В предпоследнюю турецкую компанию в татарский хутор вернулся казак с женой турчанкой

Краткое содержание «Тихий Дон»

4.6

Средняя оценка: 4.6

Всего получено оценок: 18572.

Обновлено 11 Октября, 2022

О произведении

Роман «Тихий Дон» Шолохова является монументальным произведением русской литературы ХХ века. В книге изображена жизнь донского казачества в период Первой мировой войны, революции 1917 года и Гражданской войны в России. События романа охватывают период с мая 1912 года по март 1922.

Шолохов писал «Тихий Дон» 15 лет: первые три тома произведения были созданы и опубликованы в 1925-1932 годах, четвертый – в 1940 году. В произведении автор изобразил огромное количество действующих лиц – 699, четверть из которых являются подлинными историческими персонажами.

«Тихий Дон» относится к литературному направлению соцреализм. Произведение является одним из лучших образцов воплощения в русской литературе жанров романа-эпопеи и батального романа. Прочитать онлайн краткое содержание «Тихого Дона» по главам и частям можно на нашем сайте.

Опыт работы учителем русского языка и литературы — 27 лет.

Место и время действия

События романа происходят в период с мая 1912 по март 1922 года на Дону. Место действия часто меняется: основные события — хутор Татарский, имение Ягодное, а также в Австрии, Восточной Пруссии, Петербурге, Полесье, Новочеркасске, Миллерове и других населённых пунктах.

Главные герои

Григорий Мелехов – вспыльчивый, независимый казак, младший сын Пантелея Мелехова, центральный герой романа со «звероватым» взглядом «в чуть косых прорезях подсиненных миндалин горячих глаз». В образе Григория автор воплотил мощь народного духа, это сборный образ донского казачества начала XX века.
Петр Мелехов – старший сын Пантелея Мелехова (старше Григория на 6 лет). Мужчина «напоминал мать: небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый».
Пантелей Прокофьевич Мелехов – старший урядник, сын Прокофия Мелехова и пленной турчанки, отец Петра и Григория.
Степан Астахов – сосед Мелеховых, муж Аксиньи.
Аксинья Астахова – жена Степана, возлюбленная Григория.
Наталья Коршунова (Мелехова) – дочь Мирона Григорьевича Коршунова, жена Григория.
Митька Коршунов – сын Мирона Григорьевича Коршунова, старший брат Натальи.
Митька Коршунов – сын Мирона Григорьевича Коршунова, старший брат Натальи.

Другие персонажи

Василиса Ильинична Мелехова – жена Пантелея Мелехова, мать Петра, Григория и Дуняшки.
Дуняшка Мелехова – дочь Василисы и Пантелея Мелеховых, младшая сестра Петра и Григория.
Дарья Мелехова – жена Петра Мелехова.
Мирон Григорьевич Коршунов – богатый казак, отец Натальи и Митьки.
Сергей Платонович Мохов – богатый купец, владелец мельницы и магазина в Татарском хуторе, был дважды женат.
Елизавета и Владимир Моховы – дети Мохова от первой жены.
Николай Алексеевич Листницкий – казачий генерал, владелец усадьбы Ягодное, вдовец.
Евгений Листницкий – сын Николая Листницкого, ухаживающий за Аксиньей.
Штокман Иосиф Давыдович – слесарь, член РСДРП, был сослан в Татарский хутор на работу.
Валет – житель Татарского хутора, работник на мельнице Мохова, а затем солдат.
Михаил Кошевой – бедный казак, ровесник Григория, сначала был его другом, а после стал врагом.
Хрисанф Токин (Христоня) – казак Атаманского полка.
Илья Бунчук – большевик, казак из Новочеркасска, пулеметчик.
Иван Алексеевич Синилин (Брех) – старый казак, служил в Атаманском полку.

Краткое содержание

Книга первая

Часть первая

Глава 1

В предпоследнюю турецкую кампанию в Татарский хутор вернулся казак Мелехов Прокофий с женой-турчанкой, которая родила мальчика Пантелея. От них и пошел род Мелеховых, прозванных «турками».

Когда Пантелей Мелехов вырос, то женился на дочери соседа, казачке Василисе. У Пантелея и Василисы было два сына – Петро и Григорий и дочь Дуняшка.

Глава 2

После рыбалки, на обратной дороге Пантелей заговорил с сыном Григорием об Аксинье Астаховой, жене их соседа Степана Астахова. В хуторе ходили слухи, что Григорий ухаживает за женщиной. Отец пригрозил сыну, чтобы тот «с нонешнего дня прикрыл все игрища».

Григорий с приятелем Митькой Коршуновым идет к купцу Мохову продать пойманного сазана. У купца Митька знакомится с дочерью Мохова – Елизаветой.

Главы 3-4

Несмотря на слова отца, Григорий продолжает ухаживать за Аксиньей.

Степан и Петр уехали в майские казачьи лагеря на регулярные сборы для тех, кто находился на льготном резерве.

Главы 5-6

Петр и Степан с другими хуторянами едут к месту лагерного сбора – хутору Сетракова. По дороге мужчины остановились заночевать у кургана. У костра казак Христоня рассказывал историю о том, как с отцом как-то раскопали курган в поисках клада.

Глава 7

Аксинью выдали за Степана в 17 лет. За год до свадьбы девушку изнасиловал отец. Узнав о случившемся, братья и мать Аксиньи избили отца Аксиньи до смерти.

После свадьбы со Степаном все хозяйство Астаховых легло на плечи невестки. Степан не мог простить «обиды» (девушка не уберегла чести до замужества) и жестоко избивал жену, ходил к другим женщинам. Через полтора года, умерла свекровь, а после, не дожив до года, умер и первенец Аксиньи.

Вскоре с Аксиньей начал заигрывать Григорий и «с ужасом увидела она, что ее тянет к черному ласковому парню» Женщину «пугало это новое, заполнявшее всю ее чувство».

Глава 8

Сотник Листницкий хвастался своей лошадью, и они с Митькой поспорили, кто кого обгонит. При всех Митька обогнал Листницкого.

Главы 9-10

Мелеховы с Аксиньей выехали на луговой покос. Весь день Аксинья была в мыслях Григория. Вечером, когда все отдыхали, Аксинья сама подошла к Григорию, и они пробыли всю ночь вместе. Вскоре о случившемся узнал весь хутор. Пантелей Прокофьич лично пошел к Аксинье и запретил ей появляться у них в доме, на что Аксинья сказала, что ей все равно: «Гришка мой! Мой! Мой! Владаю им и буду владать!..». Разозлившись, Пантелей пошел домой и, избив сына, сказал, что завтра же его женит.

Главы 11-13

Степану привозят весть о том, что Аксинья ему изменяет. Мужчина задумывается о мести жене и Григорию, начинает сторониться Петра (брата Григория).

До прихода казаков из лагерей оставалось полторы недели, но Аксинья и Григорий виделись все чаще. В хуторе их избегали и осуждали, прежде всего за то, что они открыто жили, ни от кого не таясь.

Глава 14

В хутор вернулся Степан. Мужчина сначала не разговаривал с женой, а после неожиданно ударил ее по голове. Женщина выбежала из дому, но муж догнал ее и начал избивать посреди улицы. Степана увидели Григорий и Петро. Мелеховы набросились на Астахова и били, пока их не разнял оказавшийся рядом Христоня.

Глава 15

Мелеховы поехали свататься к состоятельным Коршуновым, чтобы женить Григория на их дочери Наталье. Коршуновы не дали ответа сразу, сказав, что подумают.

Глава 16

Степан понял, что сильно любил Аксинью, только после того как узнал об измене жены. Мужчина каждую ночь бил женщину, не мог ей простить случившегося.

Аксинья все еще любила Григория и надеялась, что он что-то сделает ради их любви. Однако при встрече Григорий сказал, что хочет покончить с их отношениями навсегда.

Глава 17

Петр и Григорий поехали косить. Петр в разговоре упомянул об отношениях Григория и Аксиньи. Григорий взбесился и метнул в брата вилами, Петро увернулся, и вилы просвистели над головой его.

Глава 18-19

Коршуновы были одними из самых богатых на хуторе, поэтому Пантелей Прокофьевич боялся, что Мирон Григорьевич откажет сватам, желая для дочери более состоятельного мужа. Однако Наталья влюбилась в Григория и свадьбу решили устроить на первый спас.

Глава 20

Аксинья никак не могла забыть Григория. Женщина думала о том, как бы «отнять Гришку у счастливой, ни горя, ни радости любовной не видавшей Натальи Коршуновой».

Главы 21-22

Свадьба Натальи и Григория. Григорий обращает внимание на недостатки внешности девушки, его злят свадебные обряды.

Часть вторая

Глава 1

Автор рассказывает в сокращении историю рода Моховых – их род шел от приехавшего из Воронежа Мохова Никишки, который был дедом Сергея Мохова. Дед проиграл все имущество, поэтому мужчина «со щербатого рубля повел дело», начал торговать различными сельскохозяйственными товарами, отстроил мельницу. От первой жены у него было двое детей – Лиза, очень похожая на мать, и Владимир. «По вечерам у Сергея Платоновича собиралась хуторская интеллигенция».

Глава 2

В конце августа Митька пригласил Лизу Мохову рыбачить. Во время рыбалки парень и девушка, ощутив взаимное влечение, предались страсти. По хутору быстро пошли слухи о случившемся. Митька решил жениться на Лизе. Сергей Платонович, узнав о намерении Митьки, сильно разозлился, отказал парню и спустил на него собак.

Глава 3

Наталью любили в семье Мелеховых, но Григорий все никак не мог забыть Аксинью. Со Степаном соседи все также были в ссоре и не разговаривали.

Главы 4-5

В хуторе поселился слесарь Иосиф Штокман. В один из дней ему удается остановить ожесточенную драку у мельницы между казаками и тавричанами, во время которой Митька Коршунов избил Сергея Мохова.

Григорий признался Наталье, что не любит ее.

Глава 6

Через пару недель после драки на мельнице в хутор приехали следователь и становой пристав. Иосифа Штокмана вызвали на допрос. Как оказалось, он был ранее судим.

Глава 7-8

Пантелей Прокофьевич вернулся домой после дележки хвороста. Василиса Ильинична, жалуется на плохое самочувствие и делится с мужем подозрениями, что у Натальи и Григория разлад в отношениях.

Мужчины семьи Мелеховых выехали работать, по дороге встретили Степана, который вел к хутору распряженных быков, оставив сломанные сани, которые охраняла Аксинья. Григорий подождал пока все отъедут, чтобы остаться с женщиной наедине. Аксинья призналась, что жить без него «моченьки нету».

Глава 9

У Штокмана по вечерам собирались казаки и рабочие – Христоня, Валет, Котляров Иван Алексеевич, Филька-чеботарь, Мишка Кошевой. Штокман читал им в голос Некрасова и «Краткую историю донского казачества», все обсуждали прочитанное. Иосиф «точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть»

Глава 10

Григорий и Митька приняв присягу, стали настоящими казаками.

Вернувшись домой, Григорий узнал, что Наталья собралась уйти от него. Мужчина ответил, что не будет держать жену насильно. Напившись, Григорий пошел ночевать к Михаилу Кошевому, а утром встретился с Аксиньей. Женщина была готова бросить все и начать жить с Григорием, но не смогла сказать ему, что беременна.

Глава 11

Утром Григорий пошел к Мохову, где встретил Листницкого. Листницкий взял Григория на работу кучером, пообещав устроить Аксинью «черной стряпухой».

Главы 12-13

В один из вечеров к Аксинье прибежала сестра Мишки Кошевого и сказала, чтобы та быстро собирала вещи и быстро шла к ним. Когда Степан вернулся, жены уже не было. Найдя позабытую кофточку, он в ярости разрубил ее на кусочки.

Наталья вернулась к родителям.

Глава 14

Евгений Листницкий служил лейб-гвардии Атаманского полка, но после травмы на скачках приехал в Ягодное к отцу. С первых дней появления Аксиньи в Ягодном Евгений начал проявлять к ней активный интерес.

Главы 15-16

В один из вечеров, в Страстной Четверг, у Штокмана заговорили о том, что скоро начнется война «промеж Германией и Францией за виноградные поля», «борьба капиталистических государств за рынки и колонии». Штокман сказал, что их хутор также окажется в зоне военных действий.

«В ночь под пасху», когда люди собрались у церкви, к толпе подъехал взволнованный Митька и, найдя отца, сообщил, что «Наталья помирает!»

Глава 17-19

Наталья, сильно скучая по мужу, решила написать втайне от родителей письмо Григорию, чтобы узнать, не собирается ли он вернуться. В ответ муж прислал несколько слов: «Живи одна. Мелехов Григорий».

Накануне Пасхи Наталья, пытаясь держать себя в руках и не разрыдаться, собралась и пошла к церкви. По дороге она слышала, как парни говорили, что Григорий ушел от нее, так как она «с свекром, с Пантелеем хромым, спуталась». Не выдержав, Наталья пошла в сарай и «резанула [себя] острием по горлу».

На охоте Григорию и старому Листницкому неизвестно откуда взявшийся Степан помогает поймать матерого волка. Степан пообещал Григорию, что «рано аль поздно» убьет его.

Глава 20

Аксинья призналась Григорию, что беременна. Во время покосов у Аксиньи начались схватки. Григорий, положив ее на повозку, думал, что успеет довезти до имения, но жена разродилась на повозке.

Глава 21

Аксинья родила девочку. В декабре Григорию в станичном правлении выдали извещение, что после Рождества ему нужно будет явиться в сборный участок. Неожиданно в Ягодное приехал Пантелей Прокофьевич, чтобы проводить сына на казацкую службу. С Аксиньей он даже не заговорил.

Григория определили в армейский полк.

Часть третья

Глава 1

После попытки самоубийства Наталья выжила. Родные начали холодно относиться к ней, и Наталья ушла жить в дом свекра. Желая помирить Наталью и Григория, Пантелей в письмах к сыну спрашивал, где тот собирается жить после службы. Григорий ответил, что вернется к Аксинье.

Дуняша Мелехова повзрослела и стала ходить на игрища. Девушка рассказывает Наталье о своих отношениях с Мишкой Кошевым.

Штокмана арестовали и под конвоем увезли из хутора – оказалось, что Иосиф член РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии), у него нашли запрещенные по закону книги.

Глава 2

Полк Григория находится в имении Радзивиллово. Вахмистры издевались над казаками, но Григорий, как мог, давал отпор. Казаки всем взводом изнасиловали горничную Франю. Григорий пытался им помешать, но его связали и угрожали убить, если он кому-то расскажет о случившемся.

Главы 3-5

В хуторе началась военная мобилизация. «Через четыре дня красные составы увозили казаков с полками и батареями к русско-австрийской границе».

Григорий узнает, что будет война, его полк выступает к границе. Во время сражения на станции Вербы Григорий убил австрийца, во время битвы мужчина испытывал смешанные чувства – «гнусь и недоумение комкали душу».

Главы 6-7

Казаки второго призыва (среди них Петро и Степан) по дороге в армию ночуют на хуторе Ея, остановившись у деда – участника русско-турецкой войны. Старик советовал им: чтобы пройти войну и выжить, важно не брать чужого, не обижать женщин и читать молитвы.

Митька попал в 3-й Донской казачий полк имени Ермака Тимофеевича.

Главы 8-9

Степана Астахова назначили начальником поста. Осматривая территорию, казак увидел приближающихся на конях немцев. Во время сражения с неприятелем Степан убил офицера, и немцы, оставшись без командира, обратились в бегство.

Заслуги Степана и других казаков во время сражения с немцами остались незамеченным: награду и всю славу получил Крючков, любимец командира сотни. «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом».

Глава 10

Григорий после своего первого сражения «тяжело переламывал в себе нудную нутряную боль», вспоминая постоянно убитого австрийца.

В конце августа к полку Григория, находившемуся под Лешнювом, прибыло подкрепление с Дона. Среди прибывших были многие хуторяне, в том числе и Петро. Разговорившись с братом, Григорий узнал, что Наталья живет в их доме и тоскует по мужу. По дороге братья встретили Степана, который дал понять Григорию, что не простил ему обиды и еще отомстит.

Глава 11

Страницы из записной книжки казака Тимофея, которую нашел Григорий рядом с убитым мужчиной. Тимофей описывает свой роман с Елизаветой Моховой. Девушка оскорбляла Тимофея, требовала от него значительных трат. Когда Елизавета бросила его, он пошел на войну.

Глава 12

На фронте Григорий познакомился с жестоким, «любящим кровь» Чубатым (Алексеем Урюпиным), который начал учить Мелехова баклановскому удару шашкой, наставлял быть жестоким к врагу и людям: «в бою убить врага — святое дело».

Глава 13

В одном из сражений Григорий убил венгерского офицера, но после кто-то ударил его сзади в голову, и мужчина потерял сознание.

Главы 14-15

Евгений Листницкий, желая совершить подвиг во имя российской монархии, решил перевестись в казачий армейский полк. Его определили в штаб в Березнягах. Евгений подружился с вольноопределяющимся Ильей Бунчуком и помог ему в назначении в пулеметную бригаду.

Главы 16-17

Мелеховым приходит известие о гибели Григория. Семья сильно горевала по Григорию, справили поминки, пригласив попа Виссариона. Однако вскоре пришло письмо от Петра с сообщением, что Григорий на самом деле жив, награжден Георгиевским крестом и назначен младшим урядником.

Глава 18

Наталья очень сильно тосковала по Григорию, надеялась, что по возвращении с войны он вернётся к ней. Женщина, понимая, что совершает глупый поступок, решает сходить к Аксинье и просить соперницу вернуть ей мужа.

Пока Петр был на войне, Дарья сильно изменилась. Она ходила на игрища, принимала ухаживания оставшихся на хуторе молодых мужчин.

Глава 19

Аксинья получала от Григория нечастые письма о том, как он живет на войне.

В воскресенье к Аксинье пришла Наталья. Аксинья ощущала себя победительницей и насмешливо разговаривала с Натальей, унижала женщину. Особенно Наталью поразило, что дочь соперницы похожа на Григория. «Рыдая и качаясь», Наталья ушла.

Главы 20-21

Когда Григорий очнулся после ранения, он медленно пошел на восток, по дороге подобрав раненого офицера. Вскоре их заметили казаки и доставили в пункт перевязки. За спасение жизни офицера Георгия наградили Георгиевским крестом 4-й степени.

Только Мелехов вернулся в полк, как началась пулеметная бомбежка с аэроплана. Во время обстрела Григория ранило в глаз, и фронтовой врач направил мужчину на лечение в Москву, в глазную лечебницу доктора Снегирева.

Глава 22

Во время обстрела австрийцами в голову и в ногу ранило сотника Листницкого. Раненого Евгения отправили в варшавский госпиталь.

В Ягодном дочь Аксиньи заболела скарлатиной и вскоре умерла. В усадьбу после лечения в отпуск приехал Евгений. Мужчина снова начал ухаживать за Аксиньей, и женщина, «отягощенная отчаянием», не смогла ему отказать.

Глава 23

В лечебнице Снегирева Григорий познакомился с украинцем Андрием Гаранжой, который достаточно жестко ругал власть, войну и все, что ему не нравилось. «С ужасом Григорий сознавал, что умный и злой украинец постепенно, неуклонно разрушает все его прежние понятия о царе, родине, о его казачьем воинском долге».

В конце октября Григория отправили в госпиталь в Тверь залечивать рану на голове. Когда его, как героя, представили приехавшей в лечебницу «особе императорской фамилии», мужчина намеренно непочтительно себя вел, за что его лишили на три дня питания, а затем отправили домой.

Глава 24

Вернувшись в Ягодное, Григорий узнал от конюха Листницких, деда Сашки, об измене Аксиньи с Евгением. Мелехов, делая вид, что ничего не знает, предложил Евгению прокатиться на пролётке и, отдалившись от дома, отхлыстал соперника кнутом и избил ногами. Возвратившись в усадьбу, Григорий ударил кнутом по лицу Аксинью и поспешил прочь, в родительский дом. Мужчина остался жить с Натальей.

Книга вторая

Часть четвертая

Глава 1

1916 год, октябрь. Листницкий, Бунчук и другие офицеры обсуждают возможности мятежей на фронте. Бунчук признается, что состоит в РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии) и высказывается о неизбежности революции, которая приведет к установлению гражданской диктатуры. Евгений поспешил донести военному руководству об этом разговоре, однако в ту же ночь Бунчук дезертировал.

Глава 2

Утром в окопах появились листовки большевиков с призывами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!.. Долой самодержавие! Долой империалистическую войну! Да здравствует нерушимое единство трудящихся всего мира!». Офицеры устроили тщательный обыск, пытаясь найти распространителя среди казаков, но ничего не обнаружили. В это время Бунчук выходит на «своих» людей и ему помогают получить фальшивые документы.

Глава 3

Со штабом 80-й дивизии к месту ближних боев передвигалась и казачья сотня, состоящая из бойцов-третьеочередников с Татарского хутора. Во время обыска землянок в одной деревне Валет сталкивается с австрийским солдатом и отпускает его, узнав, что неприятель, как и он, социал-демократ.

Глава 4

Находясь дома, Григорий, окруженный любовью семьи, все равно не мог забыть Аксинью. Вернувшись на фронт, Мелехов «ловил случай выказать беззаветную храбрость, рисковал, сумасбродничал». «Огрубело сердце, зачерствело, будто солончак в засуху, и как солончак не впитывает воду, так и сердце Григория не впитывало жалости. С холодным презрением играл он чужой и своей жизнью». За свои подвиги Григорий получил четыре Георгиевских креста и четыре медали.

Во время одной из атак неприятеля Григория снова сильно ранило.

Мелехов сдружился с Чубатым, пропагандирующим отрицание войны.

Главы 5-6

Пантелею без помощи сыновей жилось трудно, но он, как мог, управлялся с хозяйством. Отрадой старика стала Наталья, которая всеми силами помогала свекрам, а вскоре родила от Григория мальчика и девочку.

Дарья же продолжала изменять Петру, до мужа долетели слухи, что женщина гуляла даже со Степаном. Судя по разговорам, Астахов погиб на фронте, поэтому Мелехов думал только о мести жене: хотел выбить ей глаз, чтобы никто на неё не позарился. Не выдержав людской молвы, Пантелей выпорол невестку ремнем.

Глава 7

Мохову передают вести о том, что самодержавие свергнуто. Вскоре об этом узнают и в хуторе. Казаки, взволнованные новостью, приходят к Сергею Платоновичу за советом о том, как теперь жить, на что тот ответил: «Сравняют вас с мужиками, лишат вас привилегий, да еще и старые обиды припомнят. Тяжелые наступают времена». Мохов думает о том, что он зря всю жизнь трудился, наживая капиталы. Он беспокоится о детях, хотя и понимает, что они ему как чужие: дочь в письме мало интересуется его жизнью, а только просит у отца денег.

Мохов едет в Ягодное, Евгений рассказывает ему, что «солдаты превратились в банды преступников, разнузданных и диких».

Главы 8-9

В армии объявили о свержении Николая II. Казаки были вынуждены присягать Временному правительству. Людям надоела война, все понимали, что если хотя бы один бросится в бега, то многие дезертируют за ним.

На фронт к Петру приехала Дарья. Он так рад был жене, что даже забыл о своем намерении отомстить.

Глава 10

Евгения Листницкого перевели в 14-й полк, в котором большинство казаков придерживалось идей о восстановлении династии.

Глава 11

Главнокомандующим Юго-Западным фронтом назначили генерала Корнилова. Листницкий пытается убедить офицеров поддержать Корнилова: начать проводить среди казаков политические беседы, чтобы вывести их из-под большевистского влияния.

Главы 12-14

Планы Листницкого не дали плодов: казаки не захотели поддерживать монархию.

Евгений встречается в Петрограде со знакомыми офицерами. Листницкий узнает от них, что Корнилов собирается захватить власть, установив в России свою диктатуру, а также обратить казачество в основную силу контрреволюции.

Большевики планируют арест Корнилова.

Глава 15

Офицеры отправляют эшелоны казаков для подкрепления сил Корнилова. Среди казаков распространяются идеи Керенского (министра-председателя Временного правительства), однако людям не нравится двоевластие, они считают, что начальство на них «удавку вешает».

Иван Алексеевич Синилин, старый казак, твердо уверен, что будет выступать за власть, которая придет – за большевиков. Казак устраивает в своем полку переворот и отказывается вести людей в Петроград помогать Корнилову.

Главы 16-17

Корнилов понимает, что провала его планов не избежать, однако просит помощи у Каледина (деятель Белого движения). На одной из станций к едущим на подмогу главнокомандующему казакам подсаживается Бунчук, который рассказывает о ситуации в Петрограде, пропагандируя людям идею о необходимости сопротивляться власти Корнилова.

На следующий день среди казаков прошел митинг. Офицеры пытались помешать Бунчуку, но не смогли противостоять казакам. Когда офицер Калмыков начал уговаривать казаков ехать в Петроград воевать за Корнилова, Бунчук его застрелил.

Глава 18

На должность главнокомандующего вместо Корнилова Временное правительство назначило генерала Алексеева. Корнилова вскоре арестовали.

Глава 19

Листницкий занимается подготовкой казачьих войск для борьбы в поддержку Корнилова. После приказа о подготовке к сражению, большая часть казаков перешла на сторону «красных».

Глава 20

Пребывая в тюрьме в Быхово, Корнилов узнает об Октябрьском перевороте. В это время сообщник Корнилова Каледин собирал силы на Дону, объединяя Терское, Кубанское и Донское войска. Так как охраняли Корнилова только условно, в нужный момент пленник свободно покинул место заключения.

Глава 21

После Октябрьской революции большое количество казаков дезертировало. Кошевой, поймав троих дезертиров, отпустил их, осознав: «Что ж это я… сам против войны, а людей держу, какие же права имею?».

Часть пятая

Глава 1

Во время войны погибли многие казаки Татарского хутора, в числе выживших вернулся Петро Мелехов. Он рассказал, что Григорий перешел на сторону большевиков.

Глава 2

Став командиром сотни красногвардейцев, Григорий знакомится с казаком Извариным, проповедовавшим идею автономии казаков – независимого Донского государства во главе с казачьим Кругом. Изварин считал, что после победы революции большевики захватят и казачьи владения.

В ноябре 1917 Григорий познакомился с командующим революционного казачества Федором Подтелковым, который продвигал идею, что казакам необходима народная власть.

Глава 3

В Новочеркасск приезжали русские генералы и солдаты, бежавшие от большевистской революции. Контроль над ситуацией в городе лег на плечи Каледина.

Главы 4-5

Бунчук едет в Ростов, где партийное руководство дает ему задание организовать пулеметную команду. В ученики к нему определили 16 человек, среди которых была молодая женщина – еврейка Анна Погудко. Обучая людей обращаться с пулеметом, Бунчук особое внимание уделял Анне, постепенно влюбляясь в неё.

Глава 6

В конце ноября началось наступление белогвардейцев на Ростов, первыми их должны были встретить пулеметчики. Команде Бунчука удалось обеспечить прикрытие для контратаки.

Глава 7

С переменным успехом бои продолжались уже 6 дней. Анне было тяжело убивать людей, и Бунчук по возможности пытался поддерживать молодую женщину.

Бунчук заболел тифом, ему становилось все хуже.

Главы 8-9

Большевики решили провести казачий съезд в станице Каменской, чтобы привлечь на свою сторону казаков. Иван Алексеевич и Христоня приглашали людей из своего хутора, Петр Мелехов и Митька Коршунов сразу отказались.
После съезда власть в станице была передана ВРК (Военно-революционному комитету), председателем которого избрали Подтелкова, секретарем – Кривошлыкова. ВРК направил делегацию в Новочеркасск.

Главы 10-11

В Новочеркасске делегацию ВРК встретили очень враждебно и под конвоем доставили в зал областного правления, куда приехал и сам Каледин. После длительного обсуждения передачи власти ВРК, донское белое правительство отказалось выполнять требования комитета.

В это время белогвардейские войска под командованием Чернецова захватили станицу Каменскую, вытеснив красногвардейцев.

Глава 12

Находясь в Каменской станице, Григорий узнает, что здесь пребывает и Евгений Листницкий. Мелехов понимает, что его чувства к Аксинье не исчезли, и поэтому не может простить соперника.

Григорий с красногвардейцами отходит из Каменки в Глубокую. Утром белогвардейцы вступили в Глубокую, казаки начали беспорядочно разбегаться. Однако благодаря активному сопротивлению «красных», среди которых были Григорий Мелехов и пулеметчица Анна, большевики победили. Сражение завершилось кровавой расправой красных над пленными белогвардейцами по приказу Подтелкова, это сильно поразило Григория.

Глава 13

Во время сражения под Глубокой Григорий был ранен в ногу. Неделю провел в лазарете, а после отец забрал его домой. Пантелей был недоволен сыном, так как тот перешел на сторону большевиков. Григорий пытался отстоять свою правоту, но в глубине души его терзали сомнения: не мог он простить красноармейцам расправы над пленными.

Дома Григория встретили всей семьей. Казак заметил, что Наташа «расцвела и похорошела», впервые взял на руки уже подросших детей.

Главы 14-15

Красная гвардия упрочила свои позиции после рабочего восстания в Таганроге. Каледин, узнав, что Добровольческая армия отступила к Кубани, передал власть городской думе, подал в отставку и застрелился.

Главы 16-17

Бунчук, болея тифом, три недели находился в беспамятстве, его перевезли в Царицын. Анна все время была рядом. Когда Бунчук немного поправился, они переехали в Воронеж, где им пришлось расстаться: Анну отправили вести агитационные работы в Луганске, а Бунчуку предстояла служба на Южном фронте.

Глава 18

На юге власть перешла в руки генерала Назарова. Была объявлена мобилизация, которой казаки отказывались подчиняться. Благодаря активной большевистской агитации, некоторые казачьи полки перешли на сторону противника.
9 февраля отряд капитана Чернова вошел в Ростов. В одном из его полков находился и Евгений Листницкий. Он очень скучал по Ягодному, вспоминал об отце и Аксинье.

Глава 19

Бунчук с красногвардейцами находится на станции Кривлянской. Большевики арестовывают главу казачьего Круга Назарова.

Бунчука переводят в штаб Сиверса в Ростов, где он встречает Анну, которая предлагает ему поселиться у себя, так как в городе живут ее родные.

Глава 20

В марте Бунчука переводят на службу в Революционный трибунал. Ему приходилось каждую ночь командовать расстрелом «врагов революции». Это сильно измотало Бунчука, и Анна пыталась уговорить его оставить должность, но тот заверил ее: «Я крепок… Ты не думай, что есть люди из железа. Все мы из одного материала литы… В жизни нет таких, которые не боятся на войне, и таких, кто бы, убивая людей,… не был нравственно исцарапанным». Вскоре в городе начались убийства и грабежи, и Бунчука по его собственной просьбе вернули в ревком.

Глава 21

В Сетраковом хуторе остановился отряд красногвардейцев. Напившись, большевики начали бесчинствовать. Наспех собрав войско, казаки разбили буянящих «красных».

В конце апреля начались волнения в верхних станицах Донецкого округа: хутора откололись, образовав Верхне-Донской округ во главе с генералом Алферовым.

Главы 22-23

Часть большевиков (в том числе Кошевой и Валет), узнав о происходящих разгромах «красных», решили покинуть Татарский хутор. Григорий, Христоня и Иван Алексеевич остались: на то у каждого были свои причины.

В связи с налетами «красных» на Сетраковскую станицу, на майдане проводили казачье собрание. Для защиты казацких хозяйств в хуторе решили сформировать отряд из фронтовиков, восстановив казачье самоуправление. Атаманом люди выбрали Мирона Коршунова, командиром отряда – Петра Мелехова. Казаки записываются в полк, думая, что никакой войны не будет.

Главы 24-25

Красная армия отступала из Ростова. Бунчук с Анной ожидали казаков на окраине одного из сел. Увидев приближающегося неприятеля, Анна повела солдат за собой, несмотря на то, что Бунчук пытался ее остановить. Во время обстрела казаков Анна получает смертельную пулю и умирает на руках у Бунчука.

Глава 26

Для Бунчука смерть Анны стала трагедией: «он жил, как в тифозном бреду», «чувства в нем временно атрофировались: ничего не хотелось, ни о чем не думалось».

На юге под натиском немецких оккупантов «красным» приходится отступать через Подонье.

Глава 27

Чем ближе продвигались красногвардейцы к донским станицам, тем более враждебно и настороженно встречало их местное население. Солдаты заметили казачий разъезд и начали готовиться к атаке.

Главы 28-29

Окруженным красногвардейцам под командованием Подтелкова пришлось сдаться. Солдат обезоружили и заперли в сарае в соседнем хуторе Пономареве. Казаки решили казнить пленных.

Глава 30

Утром в хутор прибыл отряд Петра Мелехова. Петру предлагают выделить стрелков для казни. Мелехов отказывает, однако Митька Коршунов сам вызывается участвовать в расстреле.

Во время казни Григорий, протиснувшись сквозь толпу, оказывается возле Подтелкова. Слова командира «красных»: «Что же, расстреливаешь братов? Обернулся?.. Вон ты какой… <…> И нашим и вашим служишь? Кто больше даст?» – задели Мелехова за живое. Он припомнил Подтелкову, как тот сам приказывал расстреливать пленных.

Подтелкова казнили последним. Перед повешеньем командир сказал, что «Советская власть установится по всей России». Но повесить его не удалось сразу: он ногами доставал до земли, поэтому пришлось вешать дважды.

Глава 31

Валет и Мишка Кошевой выехали из станицы Каргинской, но около Нижнее-Яблоновского хутора их поймали казаки. Валета убили на месте, а Кошевого, так как он был казаком, высекли публично розгами, но оставили в живых. На следующий день «отправили Мишку на фронт». Через двое суток похоронили Валета. «Вскоре приехал с ближнего хутора какой-то старик, вырыл в головах могилы ямку, поставил на свежеоструганном дубовом устое часовню. Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери».

Книга третья

Часть шестая

Глава 1

«В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел»: большинство казаков из северного округа перешли на сторону красной армии, «низовцы» «гнали их и теснили к границам области». В конце апреля Дон полностью освободили от красноармейцев, казаки решили вновь создать Круг. Делегатами от Татарского Хутора стали Пантелей Мелехов и Богатырев.

Верхнедонские казаки ожидали нападения немцев. Вскоре неприятель появился – сначала немцы встретились Мирону Коршунову (пытались отобрать у казака лошадей, но он отбился), а после и Пантелею Мелехову. Немец давал Пантелею указания о том, как стоит выбирать власть: «Помните, что вам необходима разумная власть. Выбирайте президента, царя, кого угодно, лишь при условии, что этот человек не будет лишен государственного разума и сумеет вести лояльную по отношению к нашему государству политику».

Атаманом избрали генерала Краснова.

Главы 2-3

Немцы начали вести себя на Дону как хозяева: «с Дона через Украину катились красные составы вагонов, увозя в Германию пшеничную муку, яйца, масло, быков». «А на границе с Украиной молодые казаки, <…> дрались с петлюровцами».
Казачью сотню под командованием Петра Мелехова включили в состав 22 полка и по приказу начальства казаки продвигались за отступающими красными. В дороге Петро заговорил с Григорием о том, не перейдет ли тот в случае чего на сторону коммунистов. Младший брат ответил, что не уверен наверняка. Петро ответил: «Ты гляди, как народ разделили, гады! Будто с плугом проехались: один — в одну сторону, другой — в другую, как под лемехом. Чертова жизня, и время страшное!».

Кошевой вернулся в Вёшенскую, стал «атарщиком» (конюхом).

Глава 4

На Дону появилась оппозиция под руководством генерала Деникина, которому не нравились Действия Краснова, пустившего немцев на Дон.

В России начинает формироваться «белый» Восточный фронт, нацеленный против большевиков и немцев.

Глава 5

Во время отступления корниловцев от Ростова к Кубани Евгений Листницкий, находящийся в числе белогвардейцев, был дважды ранен. Чтобы поправить здоровье, он останавливается у друга Горчакова в Новочеркасске и влюбляется в жену Горчакова Ольгу Николаевну.

Листницкий с Горчаковым едут на фронт. Друг Евгения получает смертельную рану и просит Листницкого не оставлять Ольгу одну, жениться на ней. В следующем бою Евгению раздробило снарядом руку, после ее пришлось ампутировать. Листницкий понимает, что пришло время покинуть военную службу. Ольга сама приезжает к Евгению в больницу. Вскоре они поженились и уехали жить в Ягодное.

Глава 6

Кошевого за отличную службу отправили в командировку в столицу. По дороге Мишка встретил изменившегося до неузнаваемости Степана Астахова, которого в хуторе считали погибшим. Степан рассказал, что после ранения попал к немцам, вылечился и обосновался в чужой стране, однако начал тосковать по родине и решил вернуться.

Глава 7

Вернувшись в Татарский хутор, Степан остановился у жены Аникушки. Астахов узнает о жизни Аксиньи и уговаривает ее вернуться домой. Женщина сначала отказывается, но получив расчет у Листницких, сама приходит к Степану.

Главы 8-9

Григорий ведет свою сотню за Дон. После боев казаки грабили и занимались мародерством. Григорий запрещал обворовывать побежденных. Об этом узнало начальство и, заподозрив в Мелехове сообщника большевиков, лишило его сотни, назначив командиром взвода.

К Григорию в полк приезжают Пантелей и Дарья. Как оказалось, они уже побывали у Петра, где получили приличную долю награбленного добра и от младшего сына ожидают таких же «подарков». Узнав об этом, Григорий рассердился и поссорился с отцом. Пантелей сильно расстроился, узнав, что сына понизили до взводного.

Глава 10

Казаки начинают отступать. Григорий самовольно покидает полк и уезжает домой.

Главы 11-12

Напряжение в казацких частях нарастало: люди начинали все более враждебно относиться друг к другу. Петр Мелехов понимает, что, если он не будет «втираться» в доверие к рядовым казакам, его могут пристрелить, как других офицеров.

В казачью среду беспрепятственно проникали красные агитаторы, однако их пропаганда для многих казаков оставалась непонятной. Не выдержав напряжения, Петро поехал домой на хутор.

Глава 13

Вернувшись домой, Петро рассказал семье о критической ситуации на Северном фронте, неизбежности отступления казаков. Обсудив свое положение, Мелеховы решают оставаться в Татарском.

Глава 14

Генерал Краснов теряет свои позиции, а следом и уважение казаков.

Главы 15-16

В хутор въехали красноармейцы, пятеро из них остановились у Мелеховых на ночь. Один из постояльцев вел себя недостойно: пристрелил пса хозяев, а после поссорился с Григорием. Комиссар красных увел солдата, обещая судить его «за недостойное красноармейца поведение». Утром командир извинился перед Мелеховыми за солдат и расплатился за постой.

Глава 17

Полки красноармейцев продолжали идти через хутор. Чтобы большевики не увели лошадей, Пантелей намеренно повредил им ноги. Как-то красные устроили у Аникушки гуляние и пригласили казаков. Узнав в Григории белого офицера, красные решили его расстрелять, но Григория вовремя предупредили, и он сбежал за Дон.

Глава 18

В Татарском хуторе установилась власть большевиков. Красным атаманом избрали Ивана Алексеевича, его заместителем – Кошевого. Казаков заставили сдать оружие.

Глава 19

Появились слухи, что по Подонью ездят красные трибуналы, совершая свирепую расправу над казаками. Мелеховы сдали оружие, но Пантелей все же припрятал винтовки и пулемет.

Пантелей заболевает тифом.

Главы 20-21

Вернувшийся в хутор Григорий зашел к Ивану Алексеевичу. Мужчины начинают спорить о значении большевистской власти. Григорий считает, что эта власть плохая, ведь коммунисты пока ничего не дали казакам, но многих лишили жизни, он не верит в возможное равенство. Мелехова так и не смогли переубедить, а Иван Алексеевич и Кошевой сильно разозлились на Григория: “…чужой ты стал. Ты советской власти враг!”

Глава 22

В Татарский хутор приехали чекисты и начали проводить расправу над «врагами революции», расстреливать казаков.

Объявился Штокман, сумевший выжить в ссылке.

Глава 23

Красные расстреляли Мирона Коршунова. Петр, по просьбе Лукиничны, ночью с другим казаком нашли тело Мирона и отвез к Коршуновым для прощания.

Глава 24

Управление ревкомом перешло в руки к Штокману. 4 мая Иван Алексеевич собрал на майдане казаков, чтобы поговорить о большевистской власти: хуторяне считали, что людей казнили зря, были уверены, что коммунисты хотят их уничтожить. Штокман зачитал список с именами «врагов революции», в числе которых были и Мелеховы.

Глава 25

Узнав о возвращении Григория, Штокман приказал арестовать его и провести обыск у Мелеховых, чтобы найти припрятанное оружие. Дома Григория не оказалось. Штокман с Кошевым пытались отыскать Мелехова на Сингине, но безуспешно.

Глава 26

Оправившегося от тифа Пантелея арестовали коммунисты. О случившемся Григорию рассказал Петро, советуя брату уехать на Рыбный хутор к родственникам, обещая говорить всем, что Григорий у тетки на Сингине.

Глава 27

В хуторах вспыхивают казацкие восстания. Кошевой, испугавшись беспорядков, уезжает из Вешенской в Татарский хутор. Однако по дороге Мишку увидел Антип Брехович, сильно ранил его вилами и бросил умирать. Очнувшись, Кошевой спрятался у Астахова, а на следующий день по совету матери покинул хутор.

Глава 28

Узнав о казацком восстании, Григорий возвращается на хутор разведать обстановку. Он твердо решил бороться за казаков: «За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь».

Глава 29

Кошевой добрался до Большого хутора, который все еще оставался под властью большевиков. Мишку задержали, но находившийся в хуторе Штокман объяснил красным, что он свой.

Главы 30-31

В Татарском сформировались две сотни казаков. Командиром конной сотни назначили Петра. Часть казаков Григорий повел в разведку, и во время одной из стычек с большевиками повстанцы взяли в плен командира красноармейцев Лихачева. Лихачев не захотел соглашаться на условия повстанцев, и его убили.

Глава 32

Восстания казаков распространились по всему Дону, бои велись уже почти возле самого Татарского.

Главы 33-34

В одном из боев красные пробились в тыл к повстанцам. Казаки Петра спрятались от неприятелей в яру. Кошевой пообещал отпустить повстанцев, если те сдадутся. Однако когда повстанцы вышли из укрытия, Кошевой застрелил Петра, а остальных красные изрубили шашками.

Глава 35

Григория назначили командиром Вешенского полка. В начале марта Мелехов повел людей в наступление и красные сдали позиции. Полк повстанцев расширялся. Григорий мстил за брата, ожесточенно расправляясь с пленными красногвардейцами.

Главы 36-37

Из штаба Григорию пришло указание не убивать пленных, а отправлять на допрос. Однако Мелехов проигнорировал рекомендации, считая, что лучше знает, как ему действовать. Григорий водил людей в атаку сам, много раз на деле доказывая свое военное мастерство. Постепенно Мелехов начал уставать от ответственности за казаков, в нем внезапно проснулась жалость к пленным.

Глава 38

По приказу Кудинова Григорий приезжает в Вешенскую. После военного совета у Кудинова, Григорий понимает, что якобы свободными повстанцами руководят все те же белые генералы: «Спутали нас ученые люди… Господа спутали! Стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела. В пустяковине – и то верить никому нельзя…».

Главы 39-40

Конец марта. На фронте установилось равновесие сил, приостановившее на пару месяцев боевые действия. «После бегства из Татарского Штокман, Кошевой, Иван Алексеевич <…> пристали к 4-му Заамурскому полку», а затем через Усть-Хоперскую направились с другими красными к хутору Крутовскому.

Главы 41-42

Станица Каргинская – опорный пункт повстанцев – оборонялась под руководством Григория. По плану Мелехова казакам удалось разгромить красных.

У повстанцев в запасах было очень много водки, поэтому дни казаков проходили в постоянных кутежах, расслабляя войско. Григория начинают мучить недобрые мысли, он ощутил пресыщение жизнью, хотел умереть. Тоже начинает пить и ходить к женщинам. Как-то во время попойки казак Медведев предложил Григорию занять место Кудинова, но Мелехов отказался.

Глава 43

Казаки были измучены войной, бесстрашно шли в бой, издевались над пленными. Кудинов вел среди повстанцев пропаганду о том, что нужно забыть о приближающихся весенних работах в поле и продолжать бороться.

Глава 44

Мелехов едва не проиграл сражение под Климовкой: он вовремя повернул казаков и атаковал красных пулеметчиков. Однако после сражения у Григория сдали нервы, и он «впервые в жизни забился в тягчайшем припадке», казакам пришлось его связать.

Глава 45

Григорий приехал в Вешенскую, где казаки рассказали ему, что новая власть повстанцев издевается над людьми сильнее, чем коммунисты. Казаки сажают в тюрьмы даже женщин и стариков за родство с теми, кто встал на сторону коммунистов. Разозлившись, Григорий выпустил всех заключенных из тюрьмы.

Глава 46

Казаки начали дезертировать, уходить с фронта, так как начинался посевной сезон. Григорий приехал в хутор засеять свою землю и землю тещи. Во время разговора Мелехова с дедом Гришакой старик читает Григорию Библию, утверждая, что казаки сами не понимают, зачем воюют, ведь «всякая власть – от Бога», поэтому ей не нужно противиться.

Наталья упрекает мужа по поводу пьянства и разгульной жизни на фронте, особенно её разозлили шуточные заигрывания Дарьи с Григорием. Муж и жена ссорятся.

Глава 47

На сторону казаков переходит бывший красный комиссар Вороновский (теперь офицер царской армии, командир Сердобского полка, в котором состоят Штокман, Кошевой и Иван Алексеевич) . Кудинов принимает полк, давая распоряжение сердобским солдатам выдать коммунистов, а затем направить пленных в Вешенское, где местные совершат над ними самосуд. В случае непорядков доверившихся солдат было приказано убить.

Глава 48

«12 апреля 1-й Московский полк был жестоко потрепан в бою с повстанцами под хутором Антоновом Еланской станицы. Плохо зная местность, красноармейские цепи с боем сошли в хутор». Во время сражения в ногу ранило Ивана Алексеевича.

Штокман замечает, что сердобцы не хотят воевать с казаками и, заподозрив, что Вороновский агитирует бойцов против коммунистов, отправляет Кошевого с донесением в политодел.

Глава 49

Утром сердобцы собрали митинг. Когда Штокман начал призывать людей бороться с белыми, его пристрелили. Ивана Алексеевича и других коммунистов арестовали.

Глава 50

Григорий недолго задержался на хуторе: через пять дней ему сообщили о восстании Сердобского полка. Мелехов собирался уехать к своим казакам в Каргинскую, но около реки встретил Аксинью и решил повременить с отъездом. Видевший их Пантелей очень рассердился, но уже не мог ни в чем упрекать сына, ведь теперь Григорий был генералом.

Вечером Аксинья, подкупив Дарью кольцом, попросила её позвать Григория. Ночью Мелехов пришел к Аксинье.

Глава 51

Вернувшись на следующий день домой, Григорий соврал Наталье, что ночью общался с Кудиновым.

Мелехов уехал из хутора. В Каргинской Григорию передают командование 1-й дивизией. Мелехов получает письмо от Кудинова с сообщением о том, что Сердобский полк перешел на сторону казаков и что были захвачены коммунисты. Григорий решает освободить Кошевого и Ивана Алексеевича, чтобы узнать, кто убил Петра.

Главы 52-53

На Сингин хутор на аэроплане прилетает Богатырев с известием, что скоро Донская армия, прорвавшись через фронт, присоединится к казакам.

Глава 54

Пленных красных, которых выдали сердобские солдаты, под конвоем повели для суда в Вешенскую. В их числе был и Иван Алексеевич. По дороге пленных жестоко избивали разъяренные жители хуторов.

Глава 55

Верховное командование повстанческих сил решило попросить помощи у Донского правительства. Власти согласились на сотрудничество – начали присылать людей и оружие.

Глава 56

Избитых пленных красногвардейцев привели в Татарский, где их окружили хуторяне. Увидев среди коммунистов Ивана Алексеевича, Дарья, отомстив за мужа, застрелила его из винтовки. Григорий опоздал к расправе. Узнав о смерти Ивана Алексеевича, а также, что среди пленных не было Кошевого и Штокмана, Мелехов уехал на фронт.

Главы 57-58

В мае красные начали активное наступление на повстанцев. Григория вызвали в Вёшенскую на совещание. Кудинов приказал Мелехову идти на прорыв фронта самостоятельно. Григорий написал Аксинье письмо, чтобы она ехала с ним.

Глава 59

«22 мая началось отступление повстанческих войск по всему правобережью. Части отходили с боем, задерживаясь на каждом рубеже. Население хуторов степной полосы в панике устремилось к Дону».

Глава 60

Хуторянин Прохор Зыков передает Аксинье записку от Григория. Казаки сообщают, что красные занимают хутора, жгут хаты богатых.

Глава 61

Узнав, что воинские части и беженцы переправлены, Мелехов приказал войску отступать. Перейдя со своими казаками на другой берег, Григорий отдал распоряжение строить укрепления, занимать позиции.

Глава 62

После переправы Аксинья поселилась в Вёшенской у тетки. По поручению Григория Прохор Зыков отыскал её и привел к Мелехову. «Двое суток прожили они как во сне, перепутав дни и ночи, забыв об окружающем».

Глава 63

Григорий навещает родных в Татарском. Пантелей рассказал сыну, что Наталья заболела тифом, поэтому они с Ильиничной не переезжали с другими хуторянами. Старший Мелехов был сердит на сына: Григорий вместо того, чтобы заботиться о детях и жене, снова с Аксиньей.

Глава 64

Кудинов сообщает Мелехову, что белогвардейцы прислали боеприпасов и уже идут на помощь повстанцам.

Глава 65

Кошевой в рядах 33-й Кубанской дивизии шел за отступающими казаками Мелехова. Оказавшись в Татарском, Мишка никого не застал дома. Кошевой едет к Коршуновым, но встречает там только деда Гришаку. Старик начал ругать Мишку за то, что перешел к коммунистам. Разозлившись, Мишка пристрелил старика и сжег его вместе с хатой.

Встретив Ильиничну, Кошевой сказал, что будет свататься к Дуняшке, и если девушку отдадут за кого-то другого, отомстит. Мишка сжег еще несколько хат и снова уехал на фронт.

Книга четвертая

Часть седьмая

Глава 1

После Верхнедонского восстания красные освободили Южный фронт, что позволило командованию Донской армии перегруппировать свои силы и создать «мощную ударную группу из полков» около Каменской и Усть-Белокалитвенской станиц.

Казаки из Татарской сотни жили спокойно. Тревожился только Степан: «узнал ли от хуторных казаков или подсказало ему сердце, что Аксинья в Вёшенской встречается с Григорием». По просьбе Астахова Аксинья приехала в сотню, но им было неловко вместе, поэтому она через сутки уехала.

Глава 2

Ночью около хутора Малого Громчонка красные переправились через Дон и напали на изрядно выпивших казаков. Напор большевиков сдерживало только то, что они не знали местности и было темно. Мелехов, увидев, что казаки разбегаются, с кучкой оставшихся начал возвращать людей; ему удалось восстановить фронт и разбить красных.

Глава 3

Пленных красных сначала держали в конюшне, а затем повели под конвоем в станицу на расправу. Спастись удалось лишь одному большевику: мужчина прикинулся сумасшедшим, и казаки оставили его у старушки, которая заметила обман солдата и утром отпустила к своим.

Глава 4

Постепенно Наталья выздоравливала от тифа. Красноармейцы, преследуемые казаками, быстро покидали хутор. Вскоре в Татарский начали возвращаться повстанцы, приехал и Пантелей Прокофьевич.

Глава 5

10 июня конница Донской армии «прорвала фронт вблизи станицы Усть-Белокалитвенской, двинулась <…> по направлению к станице Казанской». У Дона казаки встретились с 9-м Донским полком и сначала обрадовались союзникам. Однако попав под командование белых офицеров, которые направляли их по своему усмотрению, повстанцы были разочарованы: «А хрен редьки не слаже!».

Глава 6

Григорий приезжает в обветшалое разграбленное Ягодное. От прячущейся в поместье кухарки Лукерьи Мелехов узнает о смерти конюха Сашки и хоронит старика возле могилы дочери.

Глава 7

В Вёшенскую прибыл генерал Секретарев и белые офицеры. Их встречали пышным банкетом. Напившись, белые начали упрекать казаков в ослушании, Кудинов клялся вечно служить белой армии. Григорий, слушая это, понимал, что скоро белые начнут казакам «на глотку наступать», «отвыкли [казаки] козырять да тянуться перед их благородиями».

Покинув банкет, Мелехов зашел к Аксинье, в гостях у которой был Степан. Астахов предложил Григорию присесть, и они втроем молча выпили самогона: «в горнице мертвая стояла тишина».

Глава 8

К Астаховым за Григорием приходит Прохор: генерал Секретев срочно хочет видеть Григория. Однако Мелехов сначала наведывается к родным.

Григорий строго запретил Дуняшке общаться с убившим Петра Кошевым. Мелехов, попрощавшись с женой и детьми, «томимый неясными предчувствиями, гнетущей тревогой и тоской», уехал из хутора.

Главы 9-10

Мелехова вызывают к генералу Фицхалаурову. По дороге в штаб Григорий в беседе с Копыловым говорит, что белые офицеры слишком высокомерны, чем вызывают неприязнь у казаков. Копылов же считает, что отношение белых к повстанцам справедливо, тогда как взгляды Григория очень похожи на большевистские. «Полушутя-полусерьезно» Мелехов отвечает, что, когда он перейдет к красным, там его будут ценить больше.

Фицхалауров сообщил казакам, что их войско вливается в Донскую армию. Генерал попытался навязать Мелехову свою тактику, мужчины поссорились. Григорий, оставив за собой право подчиняться только Кудинову, уехал.

Глава 11

Вопреки приказу Фицхалаурова, Мелехов отказался вести людей против красноармейцев, удерживающих Усть-Медведицкую. Григорию не нравилась политика белых, а сама война с красными, по его мнению, лишилась смысла. Однако и переходить на сторону большевиков он не собирался.

Глава 12

В Татарский приезжает Коршунов, служащий в карательном отряде. За жестокость и самоличный расстрел красноармейцев и дезертиров Митька был назначен офицером. Увидев, что родной дом сгорел, Коршунов заехал к свату, но недолго погостив, отправился в хутор. «Митька со своими спутниками не успел еще вернуться к Мелеховым, а уж по хутору покатилась молва: «Коршунов с калмыками приехал, всю семью Кошевого вырезали!»». Узнав о случившемся, Пантелей больше не пустил Митьку к себе.

В Татарский прибыло командование «белых». Пантелею поручили подносить офицерам хлеб-соль. Сидорин награждал отличившихся в борьбе с большевиками хуторян: Дарье за убийство красноармейца вручил медаль на георгиевской ленточке и деньги за смерть мужа.

Глава 13

Жизнь в семье Мелеховых изменилась. Пантелей перестал быть полновластным хозяином, а отношения между родными ухудшались. Мелехов понимал, что основная причина происходящего – война. Дарья категорически отказалась делиться полученными за мужа деньгами.

Как-то Дарья после очередных ночных похождений призналась Наталье, что заболела «дурной болезнью» – сифилисом. Женщина, боясь людской молвы, решает покончить жизнь самоубийством.

Глава 14

Обозлившись на жизнь, Дарья решила, что должна страдать не одна и рассказала Наталье, как вызывала Григория к Аксинье. Наталья расстроилась, но понимала мотивы Дарьи.

Глава 15

Донская армия уверенно преследует красных. Благодаря грамотному командованию Мелехова удалось взять в плен многих красных, отбить пулеметы и патронные повозки.

Григория назначают командиром сотни, несмотря на то, что он хотел перевестись на службу в тыл. Вскоре Мелехову приходит известие, что дома произошло несчастье, и он уезжает в отпуск.

Глава 16

После разговора с Дарьей Наталья «жила, испытывая такое ощущение, какое бывает во сне, когда тяжко давит дурной сон и нет сил очнуться». Женщина идет к жене Прохора, чтобы узнать об отношениях Григория и Аксиньи, но ничего не разведав, отправляется к самой Астаховой. Аксинья подтвердила, что снова «завладала Григорием» и теперь уж точно постарается «не выпустить его из рук».

На следующий день Наталья рассказала Ильиничне, что Григорий вновь с Аксиньей, а также что беременна от мужа, но хочет избавиться от этого ребенка. В тот же день Наталья пошла к хуторской повитухе и вернулась поздно вечером, истекая кровью. Привезенный Пантелеем фельдшер сообщил, что женщину не спасти, так как у нее изорваны женские органы. К обеду Наталья умерла.

Глава 17

Григорий опоздал на похороны Натальи на три дня. Ильинична рассказала ему, что Наталья пошла на аборт после того, как узнала о его отношениях с Аксиньей.

Глава 18

Григорий очень тяжело переживал смерть жены. Он считал себя виновным в смерти Натальи, понял, что любит их детей, любил ее. Григорий начал больше времени проводить с детьми, особенно с сыном Мишаткой.
Мелехову пора было возвращаться в армию.

Глава 19

Направляясь на фронт, Мелехов встречает подхорунжего Семака. Семак рассказывает, что белые поощряют среди рядовых и офицеров мародерство, грабежи и бандитизм. Много казаков, не выдерживая, дезертируют.

Григорий останавливается переночевать в селении под Балашовом, где знакомится с белым офицером и англичанином. Во время беседы пьяный англичанин высказался, что уважает красных, так как они народ, а «народ нельзя победить».

Глава 20

Красные начали готовиться к масштабному наступлению по всему фронту. Белым удалось прорвать фронт и взять Тамбов. Красные начали двигаться к Хопру и Дону, постепенно тратя силу наступательного прорыва.

Глава 21

«Через полторы недели после отъезда Григория на фронт утопилась в Дону Дарья». Ильинична узнает, что Аксинья стала звать Мишатку к себе в гости, угощая и расспрашивая о Григории. Мелехова рассердилась, запретила мальчику ходить к Астаховой. А после, встретив Аксинью, сказала, что ей никогда не стать женой Григория.

В конце августа Пантелея со всеми работоспособными мужчинами хутора мобилизовали. Через несколько дней Пантелей Мелехов вернулся, самовольно сбежав с фронта. За ним прибыл карательный отряд, калмыки арестовали старика и отправили на суд в Каргинскую.

Глава 22

Так как Пантелей был отцом Григория, его наказали только лишением звания урядника. Ожидалось наступление красных, поэтому Мелеховы уехали из Татарского.

Глава 23

18 сентября последняя казачья сотня под обстрелом красных покидала Вёшенскую. К казакам начали приходить вести, что большевики не мародерствуют и не жгут куреней, а за взятый у местных провиант щедро расплачиваются.

Глава 24

Две с половиной недели Мелеховы прожили в хуторе Латышевом. Узнав, что «красные отступили от Дона», семья вернулась домой.
Пантелей получил через знакомого фельдшера в станице освобождение от службы и принялся за восстановление хозяйства. На хутор привозят убитых Аникушку и Христоню, а вскоре и заболевшего тифом Григория.

Глава 25

«Через месяц Григорий выздоровел. Впервые поднялся он с постели в двадцатых числах ноября». Мелехова внезапно начало интересовать хозяйство, он все больше времени возился с детьми, но мужчине было трудно говорить с ними о войне, о матери.

Григория вызвали «на врачебную комиссию для переосвидетельствования» и он начал готовиться с казаками в отступление. Перед отъездом Мелехов зашел к Аксинье и предложил ей уехать с ним. Астахова согласилась.

Глава 26

«На юг двигались все северные станицы Дона». На каждой остановке Григорий пытался узнать, где сейчас находятся его родные, которые присоединились к отступлению позже. По дороге Аксинья заболела тифом, и Григорию пришлось оставить ослабевшую женщину на попечение в одном из селений.

Глава 27

«Дни потянулись серые и безрадостные. Оставив Аксинью, Григорий сразу утратил интерес к окружающему».

«Война подходила к концу. Развязка наступала стремительно и неотвратимо. Донцы были сломлены». Григорий приезжает на хутор Белая Глина, где узнает, что Пантелей накануне умер от тифа. Похоронив отца, Мелехов заболевает возвратным тифом и Прохор увозит его на Кубань.

Главы 28-29

По дороге Григорию и Прохору встретились друзья-казаки Мелехова, которые помогли отвезти больного к врачу в Екатеринодар. Вскоре Григорий начал выздоравливать.

В Новороссийске людей на пароходах эвакуировали в Турцию. Первыми уезжали семьи помещиков, белогвардейских генералов, богатых людей. Отчаявшись попасть на пароход, люди совершали самоубийства прямо на пристани. Григорий понимает, что ему не удастся уехать и спокойно ожидает вторжения большевиков.

На глазах Мелехова Новороссийск был занят красными.

Часть восьмая

Глава 1

После выздоровления Аксинья вернулась в Татарский. В хуторе ходили разные слухи о судьбе Григория, постепенно «тревога за жизнь Григория как бы сблизила и породнила» Аксинью и Ильиничну. Мелеховы начали общаться с Аксиньей, приглашать ее в гости. Приходят вести, что Степан уехал в Крым. Вскоре в хутор приехал Прохор, который и рассказал, что Григорий вступил в Красную армию.

Глава 2

В Татарский возвращается Кошевой. Ильинична холодно приняла Мишку, но Дуняшка заступилась за любимого. Кошевой начал понемногу помогать женщинам по хозяйству и в сердце Ильиничны проснулась к нему «щемящая материнская жалость».

Глава 3

Ильинична долго не соглашалась на свадьбу Дуняши и Мишки, но когда девушка пригрозила, что уйдет с любимым, женщине пришлось уступить. Сыграли скромную, тихую свадьбу. Кошевой оказался умелым хозяином. Ильиничне было тяжело принять чужого человека, она чувствовала себя ненужной, жила только ожиданием приезда Григория. Вскоре женщина сильно заболела и, так и не увидев сына, умерла. Детей Григория забрала к себе Аксинья.

Глава 4

Кошевому быстро надоели работы по хозяйству, он все чаще задумывался о том, что слишком рано осел на хуторе. Мишку не устраивало, что белые, перешедшие на сторону красных, не несли ответственности за совершенные преступления против большевиков, по мнению Кошевого, с ними еще нужно разбираться в ЧК.

Мишку назначают председателем местного ревкома.

Глава 5

Среди хуторских появляется недовольство советской властью: люди жили очень бедно. Дуняшка пыталась поговорить с мужем о новой власти, но Кошевой обвинил её в контрреволюционных разговорах. Когда же Дуняшка спросила, что будет с Григорием за службу у белых, Мишка ответил, что его могут расстрелять.

Глава 6

Григорий вернулся в Татарский. Мишка встретил Мелехова холодно, но Кошевые собрали стол и пригласили Прохора и Аксинью, чтобы отметить возвращение казака.

После ухода гостей Мишка сказал Григорию, что считает его врагом, так как он может снова перейти на сторону белых. Кошевой решил переселиться в свою хату и потребовал, чтобы Григорий срочно зарегистрировался в ревкоме.

Глава 7

Прохор рассказывает Григорию, что старый Листницкий умер от тифа, а Евгений, узнав об измене жены, застрелился. Кроме того, казак сообщает о вспыхнувшем неподалеку восстании и беспокоится за Мелехова: его могут обвинить зачинщиком. Поколебавшись, Григорий решает пройти все инстанции регистрации в ревкоме.

Главы 8-9

«После возвращения из Вёшенской Григорий сходил в хуторской ревком, предъявил Кошевому свои отмеченные военкоматом воинские документы и ушел, не попрощавшись. Он переселился к Аксинье, забрал с собою детей и кое-что из своего имущества». Мелехова мучила неопределенность, он не мог жить спокойно с семьей. Как-то ночью к ним прибежала Дуняшка с предупреждением о готовящемся аресте. Григорий быстро собрался и ушел.

Глава 10

В ответ на действия советской власти среди казаков начались волнения, появились казацкие банды, недовольные продразверсткой. Руководителем восстания около Вёшенской стал бывший друг Мелехова Яков Фомин.

Глава 11

Мелехов пару месяцев прожил у знакомого казака и родственника Аксиньи, а после собирался в Ягодное. По дороге его встретили люди Фомина, и он вступил в банду Якова.

Глава 12

Фомин пытался привлечь казаков, но уставшие от войны, голодные люди не соглашались поддерживать его банду. Видя отрешенность людей, Фомин начал угрожать хуторянам.

Глава 13

Мелехову не нравилось, что люди Фомина занимаются мародерством. Банда Якова попадает под обстрел красных, после чего Мелехов полностью убеждается в несостоятельности Фомина как предводителя.

Глава 14

Обосновавшись на лесистом острове посреди Дона, люди Фомина бездельничают, ожидая начала активных действий. Ближний соратник Якова Капарин предлагает Мелехову убить Фомина и остальных членов банды, а затем сдаться красным. Григорий не согласился, но на всякий случай обезоружил Капарина. Ночью же «фоминцы», догадавшись обо всем, убивают Капарина во сне.

Главы 15-16

В конце апреля «фоминцы» переправились через Дон. Они решают соединиться с известной бандой Маслака, к ним присоединяется все больше казаков. Несмотря на то, что Фомин доказывал, что его люди продолжают бороться за счастье трудового народа, по факту они занимались только грабежами. Григорий решает уйти из банды и в одну из ночей тайно покидает её.

Глава 17

Григорий приезжает в родной хутор и, незаметно пробравшись к Аксинье, предлагает уехать с ним на Кубань. Женщина согласилась, детей временно оставили Дуняшке. По дороге, около Чира, им попалась застава. Мелехов велел женщине ехать назад. Послышались выстрелы, Аксинью смертельно ранило. Григорий отвез ее в лес, где она, не приходя в сознание, умерла у него на руках.

Глава 18

«Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу». Несколько дней проскитавшись бесцельно по степи, Мелехов примкнул к дезертирам. Григорию постоянно снились дети, Аксинья, родственники.

В начале весны, не выдержав, возвращается на хутор, где узнает, что его дочь умерла от скарлатины. Григорий «стоял у ворот родного дома, держал на руках сына… Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

И что в итоге?

Григорий Мелехов — прожив несколько месяцев в лесу с дезертирами, возвращается на родной хутор весной 1920 года.

Наталья — умирает после неудачного аборта летом 1919 года.

Аксинья — убита выстрелом при попытке уйти с хутора вместе с Григорием.

Степан Астахов — навсегда уезжает в Крым.

Пантелей Прокофьевич Мелехов — в конце 1919 года умирает от тифа где-то на Ставрополье.

Василиса Ильинична Мелехова — умирает летом 1920 года.

Пётр Мелехов — погибает от руки большевика Мишки Кошевого в марте 1919 года.

Дарья Мелехова — летом 1919 года совершает самоубийство, утопившись в Доне.

Дуняша — продолжает жить на хуторе с мужем.

Мирон Коршунов — арестован и расстрелян большевиками в феврале 1919 года.

Дед Гришака — убит большевиком Мишкой Кошевым в 1919 году.

Евгений Листницкий — застрелился в Екатеринодаре из-за измены жены.

Николай Алексеевич Листницкий — умирает от тифа в Морозовской.

Мишка Кошевой — продолжает жить на хуторе с Дуняшей и служить советской власти.

Сергей Платонович Мохов — с семьёй отступает за Донец, сумев избежать смерти при поджоге.

Заключение

В «Тихом Доне» Шолохов изображает перед читателем всестороннюю картину мира, охватывая судьбы выходцев из самых разных слоев населения. В произведении автор раскрывает проблему становления личности в переломный исторический период, затрагивает вопросы любви и измены, семейного счастья, дружбы, отношений отцов и детей, освещает тему войны, морали и долга.

Гениальный роман был переведен на многие языки, а в 1965 году за «Тихий Дон» Шолохов стал лауреатом Нобелевской премией в области литературы.

Краткий пересказ «Тихого Дона» будет интересен как школьникам и студентам, так и всем ценителям русской литературы, желающим быстро вспомнить основные сюжетные линии произведения.

Тест по роману «Тихий Дон»

После прочтения краткого содержания романа вы можете проверить свои знания, пройдя этот тест.

Доска почёта

Чтобы попасть сюда — пройдите тест.

Елена Зворыкина

13/18
Екатерина Смолина

15/18
Дмитрий Дудин

18/18
Эмиль Нургалин

18/18
Людмила Щербатова

12/18
Сергей Петрович

18/18
Иван Комаров

16/18
Валерия Вялова

18/18
Александр Минин

18/18
Дарья Сметанина

15/18

Рейтинг пересказа

4.6

Средняя оценка: 4.6

Всего получено оценок: 18572.

А какую оценку поставите вы?

Источник

Краткое содержание по главам и частям — 1

Книга первая. Часть первая
Главы 1-10

На родной Татарский хутор приезжает казак Прокофий Мелехов вместе с женой-турчанкой. Ее он добыл в одной из турецких кампаний. Хуторские называют Мелеховых турками, втайне завидуя красоте Прокофьевой жены и тому, что после отделения от батьки тот не погиб, а, поселившись на отшибе, стал хозяйствовать сам. Зависть превращается в ненависть. Бабы обвиняют турчанку в том, что она крадет сердца их мужиков, а те, пытаясь урезонить баб, соглашаются пойти на преступление. Жену Прокофия нарекают ведьмой и однажды ночью всем селом приходят ее убивать. Встав на сторону жены, Прокофий убивает нескольких особо ретивых, остальные разбегаются. Но перепуганная женщина раньше времени разрешается от бремени. Родившегося мальчика называют Пантелеем. Его мать умирает, а отца отправляют за убийство на каторгу, сроком на 12 лет. Внука забирает дед.

Вернувшийся с каторги Прокофий сторонится людей, живет с сыном в отдалении. Повзрослев, Пантелей жениться на соседской дочери Василисе. В браке рождается трое детей – Петр, Григорий и Дуняшка. Все они вырастают красивыми, но диковатыми. И все же девушки и даже женщины засматриваются на братьев Мелеховых. Однажды, выйдя с сыном Григорием порыбачить, Пантелей заводит разговор о том, что не след тому увиваться за соседкой Аксиньей Астаховой. У нее есть муж Степан, и такое поведение непорядочно. Отец угрожает запереть непутевого отпрыска в доме. Тот идет на попятную, за что получает разрешение пойти и продать всего пойманного сазана. Григорий и его друг Митька Коршунов отправляются к купцу Мохову. Встречает их купеческая дочь Елизавета. Ей нравится Митька, девушка всячески это показывает, уговаривая взять ее на рыбалку и даже рассказывая, где находится окошко ее спальни.

Хутор отправляет казаков в лагеря на тренировки. Едут Петр (брат Григория) и Степан (муж Аксиньи). Мать просит Григория разбудить припозднившихся соседей, и тот наблюдает за спящими супругами, уверяясь в своей неспособности отказаться от ухаживаний за Аксиньей и признавая красоту ее мужа. Едва Степан уходит, Григорий приглашает Аксинью на рыбалку, для порядка прихватив с собой сестру. Аксинья и Григорий заигрывают друг с другом. Степан и Григорий вместе едут на сборы. Там они встречают казака Христоню, рассказавшего им о раскопке кургана с целью поиска клада.

История жизни Аксиньи печальна, не от хорошего обратила она внимание на доброго чернявого казака Григория. Замуж за Степана она пошла в 17 лет. Незадолго до этого ее изнасиловал родной отец, за что был покаран собственными сыновьями. Но ситуации это не исправило, Степан не сумел простить жене ее поруганной чести, избивал ее, изменял с другими. На плечах молодой женщины оказалось все хозяйство. Сначала умерла свекровь, затем первенец.

Так она оказывается в объятиях Григория. Выехав вместе с Мелеховыми на покос, Аксинья проводит с Григорием ночь. Об этом узнает Пантелей. Он ссориться с женщиной и запрещает ей появляться у них в доме, сына избивает. Но Аксинья отступать не думает, ей нечего терять, всему хутору известно о ее связи.

Главы 11-22

Степан узнает об измене жены и подбивает Петра вместе с ним урезонить брата. Аксинья и Григорий, несмотря на запрет, продолжают встречаться. Конец этому кладет неожиданно вернувшийся Степан. Муж избивает жену, в дело вмешиваются братья Мелеховы. Степану пришлось бы совсем несладко, но драку разнимает казак Христоня. Пантелей хочет срочно женить сына. Невесту ему уже подобрали. Будущая жена – Наталья Коршунова.

Степан понимает, что жену любит, но продолжает ее избивать. Аксинья не теряет надежды на жизнь с Григорием. Но тот заявляет, что должен с ней расстаться. Это не его решение, потому парень злится. Уехав на покос вместе с Петром, он не выдерживает, и, после того как брат заводит разговор об Аксинье, ударяет его вилами.

У Мирона Григорьевича Коршунова зажиточный дом. Он может не захотеть видеть в зятьях Григория. Но Наталье жених понравился, и она уговаривает родителей, чтобы те сыграли свадьбу. Григорий женится, но на церемонии ему все кажется, что Наталья совсем не так и хороша. Он ищет и находит в девушке недостатки, это его злит. Аксинья решает отнять любовника у законной жены.

Часть вторая
Главы 1-10

В роду Моховых никогда не было порядочных людей, одни торгаши и доносчики. Сергей Платонович скупал и перепродавал краденое, докладывал, кому следует о казачьих делах и помыслах. У него было двое детей – Лиза и Владимир. Лиза росла среди кухарок, а Владимир на улице, став знатным кляузником, жалуясь отцу на дела местных мальчишек. Лиза становится объектом внимания Митьки Коршунова. Она уговаривает его взять ее с собой на рыбалку. Рано утром, сбежав из дома, Лиза оказывается в объятиях Митьки. Поначалу это ей нравится, но парень заходит слишком далеко. О бесчестье узнает отец и хуторские. Митя, опасавшийся мести, просит своего отца заслать к Моховым сватов, но тот не соглашается, понимая, что купцу они не ровня. Митя решает идти сам. Мохов дочь отправляет на учебу в город, а на Митю спускает собак. Парень едва остается в живых.

Наталья Григория совсем не привлекает. Он сравнивает ее с буйной и горячей до любовных утех Аксиньей. Жена тихая и спокойная, на ласки отвечает также. Это раздражает Григория. Еще больше задевает его поведение любовницы. Та делает вид, будто счастлива с мужем, а по вечерам из дома Астаховых слышатся песни.

На хутор приезжает некий Иосиф Штокман – агент компании по продаже швейного оборудования. Знакомство его с казаками состоялось на мельнице, где приезжему удалось разнять драку между Сергеем Моховым и Митькой Коршуновым. Следователь дознается о судимости Штокмана.

Отправившиеся на сенокос Наталья и Григорий выясняют отношения. Муж признается, что жену не любит. Вернувшийся после дележа хвороста Пантелей узнает от Василисы, что сын и невестка не ладят. Это огорчает его, поскольку Наталью у Мелеховых все любят. Пантелей зовет сыновей на работу, надеясь еще раз поговорить с Григорием. Но по дороге они встречают Степана. Он возвращается домой, оставив жену у сломанных саней. Аксинья и Григорий осознают свои чувства. За пересудами о похождениях Мелехова, хуторские не забывают и о политике. Иосиф Штокман собирает у себя казаков и постепенно внушает им ненависть к существующему режиму.

Наталья заявляет о том, что уходит от Григория, которого уже успели посвятить в казаки. Он не держит ее, но напивается и идет к Мишке Кошевому. Наутро парень встречает Аксинью. Женщина беременна, но о своем положении любовнику не говорит.

Главы 11-21

Григория отец выгнал из дома за отношение его к Наталье. Парень отправляется к Мохову, чтобы наняться в работники. У купца гостит Листницкий. Молодой помещик принимает казака в услужение конюхом и обещает найти место на кухне и для его жены Аксиньи. Влюбленные поселяются у помещика. Аксинья уходит из дома тайком с одним узелком и даже не спрашивает, куда ее ведет возлюбленный. Вернувшийся домой Степан находит кофту жены и рубит ее саблей, а затем долго держит в руках. Наталья переезжает к родителям. Григорий и Аксинья живут в Ягодном у отца сотника Евгения Листницкого. Поначалу хорошо относившийся к Григорию, Евгений начинает думать, как его устранить: ему также нравится Аксинья.

На хуторе неспокойно, заводятся разговоры о скорой войне, их в своем кругу распространяет Штокман. К собравшимся у церкви людям подъезжает Митька Коршунов, он сообщает отцу о скорой смерти Натальи. Женщина не выдержала разлуки с мужем, жестокого обращения и пересудов в селе (говорили, будто Наталья спуталась с Пантелеем) и попыталась покончить с собой.

Степан помогает Григорию и старшему Листницкому поймать волка, но обещает недругу, что убьет его. Аксинья родила. Григорий уезжает в армию, и она остается одна. Проводить сына приезжает Пантелей. С новой невесткой он не разговаривает.

Часть третья
Главы 1-10

Наталья выживает и перебирается в дом к свекрам, родные не желают ее видеть. Пантелей пытается помирить невестку и сына, но все напрасно. Дуняша Мелехова связывается с Мишкой Кошевым. Штокмана, как члена РСДРП, арестовывают. Григорий служит не очень хорошо, пытаясь защитить от других казаков простую девушку Франю, он наживает множество врагов. Хуторских мобилизуют. Полк Мелехова направляют к границе. Григорий впервые убивает человека – австрийца. Петра и Степана также призывают в армию. Встреченный ими на постое старик советует никогда не воровать, не насиловать женщин и читать больше молитв. Только так можно выжить на войне. Митька также идет в армию.

Степан, как начальник поста, проявляет немалую храбрость. Но награждают любимца командира сотни — некоего Крючкова. Григорий и Петро воюют бок о бок. Братья встречают Астахова. Тот говорит Мелехову о том, что обиду все еще помнит и готов мстить.

Главы 11-24

Григорий узнает компромат на Елизавету Мохову, водившуюся с казаком Тимофеем и требовавшую с него денег. У Мелехова появляется наставник – Алексей Урюпин (Чубатый). Он учит его жестокости и работе с шашкой. В сражении Григорий убивает венгра, но и сам получает удар по голове. Евгения Листницкого переводят в казачий полк. Мелехов становится младшим урядником и получает Георгиевский крест. Семья, которой уже сообщили о его гибели, радуется этому событию. Наталья просит у Аксиньи отпустить мужа, дать ему жить с законной женой. Но ушла ни с яка, убедившись, что дочь любовницы похожа на мужа. Дарья — жена Петра — начинает гулять, принимая ухаживания от молодых казаков.

Раненный в глаз Григорий направляется в Москву, в больницу доктора Снегирева. Листницкий, который также был ранен, попадает в варшавский госпиталь. Дочь Аксиньи умирает от скарлатины. Она принимает ухаживания вернувшегося с войны в отпуск Евгения.

Мелехов знакомится в больнице с Андрием Гаранжой. Украинец разрушает его представления о власти, он начинает ненавидеть царя и существующее положение дел. Приехавший в Тверской госпиталь, где он долечивался, представитель императорской фамилии был неприятно удивлен поведением героя. Григория на три дня лишают питания и отправляют домой. В Ягодном Григорий узнает об измене. Парень избивает Листницкого и жену, возвращается к отцу и Наталье.

Книга вторая. Часть четвертая
Главы 1-11

Друг Листницкого Бунчук признается ему в связи с РСДРП. Сотник доносит, но Бунчук бежит из армии. Наутро в окопах обнаружили листовки большевиков. Григорий возвращается на фронт. Его сердце огрубело, он воюет яростно и умело, за что награждается четырьмя Георгиевскими крестами и медалями. Его снова ранили. Постепенно, благодаря дружбе с Чубатым, Мелехов приходит к неприятию войны.

Наталья рожает девочку и мальчика. На хуторе без мужиков жить непросто. Дарья изменяет Петру, за что Пантелей дает невестке ремня. Мохов и Листницкий обсуждают грядущую революцию. Царь свергнут, армия присягает временному правительству. Дарья приезжает к Петру, мужчина готов забыть об измене.

Листницкий, попавший в 14-й полк, убеждается в том, что не все еще потеряно. Большинство служивых выступает за царя. Юго-Западный фронт переходит под управление генерала Корнилова. Листницкий пытается убедить офицеров в необходимости проведения среди казаков бесед с целью отвращения их от большевистских идей.

Главы 12-22

Однако казаки не поддерживают Листницкого и монархические его взгляды. Сотник узнает о готовящемся захвате Корниловым власти и свержении его большевиками. Красные планируют сделать казаков движущей силой революции. Бунчук агитирует против Корнилова. Его заменяют Алексеевым. Войска объединяются под началом Каледина. Арестованный Корнилов свободно уходит из-под ареста. Начинается Октябрьская революция. Из армии многие сбегают, ловлей дезертиров занимается Кошевой. Но постепенно он также переосмысливает положение вещей и отпускает всех пойманных.

Часть пятая
Главы 1-15

Григорий становится одним из командиров Красной армии. Об этом семье рассказывает вернувшийся домой Петр. Мелехов знакомится с Извариным, мечтающим о провозглашении независимого Донского государства и Федором Подтелковым, проповедующим власть народа. В Новочеркасске собираются противники советской власти. Бунчуку партия поручает создание пулеметной бр

Дарья — жена Петра — начинает гулять, принимая ухаживания от молодых казаков.

Книга вторая. Часть четвертая
Главы 1-11

Собирается казачий съезд. Организуют его представители новой советской власти. Петр Мелехов и Мишка Коршунов решают отказаться от участия в собрании. Власть в свои руки берет ВРК во главе с Подтелковым. Белые теснят красных, те уходят из станицы.

Главы 15-31

Григорий мечтает отомстить Листницкому. Но пока на фронте они не сталкиваются. Первая конфронтация происходит у села Глубокое. Пулеметчица Бунчука Анна и Мелехов обороняются, Григорий получает приказ расправиться с пойманными белыми. Это поражает его, ведь среди пойманных свои же казаки. После ранения он пишет отцу, и тот забирает его домой, пытаясь отговорить от участия в Гражданской войне на стороне красных. Мелехов и сам уже не рад. Расправа над казаками пришлась ему не по душе. Дома он видит красавицу Наталью и детей, поражается тому, как изменилась его жена.

Каледин застрелился, белые проигрывают. Бунчук болеет тифом, но благодаря Анне идет на поправку. Влюбленных разделяют. Бунчука направляют на Юг, а Анну в Луганск. Там она должна выступить в роли агитатора. Все больше казаков переходит на сторону красных. В Ростове, где Бунчук вновь встречается с Анной, его объявляют главой Революционного трибунала. Ежедневно мужчине приходится расстреливать людей, и это угнетает его.

Из-за бесчинств большевиков их выгоняют с хутора. Происходит раскол, казаки разбивают красных и устанавливают свою власть. Образуется несколько округов с собственным командованием. Кошевой спасается бегством. Атаманом становится Мирон Коршунов, Петра Мелехова назначают командиром одного из отрядов. Григорий остается в селе, надеясь восстановить казачье самоуправление.

Красные попадают в окружение под Ростовым. Анна погибает, захваченных большевиков собираются расстрелять на расцвете. Петр Мелехов не желает принимать в этом участия и отказывается выделять людей для расстрельной команды. Григорий и Коршунов отправляются смотреть на казнь, за что Григорию выговаривает Подтелков, упрекая в двуличности. Захваченных большевиков повесили, Подтелков перед смертью обещает, что вскоре на всем Дону будет установлена власть Советов. Валета и друга его Кошевого также захватили. Первого убили, а Кошевого направили на фронт.

Книга третья. Часть шестая
Главы 1-15

На хутор Татарский приходят немцы, они приказывают выбрать управление из лояльных казаков и собирать скот для отправки в Германию. Братья Мелеховы не могут договориться, их разъединяют политические пристрастия и понимание жизни. Вернувшийся домой Кошевой становится конюхом.

Не все казаки довольны сложившимся положением. Их не устраивает советская власть, но они готовы бороться с немцами. Так возникает третья оппозиционная всем сила. Листницкий женится на жене погибшего друга Ольге и приезжает вместе с ней в Ягодное. Кошевой узнает, что Степан Астахов жив. Аксинья, которую муж просит вернуться домой, подумав, получает расчет у Листницких и приезжает к Степану.

Григорий стал сотником, но его не любят, поскольку он не позволяет казакам грабить. За это его считают пособником красных. Такого же мнения придерживается и Пантелей с Дарьей. Они забрали награбленное отрядом Петра добро и надеялись получить столько же от Григория, но разочаровались. Возникает ссора, младшего Мелехова понижают в должности до взводного и вскоре он возвращается домой. Сюда же приезжает и Петр, опасающийся, что вновь решившие выступить за красных казаки расстреляют его. Но дома также не спокойно. На постой останавливаются красноармейцы, один из которых пристреливает хозяйскую собаку. Командир извиняется за поведение бойца и возмещает ущерб деньгами. Красные признают в Григории белого офицера. От расстрела его спасает своевременное бегство.

Главы 16-31

Власть на хуторе переходит к большевикам. Заместителем выбранного атамана становится Кошевой. Но на селе неспокойно. Казаки все еще колеблются. Дабы избежать волнений, красные отнимают у всех ружья. Но Пантелей, наслышанный о том, что красные расправляются с людьми с не меньшей жестокостью, чем белые, прячет у себя пару винтовок и пулемет. Старик болен, у него тиф.

Опасения Пантелея не беспочвенны. Побывавший у атамана Ивана Алексеевича, Григорий провоцирует открытый конфликт. Красные начинают расправу над теми, кто некогда поддерживал царскую власть. Погибает Мирон Коршунов и Петр Мелехов, хуторские привозят его тело родным. Прибывший на хутор Иосиф Штокман берет власть в свои руки, объявляя о том, что аресту и расстрелу подлежат все несогласные, в том числе мужчины из семьи Мелеховых. В доме проводят обыск, но никого не находят. Кошевой и Штокман в ярости.

На хуторе начинается восстание. Кошевой пытается убежать, но сталкивается с Антипом Бреховичем. Раненый, он скрывается у Астахова, а затем покидает село. Григорий в войне принимает сторону третьей власти – мужиков. Петро командует сотней, а враг Мелеховых — Кошевой — добирается до красных.

Главы 32-47

Казачья сотня во главе с Петром попадает в окружение к отряду Кошевого. Тот обещает сохранить всем жизнь в случае повиновения. Но Петра расстреливают, а остальных казаков рубят саблями. Обозленный Григорий жестоко расправляется со всеми пленными красноармейцами, хоть и знает, что приказано этого не делать. Со временем расправы ему надоедают, Мелехов начинает понимать, что запутался так же, как и красноармейцы, многими из которых командуют бывшие белогвардейцы.

Казакам надоело воевать, они ходят по женщинам, пьют и мечтают о возвращении домой к земле. Близится весна, пора сеять и пахать. У Гришки случается припадок. Очнувшись, он освобождает в селе Вешенское всех пленных, после чего дезертирует. Но приезду его дома не рады. Наталья попрекает изменами, а Дарья, ставшая молодой вдовой, мечтает заманить в свою постель. Власть опять сменилась после гибели Штокмана и ареста активных коммунистов.

Главы 48-65

У Аксиньи и Григория опять начинается роман, но Мелехов решает уйти на фронт. Дарья стреляет в Ивана Алексеевича, когда того вместе с другими пленными проводят по селу. Гришка надеется найти Кошевого и отомстить за брата.

Через Прохора Зыкова Мелехов передает Аксинье письмо, в котором зовет с собой. Женщина соглашается, и два дня влюбленные проводят вместе. Вернувшись домой, Гришка узнает о тяжелом состоянии Натальи. Но его даже радует такое положение дела. Кошевой убивает старика Коршунова и поджигает дом. Угрожая расправой, он требует отдать за него Дуняшу (сестра Мелехова), поджигает еще несколько хат и отправляется на фронт.

Книга четвертая. Часть седьмая
Главы 1-14

В станице вновь красные. Степан подозревает жену в измене. Мелехов помогает восстановить белым власть, он опять за белых. На хутор возвращается Пантелей, ранее арестованный красными. Но и белые ничем хорошим местных жителей не радуют. Поместье Листницких разграблено. В Вешенской генералы собираются на праздник. Ведутся разговоры о вине казаков в сложившемся положении. Григорий уходит, опасаясь расправы. Он приезжает к Аксинье, где сталкивается со Степаном. Далее он идет домой, велит сестре воздержаться от встреч с Кошевым, убившим Петра, прощается с женой и детьми. Григория вызывает генерал Фицхелаур. Он не согласен с приказами командования, понимая, что ему все же ближе большевики, однако не хочет быть ни на одной из сторон.

В Татарский возвращается Коршунов, он пытается попасть к Мелеховым, но Пантелей его не пускает. Дарья получает от белых награду за убитого красноармейцев. В семье начинается ссора. Невестка не желает делиться деньгами, полученными за смерть Петра. Она тайно хочет использовать их для лечения. Женщина заражена сифилисом. Ожесточившись, она рассказывает Наталье о возобновившейся связи между ее мужем и Аксиньей.

Главы 15-29

Гришка направляется домой. Но по приезду его ожидает горестное известие. Поговорившая с Аксиньей и убедившаяся в верности слов Дарьи, Наталья идет к повитухе, чтобы избавиться от ребенка. Операция не удается, и к обеду следующего дня женщина истекает кровью. Хоронят ее без Григория. Он, понимая степень своей вины, начинает больше времени уделять детям. Но вскоре его опят вызывают на фронт.

Дарья топится, Аксинья пытается подружиться с сыном Григория Мишей. Василиса не одобряет этого, не желая видеть ее снохой. Пантелея, несмотря на возраст, призывают в армию, из которой уже бежит Гришка. Прибывшие за ним каратели забирают отца. Пантелей лишается звания в отместку за поступок сына. Мелеховы покидают хутор, но вскоре получают известие о том, что прибывшие в станицу красные не бесчинствуют, и возвращаются. Гришка тяжело болен, у него тиф. Выздоровевшего парня вновь зовут в армию, но он не желает больше воевать. Решается на побег вместе с Аксиньей, но из-за болезни женщина остается в одном из домов, встреченных на пути.

Умирает от тифа Пантелей, Гриша попадает сначала на Кубань, а затем в Екатеринодар. Многие богатые люди спешат уехать из странны, но у Мелехова такой возможности нет. Он боится красных.

Часть восьмая
Главы 1-8

Григорий все же примыкает к красным. Аксинья и Василиса мирятся. Возвращается Кошевой, он начинает помогать женщинам по хозяйству. Дуняшка выходит за него замуж. Василиса вскоре заболевает и умирает. Детей Гришки воспитывает Аксинья, Степан пропадает где-то в Крыму. Кошевой становится председателем революционного комитета. Он настроен жестко. Явись Григорий, обязательно расстреляет. Но встреча теперь уже родственников проходит мирно. Кошевой требует от Григория зарегистрироваться в ревкоме, сам с женой переселяется в собственную хату.

Прохор рассказывает новости. Старика Листницкого подкосил тиф, а Евгений застрелился после известия об измене жены. Опасаясь обвинения в измене, Григорий решается на регистрацию в ревкоме.

Главы 9-18

Мелехов поселяется у Аксиньи, но дела у него идут не очень хорошо. Прибежавшая ночью Дуняша сообщает о скором аресте. Казаки, недовольные продразверсткой, собираются в банды. Одну из них возглавляет Яков Фомин. Он принимает к себе находящегося в бегах Григория. Но Мелехову не нравятся методы Фомина, который разрешает своим людям грабить хуторских. После того, как банда подвергается обстрелу со стороны красных, Григорий делает вывод о том, что из Фомина предводителя не получится. В банде раскол, но Гришка его не поддерживает.

В апреле бандиты переправляются через Дон и соединяются с бандой Маслака. Григорий уже не с ними. Он возвращается домой и, забрав Аксинью, направляется с ней на Кубань. По дороге их перехватывают, и женщина погибает. Жизнь становится бессмысленной. Мелехов вновь попадает в банду к дезертирам. Весной следующего года, вновь вернувшись на родной хутор, мужчина узнает, что дочка умерла от скарлатины, а из родных у него остались только сын и сестра.

Краткое содержание по главам и частям — 2

Книга первая
Часть первая

Глава 1
В предпоследнюю турецкую компанию в Татарский хутор вернулся казак Мелехов Прокофий с женой-турчанкой, которая родила мальчика Пантелея. От них и пошел род Мелеховых, прозванных «турками».
Когда Пантелей Мелехов вырос, то женился на дочери соседа, казачке Василисе. У Пантелея и Василисы было два сына – Петро и Григорий и дочь Дуняшка.

Глава 2
После рыбалки, на обратной дороге Пантелей заговорил с сыном Григорием об Аксинье Астаховой, жене их соседа Степана Астахова. В хуторе ходили слухи, что Григорий ухаживает за женщиной. Отец пригрозил сыну, чтобы тот «с нонешнего дня прикрыл все игрища».
Григорий с приятелем Митькой Коршуновым идет к купцу Мохову продать пойманного сазана. У купца Митька знакомится с дочерью Мохова – Елизаветой.

Главы 3-4
Несмотря на слова отца, Григорий продолжает ухаживать за Аксиньей.
Степан и Петр уехали в майские казачьи лагеря, на регулярные сборы, для тех, кто находился на льготном резерве.

Главы 5-6
Петр и Степан едут к месту лагерного сбора – хутору Сетракова с другими хуторянами. По дороге мужчины остановились заночевать у кургана. У костра казак Христоня рассказывал историю о том, как с отцом как-то раскопали курган в поисках клада.

Глава 7
Аксинью выдали за Степана в 17 лет. За год до свадьбы девушку изнасиловал отец. Узнав о случившемся, братья и мать Аксиньи избили отца Аксиньи до смерти.
После свадьбы со Степаном все хозяйство Астаховых легло на плечи невестки. Степан не мог простить «обиды» (девушка не уберегла чести до замужества) и жестоко избивал жену, ходил к другим женщинам. Через полтора года, умерла свекровь, а после, не дожив до года, умер и первенец Аксиньи.
Вскоре с Аксиньей начал заигрывать Григорий и «с ужасом увидела она, что ее тянет к черному ласковому парню» Женщину «пугало это новое, заполнявшее всю ее чувство».

Глава 8
Сотник Листницкий хвастался своей лошадью, и они с Митькой поспорили, кто кого обгонит. При всех Митька обогнал Листницкого.

Главы 9-10
Мелеховы с Аксиньей выехали на луговой покос. Вечером, когда все отдыхали, Астахова сама подошла к Григорию, и они пробыли всю ночь вместе. Вскоре о случившемся узнал весь хутор. Пантелей Прокофьич лично пошел к Аксинье и запретил ей появляться у них в доме, на что Аксинья сказала, что ей все равно: «Гришка мой! Мой! Мой! Владаю им и буду владать!..». Разозлившись, Пантелей пошел домой и, избив сына, сказал, что завтра же его женит.

Главы 11-13
Степану привозят весть о том, что Аксинья ему изменяет. Мужчина задумывается о мести жене и Григорию, начинает сторониться Петра (брата Григория).
До прихода казаков из лагерей оставалось полторы недели, но Аксинья и Григорий виделись все чаще. В хуторе их избегали и обсуждали.

Глава 14
В хутор вернулся Степан. Мужчина сначала не разговаривал с женой, а после неожиданно ударил ее по голове. Женщина выбежала из дому, но муж догнал ее и начал избивать посреди улицы. Степана увидели Григорий и Петро. Мелеховы набросились на Астахова и били, пока их не разнял оказавшийся рядом Христоня.

Глава 15
Мелеховы поехали свататься к состоятельным Коршуновым, чтобы женить Григория на их дочери Наталье. Коршуновы не дали ответа сразу, сказав, что подумают.

Глава 16
Степан понял, что сильно любил Аксинью, только после того как узнал об измене жены. Мужчина каждую ночь бил женщину, не мог ей простить случившегося.
Аксинья все еще любила Григория и надеялась, что он что-то сделает ради их любви. Однако при встрече Григорий сказал, что хочет закончить с их отношениями навсегда.

Глава 17
Петр и Григорий поехали косить. Петр в разговоре упомянул об отношениях Григория и Аксиньи. Григорий взбесился и ударил брата вилами в бок.

Глава 18-19
Коршуновы были одними из самых богатых на хуторе, поэтому Пантелей Прокофьевич боялся, что Мирон Григорьевич откажет сватам, желая для дочери более состоятельного мужа. Однако Наталья влюбилась в Григория и свадьбу решили устроить на первый спас.

Глава 20
Аксинья никак не могла забыть Григория. Женщина думала о том, как бы «отнять Гришку у счастливой, ни горя, ни радости любовной не видавшей Натальи Коршуновой».

Главы 21-22
Свадьба Натальи и Григория. Григорий обращает внимание на недостатки внешности девушки, его злят свадебные обряды.

Часть вторая
Глава 1

Автор рассказывает в сокращении историю рода Моховых – их род шел от приехавшего из Воронежа Мохова Никишки, который был дедом Сергея Мохова. Дед проиграл все имущество, поэтому мужчина «со щербатого рубля повел дело», начал торговать различными сельскохозяйственными товарами, отстроил мельницу. От первой жены у него было двое детей – Лиза, очень похожая на мать, и Владимир. «По вечерам у Сергея Платоновича собиралась хуторская интеллигенция».

Глава 2
В конце августа Митька пригласил Лизу Мохову рыбачить. Во время рыбалки парень и девушка, ощутив взаимное влечение, предались страсти. По хутору быстро пошли слухи о случившемся. Митька решил жениться на Лизе. Сергей Платонович, узнав о намерении Митьки, сильно разозлился, отказал парню и спустил на него собак.

Глава 3
Наталью любили в семье Мелеховых, но Григорий все никак не мог забыть Аксинью. Со Степаном соседи все также были в ссоре и не разговаривали.

Главы 4-5
В хуторе поселился слесарь Иосиф Штокман. В один из дней ему удается остановить ожесточенную драку у мельницы между казаками и тавричанами, во время которой Митька Коршунов избил Сергея Мохова.
Григорий признался Наталье, что не любит ее.

Глава 6
Через пару недель после драки на мельнице в хутор приехали следователь и становой пристав. Иосифа Штокмана вызвали на допрос. Как оказалось, он был ранее судим.

Глава 7-8
Пантелей Прокофьевич вернулся домой после дележки хвороста. Василиса Ильинична, жалуется на плохое самочувствие, и делится с мужем подозрениями, что у Натальи и Григория разлад в отношениях.
Мужчины семьи Мелеховых выехали работать, по дороге встретили Степана, который вел к хутору распряженных быков, оставив сломанные сани, которые охраняла Аксинья. Григорий подождал пока все отъедут, чтобы остаться с женщиной наедине. Аксинья призналась, что жить без него «моченьки нету».

Глава 9
У Штокмана по вечерам собирались казаки и рабочие – Христоня, Валет, Котляров Иван Алексеевич, Филька-чеботарь, Мишка Кошевой. Штокман читал им в голос Некрасова и «Краткую историю донского казачества», все обсуждали прочитанное. Иосиф «точил, как червь древесину, нехитрые понятия и навыки, внушал к существующему строю отвращение и ненависть»

Глава 10
Григорий и Митька приняли присягу, став настоящими казаками.
Вернувшись домой, Григорий узнал, что Наталья собралась уйти от него. Мужчина ответил, что не будет держать женщину насильно. Напившись, Григорий пошел ночевать к Михаилу Кошевому, а утром встретился с Аксиньей. Женщина была готова бросить все и начать жить с Григорием, но не смогла сказать ему, что беременна.

Глава 11
Утром Григорий пошел к Мохову, где встретил Листницкого. Листницкий взял Григория на работу кучером, пообещав устроить Аксинью «черной стряпухой».

Главы 12-13
В один из вечеров, к Аксинье прибежала сестра Мишки Кошевого и сказала, чтобы женщина быстро собирала вещи и быстро шла к ним. Степан вернулся, когда жены уже не было. Найдя позабытую кофточку, он в ярости разрубил ее на кусочки.
Наталья вернулась к родителям.

Глава 14
Евгений Листницкий служил лейб-гвардии Атаманского полка, но после травмы на скачках приехал в Ягодное к отцу. С первых дней появления Аксиньи в Ягодном Евгений начал проявлять к ней активный интерес.

Главы 15-16
В один из вечеров у Штокмана, в Страстной Четверг, заговорили о том, что скоро начнется война «промеж Германией и Францией за виноградные поля», «борьба капиталистических государств за рынки и колонии». Штокман сказал, что их хутор также окажется в зоне военных действий.
«В ночь под пасху», когда люди собрались у церкви, к толпе подъехал взволнованный Митька, и найдя отца, сообщил, что «Наталья помирает!»

Глава 17-19
Наталья, сильно скучая по мужу, решила написать втайне от родителей письмо Григорию, чтобы узнать, не собирается ли мужчина вернуться. В ответ муж прислал несколько слов: «Живи одна. Мелехов Григорий».
Накануне Пасхи Наталья, пытаясь держать себя в руках и не разрыдаться, собралась и пошла к церкви. По дороге она слышала, как парни говорили, что Григорий ушел от нее, так как она «с свекром, с Пантелеем хромым, спуталась». Не выдержав, Наталья пошла в сарай и «резанула [себя] острием по горлу».
На охоте Григорию и старому Листницкому неизвестно откуда взявшийся Степан помогает поймать матерого волка. Степан пообещал Григорию, что «рано аль поздно» убьет его.

Глава 20
Аксинья призналась Григорию, что беременна, сказав, что это его ребенок. Во время покосов у Аксиньи начались схватки. Григорий, положив ее на повозку, думал, что успеет довезти до имения, но жена разродилась на повозке.

Глава 21
Аксинья родила девочку. В декабре Григорию в станичном правлении выдали извещение, что после Рождества ему нужно будет явиться в сборный участок. Неожиданно в Ягодное приехал Пантелей Прокофьевич, чтобы проводить сына на казацкую службу. С Аксиньей мужчина даже не заговорил.
Григория определили в армейский полк.

Часть третья
Глава 1
После попытки самоубийства Наталья выжила. Родные начали холодно относиться к женщине, и Наталья стала жить в доме свекра. Желая помирить Наталью и Григория, Пантелей в письмах к сыну спрашивал, где тот собирается жить после службы. Григорий ответил, что вернется к Аксинье.
Дуняша Мелехова повзрослела и стала ходить на игрища. Девушка рассказывает Наталье о своих отношениях с Мишкой Кошевым.
Штокмана арестовали и под конвоем увезли из хутора – оказалось, что Иосиф член РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии), у него нашли запрещенные по закону книги.

Глава 2
Полк Григория находится в имении Радзивиллово. Вархмистры издевались над казаками, но Григорий, как мог, давал отпор. Казаки всем взводом изнасиловали горничную Франю. Григорий пытался им помешать, но его связали и угрожали убить, если он кому-то расскажет о случившемся.

Главы 3-5
В хуторе началась военная мобилизация. «Через четыре дня красные составы увозили казаков с полками и батареями к русско-австрийской границе».
Григорий узнает, что будет война, его полк выступает к границе. Во время сражения на станции Вербы Григорий убил австрийца, во время битвы мужчина испытывал смешанные чувства – «гнусь и недоумение комкали душу».

Главы 6-7
Казаки второго призыва по дороге к армии (среди них Петро и Степан) ночуют на хуторе Ея, остановившись у деда – участника русско-турецкой войны. Старик советовал им: чтобы пройти войну и выжить, важно не брать чужого, не обижать женщин и читать молитвы.
Митька попал в 3-й Донской казачий полк имени Ермака Тимофеевича.

Главы 8-9
Степана Астахова назначили начальником поста. Осматривая территорию, казак увидел приближающихся на конях немцев. Во время сражения с неприятелем Степан убил офицера и немцы, оставшись без командира, обратились в бегство.
Заслуги Степана и других казаков во время сражения с немцами остались незамеченным – награду и всю славу получил Крючков, любимец командира сотни. «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом».

Глава 10
Григорий после своего первого сражения «тяжело переламывал в себе нудную нутряную боль», вспоминая постоянно убитого австрийца.
В конце августа к полку Григория, находившемуся под Лешнювом, прибыло подкрепление с Дона. Среди прибывших были многие хуторяне и Петро. Разговорившись с братом, Григорий узнал, что Наталья живет в их доме и тоскует по мужу. По дороге братья встретили Степана, который дал понять Григорию, что не простил ему обиды и еще отомстит.

Глава 11
Страницы из записной книжки – дневника казака Тимофея, которую нашел Григорий рядом с убитым мужчиной. Тимофей описывает свой роман с Елизаветой Моховой. Девушка оскорбляла Тимофея, требовала от него значительных трат. Когда Елизавета бросила мужчину, он пошел на войну.

Глава 12
На фронте Григорий познакомился с жестоким, «любящим кровь» Чубатым (Алексеем Урюпиным), который начал учить Мелехова баклановскому удару шашкой, наставлял быть жестоким к врагу и людям: «в бою убить врага — святое дело».

Глава 13
В одном из сражений Григорий убил венгерского офицера, но после кто-то ударил его сзади в голову, и мужчина потерял сознание.

Главы 14-15
Евгений Листницкий, желая совершить подвиг во имя российской монархии, решил перевестись в казачий армейский полк. Его определили в штаб в Березнягах. Евгений подружился с вольноопределяющимся Ильей Бунчуком и помог ему в назначении в пулеметную бригаду.

Главы 16-17
Мелеховым приходит известие о гибели Григория. Семья сильно горевала по Григорию, справили поминки, пригласив попа Виссариона. Однако вскоре пришло письмо от Петра с сообщением, что Григорий на самом деле жив, награжден Георгиевским крестом и назначен младшим урядником.

Глава 18
Наталья очень сильно тосковала по Григорию, надеялась, что по возвращению с войны он возвратится к ней. Женщина, понимая, что совершает глупый поступок, решает сходить к Аксинье и просить соперницу вернуть ей мужа.
Пока Петр был на войне, Дарья сильно изменилась. Она ходила на игрища, принимала ухаживания оставшихся на хуторе молодых мужчин.

Глава 19
Аксинья получала от Григория нечастые письма о том, как он живет на войне.
В воскресенье к Аксинье пришла Наталья. Аксинья ощущала себя победительницей и насмешливо разговаривала с Натальей, унижала женщину. Особенно Наталью поразило, что дочь соперницы похожа на Григория. «Рыдая и качаясь», Наталья ушла.

Главы 20-21
Когда Григорий очнулся после ранения, он медленно пошел на восток, по дороге подобрав раненого офицера. Вскоре их заметили казаки и доставили в пункт перевязки. За спасение жизни офицера Георгия наградили Георгиевским крестом 4-й степени.
Только Мелехов вернулся в полк, как началась пулеметная бомбежка с аэроплана. Во время обстрела Григория ранило в глаз, и фронтовой врач направил мужчину на лечение в Москву – в глазную лечебницу доктора Снегирева.

Глава 22
Во время обстрела австрийцами в голову и в ногу ранило сотника Листницкого. Раненого Евгения отправили в варшавский госпиталь.
В Ягодном дочь Аксиньи заболела скарлатиной и вскоре умерла. В усадьбу после лечения в отпуск приехал Евгений. Мужчина снова начал ухаживать за Аксиньей, и женщина, «отягощенная отчаянием», не смогла ему отказать.

Глава 23
В лечебнице Снегирева Григорий познакомился с украинцем Андрием Гаранжой, который достаточно жестко ругал власть, войну и все, что ему не нравилось. «С ужасом Григорий сознавал, что умный и злой украинец постепенно, неуклонно разрушает все его прежние понятия о царе, родине, о его казачьем воинском долге».
В конце октября Григория отправили в госпиталь в Тверь залечивать рану на голове. Когда его, как героя, представили приехавшей в лечебницу «особе императорской фамилии», мужчина намеренно непочтительно себя вел, за что его лишили на три дня питания, а затем отправили домой.

Глава 24
Вернувшись в Ягодное, Григорий узнал от конюха Листницких, деда Сашки об измене Аксиньи с Евгением. Мелехов, делая вид, что ничего не знает, предложил Евгению прокатиться на пролетке и, отдалившись от дома, отхлыстал соперника кнутом и избил ногами. Возвратившись в усадьбу, Григорий ударил кнутом по лицу Аксинью и поспешил прочь, в родительский дом. Мужчина остался жить с Натальей.

Книга вторая
Часть четвертая

Глава 1
1916 год, октябрь. Листницкий, Бунчук и другие офицеры обсуждают возможности мятежей на фронте. Бунчук признается, что состоит в РСДРП (Российской социал-демократической рабочей партии) и высказывается о неизбежности революции,

которая приведет к установлению гражданской диктатуры. Евгений поспешил донести военному руководству об этом разговоре, однако в ту же ночь Бунчук дезертировал.

Глава 2
Утром в окопах появились листовки большевиков с призывами: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!.. Долой самодержавие! Долой империалистическую войну! Да здравствует нерушимое единство трудящихся всего мира!». Офицеры устроили тщательный обыск, пытаясь найти распространителя среди казаков, но ничего не обнаружили. В это время Бунчук выходит на «своих» людей и ему помогают получить фальшивые документы.

Глава 3
Со штабом 80-й дивизии к месту ближних боев передвигалась и казачья сотня, состоящая из бойцов-третьеочередников с Татарского хутора. Во время обыска землянок в одной деревне Валет сталкивается с австрийским солдатом и отпускает его, узнав, что неприятель, как и он, социал-демократ.

Глава 4
Находясь дома, Григорий, окруженный любовью семьи, все равно не мог забыть Аксинью. Вернувшись на фронт, Мелехов «ловил случай выказать беззаветную храбрость, рисковал, сумасбродничал». «Огрубело сердце, зачерствело, будто солончак в засуху, и как солончак не впитывает воду, так и сердце Григория не впитывало жалости. С холодным презрением играл он чужой и своей жизнью». За свои подвиги Григорий получил четыре Георгиевских креста и четыре медали.
Во время одной из атак неприятеля Григория снова сильно ранили.
Мелехов сдружился с Чубатым, пропагандирующим отрицание войны.

Главы 5-6
Пантелею без помощи сыновей жилось трудно, но он, как мог, управлялся с хозяйством. Отрадой старика стала Наталья, которая всеми силами помогала свекрам, а вскоре родила от Григория мальчика и девочку.
Дарья же продолжала изменять Петру, до мужа долетели слухи, что женщина гуляла даже со Степаном. Судя по разговорам, Астахов погиб на фронте, поэтому Мелехов думал только о мести жене – хотел выбить ей глаз. Не выдержав людской молвы, Пантелей выпорол невестку ремнем.

Глава 7
Мохову передают вести о том, что самодержавие свергнуто. Вскоре об этом узнают и в хуторе. Казаки, взволнованные новостью, приходят за советом к Сергею Платоновичу о том, как теперь жить, на что мужчина ответил: «Сравняют вас с мужиками, лишат вас привилегий, да еще и старые обиды припомнят. Тяжелые наступают времена». Мохов думает о том, что он зря всю жизнь трудился, наживая капиталы. Мужчина беспокоится о детях, хотя и понимает, что они ему как чужие, – дочь в письме мало интересуется его жизнью, а только просит у отца денег.
Мохов едет в Ягодное, Евгений рассказывает ему, что «солдаты превратились в банды преступников, разнузданных и диких».

Главы 8-9
В армии объявили о свержении Николая II. Казаки были вынуждены присягать Временному правительству. Людям надоела война, все понимали, что если хотя бы один бросится в бега, то многие дезертируют за ним.
На фронт к Петру приехала Дарья. Мужчина так рад был жене, что даже забыл о своем намерении отомстить.

Глава 10
Евгения Листницкого перевели в 14-й полк, в котором большинство казаков придерживались идей о восстановлении династии.

Глава 11
Главнокомандующим Юго-Западным фронтом назначили генерала Корнилова. Листницкий пытается убедить офицеров поддержать Корнилова – начать проводить среди казаков политические беседы, чтобы вывести их из-под большевистского влияния.

Главы 12-14
Планы Листницкого не дали плодов – казаки не захотели поддерживать монархию.
Евгений встречается в Петрограде со знакомыми офицерами. Листницкий узнает от них, что Корнилов собирается захватить власть, установив в России свою диктатуру, а также обратить казачество в основную силу контрреволюции.
Большевики планируют арест Корнилова.

Глава 15
Офицеры отправляют эшелоны казаков для подкрепления сил Корнилова. Среди казаков распространяются идеи Керенского (министра-председателя Временного правительства), однако людям не нравится двоевластие, они считают, что начальство на них «удавку вешает».
Иван Алексеевич Синилин, старый казак, твердо уверен, что будет выступать за власть, которая придет – за большевиков. Казак устраивает в своем полку переворот и отказывается вести людей в Петроград помогать Корнилову.

Главы 16-17
Корнилов понимает, что провала его планов не избежать, однако просит о помощи у Каледина (деятель Белого движения). На одной из станций к едущим на подмогу главнокомандующему казакам подсаживается Бунчук. Мужчина рассказывает о ситуации в Петрограде, пропагандируя людям идею о необходимости сопротивляться власти Корнилова.
На следующий день среди казаков прошел митинг. Офицеры пытались помешать Бунчуку, но не смогли противостоять казакам. Когда офицер Калмыков начал уговаривать казаков уехать в Петроград воевать за Корнилова, Бунчук его застрелил.

Глава 18
На должность главнокомандующего вместо Корнилова Временное правительство назначило генерала Алексеева. Корнилова вскоре арестовали.

Глава 19
Листницкий занимается подготовкой казачьих войск для борьбы в поддержку Корнилова. После приказа о подготовке к сражению, большая часть казаков перешла на сторону «красных».

Глава 20
Пребывая в тюрьме в Быхово, Корнилов узнает об Октябрьском перевороте. В это время сообщник Корнилова Каледин собирал силы на Дону, объединяя Терское, Кубанское и Донское войска. Так как охраняли Корнилова только условно, в нужный момент пленник свободно покинул место заключения.

Глава 21
После Октябрьской революции большое количество казаков дезертировали. Кошевой, поймав троих дезертиров, отпустил их, осознав: «что ж это я… сам против войны, а людей держу, — какие же права имею?».

Часть пятая
Глава 1

Во время войны погибли многие казаки Татарского хутора, в числе выживших вернулся Петро Мелехов. Он рассказал, что Григорий перешел на сторону большевиков.

Глава 2
Став командиром сотни красногвардейцев, Григорий знакомится с казаком Извариным, проповедовавшим идею автономии казаков – независимого Донского государства во главе с казачьим Кругом. Изварин считал, что после победы революции большевики захватят и казачьи владения.
В ноябре 1917 Григорий познакомился с командующий революционного казачества Федором Подтелковым, который продвигал идею, что казакам необходима народная власть.

Глава 3
В Новочеркасск приезжали русские генералы и солдаты, бежавшие от большевистской революции. Контроль над ситуацией в городе лег на плечи Каледина.

Главы 4-5
Бунчук едет в Ростов, где партийное руководство дает ему задание организовать пулеметную команду. В ученики к мужчине определили 16 человек, среди которых была молодая женщина – еврейка Анна Погудко. Обучая людей обращаться с пулеметом, мужчина особое внимание уделял Анне, постепенно влюбляясь в женщину.

Глава 6
В конце ноября началось наступление белогвардейцев на Ростов, первыми их должны были встретить пулеметчики. Команде Бунчука удалось обеспечить прикрытие для контратаки.

Глава 7
С переменным успехом бои продолжались уже 6 дней. Анне было тяжело убивать людей, и Бунчук по возможности пытался поддерживать женщину.
Бунчук заболел тифом, ему становилось все хуже.

Главы 8-9
Большевики решили провести казачий съезд в станице Каменской, чтобы привлечь на свою сторону казаков. Иван Алексеевич и Христоня приглашали людей из своего хутора, Петр Мелехов и Митька Коршунов сразу отказались.

После съезда власть в станице была передана ВРК (Военно-революционному комитету), председателем которого избрали Подтелкова, секретарем – Кривошлыкова. ВРК направил делегацию в Новочеркасск.

Главы 10-11
В Новочеркасске делегацию ВРК встретили очень враждебно и под конвоем доставили в зал областного правления, куда приехал и сам Каледин. После длительного обсуждения передачи власти ВРК, донское белое правительство отказалось выполнять требования комитета.
В это время белогвардейские войска под командованием Чернецова захватили станицу Каменскую, вытеснив красногвардейцев.

Глава 12
Находясь в Каменской станице, Григорий узнает, что здесь пребывает и Евгений Листницкий. Мелехов понимает, что его чувства к Аксинье не исчезли, и поэтому не может простить соперника.
Григорий с красногвардейцами отходит из Каменки в Глубокую. Утром белогвардейцы вступили в Глубокую, казаки начали беспорядочно разбегаться. Однако благодаря активному сопротивлению «красных», среди которых были Григорий Мелехов и пулеметчица Анна, большевики победили. Сражение завершилось кровавой расправой красных над пленными белогвардейцами по приказу Подтелкова, это сильно поразило Григория.

Глава 13
Во время сражения под Глубокой Григория был ранен в ногу. Неделю провел в лазарете, а после отец забрал его домой. Пантелей был недоволен сыном, так как тот перешел на сторону большевиков. Григорий пытался отстоять свою правоту, но в глубине души его терзали сомнения – мужчина не мог простить красноармейцам расправы над пленными.
Дома Григория встретили всей семьей. Казак заметил, что Наташа «расцвела и похорошела», впервые взял на руки уже подросших детей.

Главы 14-15
Красная гвардия упрочнила свои позиции после рабочего восстания в Таганроге. Каледин, узнав, что Добровольческая армия отступила к Кубани, передал власть городской думе, подал в отставку и застрелился.

Главы 16-17
Бунчук, болея тифом, три недели находился в беспамятстве, его перевезли в Царицын. Анна все время была радом с мужчиной. Когда Бунчук немного поправился, они переехали в Воронеж, где им пришлось расстаться. Анну отправили вести агитационные работы в Луганске, а Бунчуку предстояла служба на Южном фронте.

Глава 18
На юге власть перешла в руки генерала Назарова. Была объявлена мобилизация, которой казаки отказывались подчиняться. Благодаря активной большевистской агитации, некоторые казачьи полки перешли на сторону противника.

9 февраля отряд капитана Чернова вошел в Ростов. В одном из его полков находился и Евгений Листницкий. Он очень скучал по Ягодному, вспоминал об отце и Аксинье.

Глава 19
Бунчук с красногвардейцами находится на станции Кривлянской. Большевики арестовывают главу казачьего Круга Назарова.
Бунчука переводят в штаб Сиверса в Ростов, где он встречает Анну. Женщина предлагает ему поселиться у себя, так как в городе живут ее родные.

Глава 20
В марте Бунчука переводят на службу в Революционный трибунал. Мужчине приходилось каждую ночь командовать расстрелом «врагов революции». Это сильно измотало Бунчука, и Анна пыталась уговорить его оставить должность, но мужчина заверил ее: «Я крепок… Ты не думай, что есть люди из железа. Все мы из одного материала литы… В жизни нет таких, которые не боятся на войне, и таких, кто бы, убивая людей, не носил… не был нравственно исцарапанным». Вскоре в городе начались убийства и грабежи, и Бунчука по его собственной просьбе вернули в ревком.

Глава 21
В Сетраковом хуторе остановился отряд красногвардейцев. Напившись, большевики начали бесчинствовать. Наспех собрав войско, казаки разбили буянящих «красных».
В конце апреля начались волнения в верхних станицах Донецкого округа – хутора откололись, образовав Верхнедонский округ во главе с генералом Алферовым.

Главы 22-23
Часть большевиков (в том числе Кошевой и Валет), узнав о происходящих разгромах «красных», решили покинуть Татарский хутор. Григорий, Христоня и Иван Алексеевич остались – на то у каждого были свои причины.
В связи с налетами «красных» на Сетраковскую станицу, на майдане проводили казачье собрание. Для защиты казацких хозяйств в хуторе решили сформировать отряд из фронтовиков, восстановив казачье самоуправление. Атаманом люди выбрали Мирона Коршунова, командиром отряда – Петра Мелехова. Казаки записываются в полк, думая, что никакой войны не будет.

Главы 24-25
Красная армия отступала из Ростова. Бунчук с Анной ожидали казаков на окраине одного из сел. Увидев приближающегося неприятеля, женщина повела солдат за собой, несмотря на то, что Бунчук пытался ее остановить. Во время обстрела казаков Анна получает смертельную пулю и умирает на руках у Бунчука.

Глава 26
Для Бунчука смерть Анны стала трагедией – «он жил, как в тифозном бреду», «чувства в нем временно атрофировались: ничего не хотелось, ни о чем не думалось».
На юге под натиском немецких оккупантов «красным» приходится отступать через Подонье.

Глава 27
Чем ближе продвигались красногвардейцы к донским станциям, тем более враждебно и настороженно встречало их местное население. Солдаты заметили казачий разъезд и начали готовиться к атаке.

Главы 28-29
Окруженным красногвардейцам под командованием Подтелкова пришлось сдаться. Солдат обезоружили и заперли в сарае в соседнем хуторе Пономареве. Казаки решили казнить пленных.

Глава 30
Утром в хутор прибыл отряд Петра Мелехова. Петру предлагают выделить стрелков для казни. Мелехов отказывает, однако Митька Коршунов сам вызывается участвовать в расстреле.
Во время казни Григорий, протиснувшись сквозь толпу, оказывается возле Подтелкова. Слова командира «красных»: «Что же, расстреливаешь братов? Обернулся?.. Вон ты какой… И нашим и вашим служишь? Кто больше даст?» задели Мелехова за живое. Мужчина припомнил Подтелкову, как тот сам приказывал расстреливать пленных.
Подтелкова казнили последним. Перед повешеньем командир сказал, что «Советская власть установится по всей России». Мужчину не удалось повесить сразу – он ногами доставал до земли, поэтому его пришлось вешать дважды.

Глава 31
Валет и Мишка Кошевой выехали из станицы Каргинской, но около Нижнее-Яблоновского хутора их поймали казаки. Валета убили на месте, а Кошевого, так как он был казаком, высекли публично розгами, но оставили в живых. На следующий день «отправили Мишку на фронт». Через двое суток похоронили Валета. «Вскоре приехал с ближнего хутора какой-то старик, вырыл в головах могилы ямку, поставил на свежеоструганном дубовом устое часовню. Под треугольным навесом ее в темноте теплился скорбный лик божьей матери».

Книга третья
Часть шестая

Глава 1
«В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел»: большинство казаков с северного округа перешли на сторону красной армии, «низовцы» «гнали их и теснили к границам области». В конце апреля Дон полностью освободили от красноармейцев, казаки решили вновь создать Круг. Делегатами от Татарского Хутора стали Пантелей Мелехов и Богатырев.
Верхнедонские казаки ожидали нападения немцев. Вскоре неприятель появился – сначала немцы встретились Мирону Коршунову (пытались отобрать у казака лошадей, но он отбился), а после и Пантелею Мелехову. Немец давал Пантелею указания, о том, как стоит выбирать власть: «помните, что вам необходима разумная власть. Выбирайте президента, царя, кого угодно, лишь при условии, что этот человек не будет лишен государственного разума и сумеет вести лояльную по отношению к нашему государству политику».
Атаманом избрали генерала Краснова.

Главы 2-3
Немцы начали вести себя на Дону как хозяева – «с Дона через Украину катились красные составы вагонов, увозя в Германию пшеничную муку, яйца, масло, быков». «А на границе с Украиной молодые казаки, дрались с петлюровцами».

Казачью сотню под командованием Петра Мелехова включили в состав 22 полка и по приказу начальства казаки продвигались за отступающими красными. В дороге Петр заговорил с Григорием о том, не перейдет ли тот в случае чего на сторону коммунистов. Младший брат ответил, что не уверен наверняка. Петр ответил: «Ты гляди, как народ разделили, гады! Будто с плугом проехались: один — в одну сторону, другой — в другую, как под лемешом. Чертова жизня, и время страшное!».
Кошевой вернулся в Вешенскую, стал «атарщиком» (конюхом).

Глава 4
На Дону появилась оппозиция под руководством генерала Деникина, которому не нравились Действия Краснова, пустившего немцев на Дон.
В России начинает формироваться «белый» Восточный фронт, нацеленный простив большевиков и немцев.

Глава 5
Во время отступления корниловцев от Ростова к Кубани Евгений Листницкий, находящийся в числе белогвардейцев, был дважды ранен. Чтобы поправить здоровье, мужчина остановился у друга Горчакова в Новочеркасске и влюбляется в жену Горчакова – Ольгу Николаевну.
Листницкий с Горчаковым едут на фронт. Друг Евгения получает смертельную рану и просит Листницкого не оставлять Ольгу одну, жениться на ней. В следующем бою Евгению раздробило снарядом руку и после ее пришлось ампутировать. Листницкий понимает, что пришло время покинуть военную службу. Ольга сама приезжает к Евгению в больницу. Вскоре они поженились и уехали жить в Ягодное.

Глава 6
Кошевого за отличную службу отправили в командировку в столицу. По дороге Мишка встретил изменившегося до неузнаваемости Степана Астахова, которого в хуторе считали погибшим. Степан рассказал, что после ранения попал к немцам, вылечился и обосновался в чужой стране, однако после начал тосковать по родине и решил вернуться.

Глава 7
Вернувшись в Татарский хутор, Степан остановился у жены Аникушки. Астахов узнает о жизни Аксиньи, и уговаривает ее вернуться домой. Женщина сначала отказывается, но получив расчет у Листницких, сама приходит к Степану.

Главы 8-9
Григорий ведет свою сотню за Дон. После боев казаки грабили и занимались мародерством. Григорий запрещал обворовывать побежденных. Об этом узнало начальство и, заподозрив в Мелехове сообщника большевиков, лишило мужчину сотни, назначив командиром взвода.
К Григорию в полк приезжают Пантелей и Дарья. Как оказалось, они уже побывали у Петра, где получили приличную долю награбленного добра и от младшего сына ожидают таких же «подарков». Узнав об этом, Григорий рассердился и поссорился с отцом. Пантелей сильно расстроился, узнав, что сына понизили до взводного.

Глава 10
Казаки начинают отступать. Григорий самовольно покидает полк и уезжает домой.

Главы 11-12
Напряжение в казацких частях нарастало: люди начинали все более враждебно относиться друг к другу. Петр Мелехов понимает, что, если он не будет «втираться» в доверие к рядовым казакам, его могут пристрелить, как других офицеров.
В казачью среду беспрепятственно проникали красные агитаторы, однако их пропаганда для многих казаков оставалась непонятной. Не выдержав напряжения, Петро поехал домой на хутор.

Глава 13
Вернувшись домой, Петр рассказал семье о критической ситуации на Северном фронте, неизбежности отступления казаков. Обсудив свое положение, Мелеховы решают оставаться в Татарском.

Глава 14
Генерал Краснов теряет свои позиции, а следом и уважение казаков.

Главы 15-16
В хутор въехали красноармейцы, пятеро из них остановились у Мелеховых на ночь. Один из постояльцев вел себя недостойно – пристрелил пса хозяев, а после поссорился с Григорием. Комиссар красных увел солдата, обещая судить его за «за недостойное красноармейца поведение». Утром командир извинился перед Мелеховыми за солдат и расплатился за постой.

Глава 17
Полки красноармейцев продолжали идти через хутор. Чтобы большевики не увели лошадей, Пантелей намеренно повредил им ноги. Как-то красные устроили у Аникушки гуляние и пригласили казаков. Узнав в Григории белого офицера, красные решили его расстрелять, но мужчину вовремя предупредили, и он сбежал за Дон.

Глава 18
В Татарском хуторе установилась власть большевиков. Красным атаманом избрали Ивана Алексеевича, его заместителем – Кошевого. Казаков заставили сдать оружие.

Глава 19
Появились слухи, что по Подонью ездят красные трибуналы, совершая свирепую расправу над казаками. Мелеховы сдали оружие, но Пантелей все же припрятал винтовки и пулемет.
Пантелей заболевает тифом.

Главы 20-21
Вернувшийся в хутор Григорий зашел к Ивану Алексеевичу. Мужчины начинают спорить о значении большевистской власти. Григорий считает, что эта власть плохая, ведь коммунисты пока ничего не дали казакам, но многих лишили жизни, он не верит в возможное равенство. Мелехова так и не смогли переубедить, а Иван Алексеевич и Кошевой сильно разозлились на казака.

Глава 22
В Татарский хутор приехали чекисты и начали проводить расправу над «врагами революции» – расстреливать казаков.
Объявился Штокман, сумевший выжить в ссылке.

Глава 23
Красные расстреляли Мирона Коршунова. Петр, по просьбе Лукиничны, ночью с другим казаком нашли тело Мирона и отвез к Коршуновым для прощания.

Глава 24
Управление ревкомом перешло в руки к Штокману. 4 мая Иван Алексеевич собрал на майдане казаков, чтобы поговорить о большевистской власти – хуторяне считали, что людей казнили зря, были уверены, что коммунисты хотят ух уничтожить. Штокман зачитал список с именами «врагов революции», в числе которых были и Мелеховы.

Глава 25
Узнав о возвращении Григория, Штокман приказал арестовать мужчину и провести обыск у Мелеховых, чтобы найти припрятанное оружие. Дома Григория не оказалось. Штокман с Кошевым пытались отыскать Мелехова в Сингине, но безуспешно.

Глава 26
Оправившегося от тифа Пантелея арестовали коммунисты. О случившемся Григорию рассказал Петр, советуя брату уехать на Рыбный хутор к родственникам, обещая говорить всем, что Григорий у тетки в Сингине.

Глава 27
В хуторах вспыхивают казацкие восстания. Кошевой, испугавшись беспорядков, уезжает из Вешенской в Татарский хутор. Однако по дороге Мишку увидел Антип Брехович сильно ранил его вилами и бросил умирать. Очнувшись, Кошевой спрятался у Астахова, а на следующий день по совету матери покинул хутор.

Глава 28
Узнав о казацком восстании, Григорий возвращается на хутор разведать обстановку. Мужчина твердо решил бороться за казаков: «За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь».

Глава 29
Кошевой добрался до Большого хутора, который все еще оставался под властью большевиков. Мишку задержали, но находившийся в хуторе Штокман объяснил красным, что он свой.

Главы 30-31
В Татарском сформировались две сотни казаков. Командиром конной сотни назначили Петра. Часть казаков Григорий повел в разведку, и во время одной из стычек с большевиками повстанцы взяли в плен командира красноармейцев Лихачева. Лихачев не захотел соглашаться на условия повстанцев и его убили.

Глава 32
Восстания казаков распространились по всему Дону, бои велись уже почти возле самого Татарского.

Главы 33-34
В одном из боев красные пробились в тыл к повстанцам. Казаки Петра спрятались от неприятелей в яру. Кошевой пообещал отпустить повстанцев, если те сдадутся. Однако когда повстанцы вышли из укрытия, Кошевой застрелил Петра, а остальных красные изрубили шашками.

Глава 35
Григория назначили командиром Вешенского полка. В начале марта Мелехов повел людей в наступление и красные сдали позиции. Полк повстанцев расширялся. Григорий мстил за брата, ожесточенно расправляясь с пленными красногвардейцами.

Главы 36-37
Из штаба Григорию пришло указание не убивать пленных, а отправлять на допрос. Однако Мелехов проигнорировал рекомендации, считая, что лучше знает, как ему действовать. Григорий водил людей в атаку сам, много раз на деле доказывая свое военное мастерство. Постепенно Мелехов начал уставать от ответственности за казаков, в нем внезапно проснулась жалость к пленным.

Глава 38
По приказу Кудинова Григорий приезжает в Вешенскую. После военного совета у Кудинова, Григорий понимает, что якобы свободными повстанцами руководят все те же белые генералы: «Спутали нас ученые люди… Господа спутали! Стреножили жизню и нашими руками вершают свои дела. В пустяковине – и то верить никому нельзя…».

Главы 39-40
Конец марта. На фронте установилось равновесие сил, приостановившее на пару месяцев боевые действия. «После бегства из Татарского Штокман, Кошевой, Иван Алексеевич пристали к 4-му Заамурскому полку», а затем через Усть-Хоперскую направились с другими красными к хутору Крутовскому.

Главы 41-42
Станица Каргинская – опорный пункт повстанцев, оборонялся под руководством Григория. По плану Мелехова казакам удалось разгромить красных.
У повстанцев в запасах было очень много водки, поэтому дни казаков проходили в постоянных кутежах, расслабляя войско. Григория начинают мучить недобрые мысли, он ощутил пресыщение жизни, хотел умереть. Тоже начинает пить и ходить к женщинам. Как-то во время попойки казак Медведев предложил Григорию занять место Кудинова, но Мелехов отказался.

Глава 43
Казаки были измучены войной, бесстрашно шли в бой, издевались над пленными. Кудинов вел среди повстанцев пропаганду о том, что нужно забыть о приближающихся весенних работах в поле и продолжать бороться.

Глава 44
Мелехов едва не проиграл сражение под Климовкой: он вовремя повернул казаков и атаковал красных пулеметчиков. Однако после сражения у Григория сдали нервы и он «впервые в жизни забился в тягчайшем припадке», казакам пришлось его связать.

Глава 45
Григорий приехал в Вешенскую, где казаки рассказали ему, что новая власть повстанцев издевается над людьми сильнее, чем коммунисты. Казаки сажают в тюрьмы даже женщин и стариков за родство с теми, кто встал на сторону коммунистов. Разозлившись, Григорий выпустил всех заключенных из тюрьмы.

Глава 46
Казаки начали дезертировать, уходить с фронта, так как начинался посевной сезон. Григорий приехал в хутор засеять свою землю и землю тещи. Во время разговора Мелехова с дедом Гришакой, старик читает мужчине Библию, утверждая, что казаки сами не понимают, зачем воюют, ведь «всякая власть – от бога», поэтому ей не нужно противиться.
Наталья упрекает мужа по поводу пьянства и разгульной жизни на фронте, особенно женщину разозлили шуточные заигрывания Дарьи к Григорию. Муж и жена ссорятся.

Глава 47
На сторону казаков переходит бывший красный комиссар Вороновский (теперь офицер царской армии, командир Сердобского полка, в котором состоят Штокман, Кошевой и Иван Алексеевич) . Кудинов принимает полк, давая распоряжение сердобским солдатам выдать коммунистов, а затем направить пленных в Вешенское, где местные совершат над ними самосуд. В случае непорядков доверившихся солдат было приказано убить.

Глава 48
«12 апреля 1-й Московский полк был жестоко потрепан в бою с повстанцами под хутором Антоыовом Еланской станицы. Плохо зная местность, красноармейские цепи с боем сошли в хутор». Во время сражения в ногу ранило Ивана Алексеевича.
Штокман замечает, что сердобцы не хотят воевать с казаками и, заподозрив, что Вороновский агитирует бойцов против коммунистов, отправляет Кошевого с донесением в политодел.

Глава 49
Утром сердобцы собрали митинг. Когда Штокман начал призывать людей бороться с белыми, его пристрелили. Ивана Алексеевича и других коммунистов арестовали.

Глава 50
Григорий недолго задержался на хуторе – через пять дней ему сообщили о восстании Сердобского полка. Мелехов собирался уехать к своим казакам в Каргинскую, но около реки встретил Аксинью. Мужчина решает повременить с отъездом. Видевший их Пантелей очень рассердился, но уже не мог ни в чем упрекать сына, ведь теперь Григорий был генералом.
Вечером Аксинья, подкупив Дарью кольцом, попросила женщину позвать к ней Григория. Ночью Мелехов пришел к Астаховой.

Глава 51
Вернувшись на следующий день домой, Григорий соврал Наталье, что ночью общался с Кудиновым.
Мелехов уехал из хутора. В Каргинской Григорию передают командование 1-й дивизией. Мелехов получает письмо от Кудинова, с сообщением о том, что Сердобский полк перешел на сторону казаков, а также были захвачены коммунисты. Григорий решает освободить Кошевого и Ивана Алексеевича, чтобы узнать, кто убил Петра.

Главы 52-53
На Сингин хутор на аэроплане прилетает Богатырев с известием, что скоро Донская армия, прорвавшись через фронт, присоединится к казакам.

Глава 54
Пленных красных, которых выдали сердобские солдаты, под конвоем повели для суда в Вешенскую. В их числе был и Иван Алексеевич. По дороге пленных жестоко избивали разъяренные жители хуторов.

Глава 55
Верховное командование повстанческих сил решило попросить помощи у Донского правительства. Власти согласились на сотрудничество – начали присылать людей и оружие.

Глава 56
Избитых пленных красногвардейцев привели в Татарский, где их окружили хуторяне. Увидев среди коммунистов Ивана Алексеевича, Дарья, отомстив за мужа, застрелила мужчину из винтовки. Григорий опоздал к расправе. Узнав о смерти Ивана Алексеевича, а также, что среди пленных не было Кошевого и Штокмана, Мелехов уехал на фронт.

Главы 57-58
В мае красные начали активное наступление на повстанцев. Григория вызвали в Вешенскую на совещание. Кудинов приказал Мелехову идти на прорыв фронта самостоятельно. Григорий написал Аксинье письмо, чтобы она ехала с ним.

Глава 59
«22 мая началось отступление повстанческих войск по всему правобережью. Части отходили с боем, задерживаясь на каждом рубеже. Население хуторов степной полосы в панике устремилось к Дону».

Глава 60
Хуторянин Прохор Зыков передает Аксинье записку от Григория. Казаки сообщают, что красные занимают хутора, жгут хаты богатых.

Глава 61
Узнав, что воинские части и беженцы переправлены, Мелехов приказал войску отступать. Перейдя со своими казаками на другой берег, Григорий отдал распоряжение строить укрепления, занимать позиции.

Глава 62
После переправы Аксинья поселилась в Вешенской у тетки. По поручению Григория Прохор Зыков отыскал женщину и привел ее к Мелехову. «Двое суток прожили они как во сне, перепутав дни и ночи, забыв об окружающем».

Глава 63
Григорий навещает родных в Татарском. Пантелей рассказал сыну, что Наталья заболела тифом, поэтому они с Ильиничной не переезжали с другими хуторянами. Старший Мелехов был сердит на сына: Григорий вместо того, чтобы заботиться о детях и жене, снова с Аксиньей.

Глава 64
Кудинов сообщает Мелехову, что белогвардейцы прислали боеприпасов и уже идут на помощь повстанцам.

Глава 65
Кошевой в рядах 33-й Кубанской дивизии шел за отступающими казаками Мелехова. Оказавшись в Татарском, Мишка никого не застал дома. Кошевой едет к Коршуновым, но встречает там только деда Гришаку. Старик начал ругать Мишку за то, что перешел к коммунистам. Разозлившись, Мишка пристрелил старика и сжег его вместе с хатой.
Встретив Ильиничну, Кошевой сказал, что будет свататься к Дуняшке, и если девушку отдадут за кого-то другого, отомстит. Мишка сжег еще несколько хат и снова уехал на фронт.

Книга четвертая
Часть седьмая

Глава 1
После Верхнедонского восстания красные освободили Южный фронт, что позволило командованию Донской армии перегруппировать свои силы и создать «мощную ударную группу из полков» около Каменской и Усть-Белокалитвенской станиц.
Казаки из Татарской сотни жили спокойно. Тревожился только Степан – «узнал ли от хуторных казаков или подсказало ему сердце, что Аксинья в Вешенской встречается с Григорием». По просьбе Астахова Аксинья приехала в сотню, но им было неловко вместе, поэтому женщина через сутки уехала.

Глава 2
Ночью около хутора Малого Громчонка красные переправились через Дон и напали на изрядно выпивших казаков. Напор большевиков сдерживало только то, что они не знали местности, и было темно. Мелехов, увидев, что казаки разбегаются, с кучкой оставшихся начал возвращать людей, ему удалось восстановить фронт и разбить красных.

Глава 3
Пленных красных сначала держали в конюшне, а затем повели под конвоем в станицу на расправу. Спастись удалось лишь одному большевику – мужчина прикинулся сумасшедшим, и казаки оставили его у старушки. Женщина заметила обман солдата и утром отпустила к своим.

Глава 4
Постепенно Наталья выздоравливала от тифа. Красноармейцы, преследуемые казаками, быстро покидали хутор. Вскоре в Татарский начали возвращаться повстанцы, приехал и Пантелей Прокофьевич.

Глава 5
10 июня конница Донской армии «прорвала фронт вблизи станицы Усть-Белокалитвенской, двинулась по направлению к станице Казанской». У Дона казаки встретились с 9-м Донским полком и сначала обрадовались союзникам. Однако попав под командование белых офицеров, которые направляли их по своему усмотрению, повстанцы были разочарованы: «А хрен редьки не слаже!».

Глава 6
Григорий приезжает в обветшалое разграбленное Ягодное. От прячущейся в поместье кухарки Лукерьи Мелехов узнает о смерти конюха Сашки и хоронит старика возле могилы дочери.

Глава 7
В Вешенскую прибыл генерал Секретарев и белые офицеры. Их встречали пышным банкетом. Напившись, белые начали упрекать казаков в ослушании, Кудинов клялся вечно служить белой армии. Григорий, слушая это, понимал, что скоро белые начнут казакам «на глотку наступать», «отвыкли [казаки] козырять да тянуться перед их благородиями».
Покинув банкет, Мелехов зашел к Аксинье, в гостях у которой был Степан. Астахов предложил Григорию присесть, и они втроем молча выпили самогона: «в горнице мертвая стояла тишина».

Глава 8
К Астаховым за Григорием приходит Прохор – Секретов срочно хочет видеть казака. Однако Мелехов сначала наведывается к родным.
Григорий строго запретил Дуняшке общаться с убившим Петра Кошевым. Мелехов, попрощавшись с женой и детьми, «томимый неясными предчувствиями, гнетущей тревогой и тоской», уехал из хутора.

Главы 9-10
Мелехова вызывают к генералу Фицхелауру. По дороге в штаб Григорий в беседе с Копыловым говорит, что белые офицеры слишком высокомерны, чем вызывают неприязнь у казаков. Копылов же считает, что отношение белых к повстанцам справедливо, тогда как взгляды Григория очень похожи на большевистские. «Полушутя-полусерьезно» Мелехов отвечает, что, когда он перейдет к красным, там его будут ценить больше.
Фицхелаур сообщил казакам, что их войско вливается в Донскую армию. Генерал попытался навязать Мелехову свою тактику, мужчины поссорились. Григорий, оставив за собой право подчиняться только Кудинову, уехал.

Глава 11
Вопреки приказу Фицхелаура, Мелехов отказался вести людей против красноармейцев, удерживающих Усть-Медведицкую. Григорию не нравилась политика белых, а сама война с красными, по его мнению, лишилась смысла. Однако и переходить на сторону большевиков он не собирался.

Глава 12
В Татарский приезжает Коршунов, служащий в карательном отряде. За жестокость и самоличный расстрел красноармейцев и дезертиров Митька был назначен офицером. Увидев, что родной дом сгорел, Коршунов заехал к свату, но недолго погостив, отправился в хутор. «Митька со своими спутниками не успел еще вернуться к Мелеховым, а уж по хутору покатилась молва: «Коршунов с калмыками приехал, всю семью Кошевого вырезали!»». Узнав о случившемся, Пантелей больше не пустил Митьку к себе.
В Татарский прибыло командование «белых». Пантелею поручили подносить офицерам хлеб-соль. Сидорин награждал отличившихся в борьбе с большевиками хуторян: Дарье за убийство красноармейца вручил медаль на георгиевской ленточке и деньги за смерть мужа.

Глава 13
Жизнь в семье Мелеховых изменилась. Пантелей перестал быть полновластным хозяином, а отношения между родными ухудшались. Мелехов понимал, что основная причина происходящего – война. Дарья категорически отказалась делиться полученными за мужа деньгами.
Как-то Дарья после очередных ночных похождений призналась Наталье, что заболела «дурной болезнью» – сифилисом. Женщина, боясь людской молвы, решает покончить жизнь самоубийством.

Глава 14
Обозлившись на жизнь, Дарья решила, что должна страдать не одна и рассказала Наталье, как вызывала Григория к Аксинье. Наталья расстроилась, но понимала мотивы Дарьи.

Глава 15
Донская армия уверенно преследует красных. Благодаря грамотному командованию Мелехова удалось взять в плен многих красных, отбить пулеметы и патронные повозки.
Григория назначают командиром сотни, несмотря на то, что мужчина хотел перевестись на службу в тыл. Вскоре Мелехову приходит известие, что дома произошло несчастье, и он уезжает в отпуск.

Глава 16
После разговора с Дарьей Наталья «жила, испытывая такое ощущение, какое бывает во сне, когда тяжко давит дурной сон и нет сил очнуться». Женщина идет к жене Прохора, чтобы узнать об отношениях Григория и Аксиньи, но ничего не разведав, отправляется к самой Астаховой. Аксинья подтвердила, что снова «завладала Григорием» и теперь уж точно постарается «не выпустить его из рук».
На следующий день Наталья рассказала Ильиничне, что Григорий вновь с Аксиньей, а также что беременна от мужа, но хочет избавиться от этого ребенка. В тот же день Наталья пошла к хуторской повитухе и вернулась поздно вечером, истекая кровью. Привезенный Пантелеем фельдшер сообщил, что женщину не спасти, так как у нее изорваны женские органы. К обеду Наталья умерла.

Глава 17
Григорий опоздал на похороны Натальи на три дня. Ильинична рассказала мужчине, что Наталья пошла на аборт после того как узнала о его отношениях с Аксиньей.

Глава 18
Григорий очень тяжело переживал смерть жены. Мужчина считал себя виновным в смерти Натальи, он понял, что любит их детей, любил ее. Григорий начал больше времени проводить с детьми, особенно с сыном Мишаткой.

Мелехову пора было возвращаться в армию.

Глава 19
Направляясь на фронт, Мелехов встречает подхорунжего Семака. Семак рассказывает, что белые поощряют среди рядовых и офицеров мародерство, грабежи и бандитизм. Много казаков, не выдерживая, дезертируют.
Григорий останавливается переночевать в селении под Балашовой, где знакомится с белым офицером и англичанином. Во время беседы пьяный англичанин высказался о том, что уважает красных, так как они народ, а «народ нельзя победить».

Глава 20
Красные начали готовиться к масштабному наступлению по всему фронту. Белым удалось прорвать фронт и взять Тамбов. Красные начали двигаться к Хопру и Дону, постепенно тратя силу наступательного прорыва.

Глава 21
«Через полторы недели после отъезда Григория на фронт утопилась в Дону Дарья». Ильинична узнает, что Аксинья стала звать Мишатку к себе в гости, угощая и расспрашивая о Григории. Мелехова рассердилась, запретила мальчику ходить к Астаховой. А после, встретив Аксинью, сказала, что ей никогда не стать женой Григория.
В конце августа Пантелея со всеми работоспособными мужчинами хутора мобилизовали. Через несколько дней Мелехов вернулся, самовольно сбежав с фронта. За мужчиной прибыл карательный отряд, калмыки арестовали старика и отправили на суд в Каргинскую.

Глава 22
Так как Пантелей был отцом Григория, его наказали только лишением звания урядника. Ожидалось наступление красных, поэтому Мелеховы уехали из Татарского.

Глава 23
18 сентября последняя казачья сотня под обстрелом красных покидала Вешенскую. К казакам начали приходить вести, что большевики не мародерствуют и не жгут куреней, а за взятый у местных провиант щедро расплачиваются.

Глава 24
Две с половиной недели Мелеховы прожили в хуторе Латышевом. Узнав, что «красные отступили от Дона», семья вернулась домой.
Пантелей получил через знакомого фельдшера в станице освобождение от службы и принялся за восстановление хозяйства. На хутор привозят убитых Аникушку и Христоню, а вскоре и заболевшего тифом Григория.

Глава 25
«Через месяц Григорий выздоровел. Впервые поднялся он с постели в двадцатых числах ноября». Мелехова внезапно начало интересовать хозяйство, он все больше времени возился с детьми, но мужчине было трудно говорить с ними о войне, о матери.
Григория вызвали «на врачебную комиссию для переосвидетельствования» и мужчина начал готовиться с казаками в отступление. Перед отъездом Мелехов зашел к Аксинье и предложил ей уехать с ним. Астахова согласилась.

Глава 26
«На юг двигались все северные станицы Дона». На каждой остановке Григорий пытался узнать, где сейчас находятся его родные, которые присоединились к отступлению позже. По дороге Аксинья заболела тифом, и Григорию пришлось оставить ослабевшую женщину на попечение в одном из селений.

Глава 27
«Дни потянулись серые и безрадостные. Оставив Аксинью, Григорий сразу утратил интерес к окружающему».
«Война подходила к концу. Развязка наступала стремительно и неотвратимо. Донцы были сломлены». Григорий приезжает на хутор Белая Глина, где узнает, что Пантелей накануне умер от тифа. Похоронив отца, Мелехов заболевает возвратным тифом и Прохор увозит мужчину на Кубань.

Главы 28-29
По дороге Григорию и Прохору встретились друзья-казаки Мелехова, которые помогли отвезти больного к врачу в Екатеринодар. Вскоре Григорий начал выздоравливать.
В Новороссийске людей на пароходах эвакуировали в Турцию. Первыми уезжали семьи помещиков, белогвардейских генералов, богатых людей. Отчаявшись попасть на пароход, люди совершали самоубийства прямо на пристани. Григорий понимает, что ему не удастся уехать и спокойно ожидает вторжения большевиков.
На глазах Мелехова Новороссийск был занят красными.

Часть восьмая

Глава 1
После выздоровления Аксинья вернулась в Татарский. В хуторе ходили разные слухи о судьбе Григория, постепенно «тревога за жизнь Григория как бы сблизила и породнила» Астахову и Ильиничну. Мелеховы начали общаться с Аксиньей, приглашать ее в гости. Приходят вести, что Степан уехал в Крым. Вскоре в хутор приехал Прохор, который и рассказал, что Мелехов вступил в Красную армию.

Глава 2
В Татарский возвращается Кошевой. Ильинична холодно приняла Мишку, но Дуняшка заступилась за любимого. Кошевой начал понемногу помогать женщинам по хозяйству и в сердце Ильиничны проснулась к нему «щемящая материнская жалость».

Глава 3
Ильинична долго не соглашалась на свадьбу Дуняши и Мишки, но когда девушка пригрозила, что уйдет с любимым, женщине пришлось уступить. Сыграли скромную, тихую свадьбу. Кошевой оказался умелым хозяином. Ильиничне было тяжело принять чужого человека, она чувствовала себя не нужно, живя только ожиданием приезда Григория. Вскоре женщина сильно заболела и, так и не увидев сына, умерла. Детей Григория забрала к себе Астахова.

Глава 4
Кошевому быстро надоели работы по хозяйству, мужчина все чаще задумывался о том, что слишком рано осел на хуторе. Мишку не устраивало, что белые, перешедшие на сторону красных, не несли ответственности за совершенные преступления против большевиков – по мнению Кошевого, с ними еще нужно разбираться в ЧК.
Мишку назначают председателем местного ревкома.

Глава 5
Среди хуторских появляется недовольство советской властью – люди жили очень бедно. Дуняшка пыталась поговорить с мужем о новой власти, но Кошевой обвинил женщину в контрреволюционных разговорах. Когда же Дуняшка спросила, что будет с Григорием за службу у белых, Мишка ответил, что его могут расстрелять.

Глава 6
Григорий вернулся в Татарский. Мишка встретил Мелехова холодно, но Кошевые собрали стол и пригласили Прохора и Аксинью, чтобы отметить возвращение казака.
По уходу гостей Мишка сказал Григорию, что считает Мелехова врагом, так как он может снова перейти на сторону белых. Кошевой решил переселиться в свою хату и потребовал, чтобы Григорий срочно зарегистрировался в ревкоме.

Глава 7
Прохор рассказывает Григорию, что старый Листницкий умер от тифа, а Евгений, узнав об измене жены, застрелился. Кроме того, казак сообщает о вспыхнувшем неподалеку восстании и беспокоится за Мелехова – его могут обвинить зачинщиком. Поколебавшись, Григорий решает пройти все инстанции регистрации в ревкоме.

Главы 8-9
«После возвращения из Вешенской Григорий сходил в хуторской ревком, предъявил Кошевому свои отмеченные военкоматом воинские документы и ушел, не попрощавшись. Он переселился к Аксинье, забрал с собою детей и кое-что из своего имущества». Мелехова мучила неопределенность, он не мог жить спокойно с семьей. Как-то ночью к ним прибежала Дуняшка с предупреждением о готовящемся аресте. Григорий быстро собрался и ушел.

Глава 10
В ответ на действия советской власти среди казаков начались волнения, появились казацкие банды, недовольные продразверсткой. Руководителем восстания около Вешенской стал бывший друг Мелехова Яков Фомин.

Глава 11
Мелехов пару месяцев прожил у знакомого казака и родственника Аксиньи, а после собирался в Ягодное. По дороге мужчину встретили люди Фомина, и он вступил в банду Якова.

Глава 12
Фомин пытался привлечь казаков, но уставшие от войны, голодные люди не соглашались поддерживать его банду. Видя отрешенность людей, Фомин начал угрожать хуторянам.

Глава 13
Мелехову не нравилось, что люди Фомина занимаются мародерством. Банда Якова попадает под обстрел красных, после чего Мелехов полностью убеждается в несостоятельности Фомина как предводителя.

Глава 14
Обосновавшись на лесистом острове посреди Дона, люди Фомина бездельничают, ожидая начала активных действий. Ближний соратник Якова Капарин предлагает Мелехову убить Фомина и остальных членов банды, а затем сдаться красным. Григорий не согласился, но на всякий случай обезоружил Капарина. Ночью же «фоминцы», догадавшись обо всем, убивают Капарина во сне.

Главы 15-16
В конце апреля «фоминцы» переправились через Дон. Они решают соединиться с известной бандой Маслака, к ним присоединяется все больше казаков. Несмотря на то, что Фомин доказывал, что его люди продолжают бороться за счастье трудового народа, по факту они занимались только грабежами. Григорий решает уйти из банды и в одну из ночей тайно покидает её.

Глава 17
Григорий приезжает в родной хутор и, незаметно пробравшись к Аксинье, предлагает уехать с ним на Кубань. Женщина согласилась, детей временно оставили Дуняшке. По дороге, около Чира, им попалась застава. Мелехов велел женщине ехать назад. Послышались выстрелы, Аксинью смертельно ранило. Мужчина отвез ее в лес, где женщина, не приходя в сознание, умерла у него на руках.

Глава 18
«Как выжженная палами степь, черна стала жизнь Григория. Он лишился всего, что было дорого его сердцу». Несколько дней проскитавшись бесцельно по степи, Мелехов примкнул к дезертирам. Григорию постоянно снились дети, Аксинья, родственники.
В начале весны мужчина, не выдержав, возвращается на хутор, где узнает, что его дочь умерла от скарлатины. Григорий «стоял у ворот родного дома, держал на руках сына… Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

Источник

Роман «Тихий Дон» Шолохова является монументальным произведением русской литературы ХХ века. Прочитать онлайн краткое содержание «Тихого Дона» по главам и частям можно на нашем сайте. В книге изображена жизнь донского казачества в период Первой мировой войны, революции 1917 года и гражданской войны в России.

События романа охватывают период с мая 1912 года по март 1922. «Тихий Дон» Шолохова относится к литературному направлению соцреализм. Произведение является одним из лучших образцов воплощения в русской литературе жанров романа-эпопеи и батального романа.

Содержание

Основные персонажи романа
Шолохов «Тихий Дон» очень краткое содержание
Короткий пересказ «Тихого Дона» Шолохова
Содержание «Тихого Дона» по главам
Сюжет романа «Тихий Дон» по частям
Видео краткое содержание Тихий Дон Шолохова

Основные персонажи романа

Главные герои:

Григорий Мелехов – вспыльчивый, независимый казак, младший сын Пантелея Мелехова, центральный герой романа со «звероватым» взглядом «в чуть косых прорезях подсиненных миндалин горячих глаз». В образе Григория автор воплотил мощь народного духа, это сборный образ донского казачества начала XX века.
Петр Мелехов – старший сын Пантелея Мелехова (старше Григория на 6 лет). Мужчина «напоминал мать: небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый».
Пантелей Прокофьевич Мелехов – старший урядник, сын Прокофия Мелехова и пленной турчанки, отец Петра и Григория.
Степан Астахов – сосед Мелеховых, муж Аксиньи.
Аксинья Астахова – жена Степана, возлюбленная Григория.
Наталья Коршунова (Мелехова) – дочь Мирона Григорьевича Коршунова, официальная жена Григория.
Митька Коршунов – сын Мирона Григорьевича Коршунова, старший брат Натальи.

Другие персонажи:

Василиса Ильинична Мелехова – жена Пантелея Мелехова, мать Петра, Григория и Дуняшки.
Дуняшка Мелехова – дочь Василисы и Пантелея Мелеховых, младшая сестра Петра и Григория.
Дарья Мелехова – жена Петра Мелехова.
Мирон Григорьевич Коршунов – богатый казак, отец Натальи и Митьки.
Сергей Платонович Мохов – богатый купец, владелец мельницы и магазина в Татарском хуторе, был дважды женат.
Елизавета и Владимир Моховы – дети Мохова от первой жены.
Николай Алексеевич Листницкий – казачий генерал, владелец усадьбы Ягодное, вдовец.
Евгений Листницкий – сын Николая Листницкого, ухаживающий за Аксиньей.
Штокман Иосиф Давыдович – слесарь, член РСДРП, был сослан в Татарский хутор на работу.
Валет – житель Татарского хутора, работник на мельнице Мохова, а затем солдат.
Михаил Кошевой – бедный казак, ровесник Григория, сначала был его другом, а после стал врагом.
Хрисанф Токин (Христоня) – казак Атаманского полка.
Илья Бунчук – большевик, казак из Новочеркасск, пулеметчик.
Иван Алексеевич Синилин (Брех) – старый казак, служил в Атаманском полку.

Шолохов «Тихий Дон» очень краткое содержание

1912 г. Главный герой романа, молодой донской казак Григорий Мелехов, живет со своей семьей на хуторе Татарском на берегу Дона.

Григорий влюбляется в замужнюю соседку, красавицу Аксинью Астахову. Однако по требованию отца Григорий женится на другой девушке, Наталье Коршуновой. Он не любит жену и вскоре уходит от нее к Аксинье. У Аксиньи и Григория рождается дочь (девочка умирает через год). В 1914 году Григорий идет служить в армию. Вскоре, летом 1914 г. начинается Первая мировая война.

Григорий воюет на фронте, переносит несколько ранений. За храбрость он получает награды и продвигается по службе. Во время войны Григорий попадает под влияние коммунистов, которые настраивают население против царской власти.

В 1917 г., Григорий возвращается с фронта на Дон и переходит на сторону большевиков (“красных”). В 1917 году на Дону идет Гражданская война между “красными” (Красной Армией) и “белыми”. Григорий воюет на стороне “красных”, но постепенно разочаровывается в Советской власти.

В 1919 г. на Дону разгорается восстание казаков против Советской власти. Григорий поддерживает восстание и вступает в повстанческую армию. Теперь он воюет против “красных” и успешно руководит целой дивизией казаков. В конце концов Красная Армия подавляет восстание казаков. Григорий вынужден перейти на сторону большевиков: он снова воюет на стороне “красных” против “белых” (как и в 1917 г.).

Осенью 1920 г. Григорий демобилизуется из Красной Армии и возвращается домой на хутор. За годы войны у Григория погиб брат Петро, умерли жена Наталья, отец и мать. Устав от страданий, Григорий мечтает начать спокойную жизнь с Аксиньей и детьми. Однако власти преследуют Григория, как бывшего повстанца. Ему грозит арест и расстрел. Григорий с Аксиньей решают убежать далеко, на Кубань, чтобы начать новую жизнь.

В ходе побега красноармейцы убивают Аксинью. Раздавленный горем Григорий скрывается от властей еще несколько месяцев. Наконец правительство обещает дать амнистию повстанцам. Не дождавшись амнистии, весной 1922 г. Григорий возвращается домой. Он узнает, что его дочь Полюшка умерла. Из родных у Григория остается только сын Мишатка и сестра Дуняша.

Читайте также: Рассказ «Судьба человека» повествует о жизни солдата Великой Отечественной Войны, Андрее Соколове. Данное произведение входит в учебную программу литературы 9 класса. Вы можете прочитать краткое содержание «Судьба человека» Шолохова, чтобы ознакомиться с самыми важными эпизодами рассказа.

Короткий пересказ «Тихого Дона» Шолохова

По окончании предпоследней турецкой кампании казак Прокофий Мелехов привел домой, в станицу Вешенская, пленную турчанку. От их брака родился сын, названный Пантелеем, такой же смуглый и черноглазый, как и его мать. Впоследствии Пантелей Прокофьевич занялся обустройством хозяйства и значительно расширил свои угодья. Он женился на казачке по имени Василиса Ильинична, и с тех пор стала турецкая кровь скрещиваться с казачьей. Так, старший сын Пантелея Прокофьевича, Петро, пошел в мать: он был невысоким, курносым и русоголовым; а младший, Григорий, больше напоминал отца: такой же смуглый, горбоносый, диковато-красивый, такого же бешеного нрава. Кроме них, мелеховская семья состояла из отцовской любимицы Дуняшки и Петровой жены Дарьи.

Ранним утром Пантелей Прокофьевич зовет Григория на рыбалку, во время которой требует, чтобы сын оставил в покое Аксинью Астахову, жену мелеховского соседа Степана. Григорий с приятелем Митькой Коршуновым идет продавать пойманного сазана богатому купцу Мохову и знакомится с его дочерью Елизаветой. Петро и Степан уезжают в лагеря на сбор, а Григорий продолжает заигрывания с Аксиньей.

Когда Аксинье было шестнадцать лет, её изнасиловал собственный отец, убитый затем матерью и братом девушки. Через год её выдали замуж за Степана Астахова, который, не простив «обиды», начал избивать Аксинью и ходить по жалмеркам. Поэтому, когда Гришка Мелехов стал проявлять к ней интерес, у не знавшей любви Аксиньи, к её ужасу, зародилось ответное чувство. Вскоре она сходится с Григорием. Влюбленные не скрывают свою связь, и обо всем становится известно как Пантелею Прокофьевичу, так и Степану. Тот, возвратившись, принимается зверски избивать Аксинью, а отец решает поскорее женить Григория на Наталье, сестре Митьки Коршунова. Степан Астахов, подравшись с братьями Мелеховыми, становится их заклятым врагом. Аксинья пытается, но не может подавить свое чувство к Григорию. Сватовство Пантелея Прокофьевича дает положительные результаты, поскольку Наталья Коршунова влюбляется в Григория. Он, в свою очередь, предлагает Аксинье покончить с их связью. Григорий женится на Наталье, не испытывая к ней никаких чувств.

Митька Коршунов вывозит Елизавету Мохову на рыбалку и там насилует. По хутору начинают ползти грязные слухи, и Митька идет свататься к Елизавете. Но девушка отказывает ему, а Сергей Платонович Мохов спускает на Коршунова собак. Григорий осознает, что его чувство к Аксинье не умерло. Она же внешне примиряется с мужем, но продолжает любить Григория.

Федот Бодовсков знакомится со Штокманом. Тому удается остановить драку у мельницы, в ходе которой Митька Коршунов избивает купца Мохова. На допросе у следователя Штокман рассказывает, что в 1907 г. сидел в тюрьме «за беспорядки» и отбывал ссылку. Григорий признается Наталье, что не любит её. Во время поездки за хворостом братья Мелеховы встречают Аксинью. Возобновляется связь Аксиньи с Григорием. К Штокману на чтения по истории донского казачества приходят Валет, Христоня, Иван Алексеевич Котляров и Мишка Кошевой.

К Штокману на чтения по истории донского казачества приходят Валет, Христоня, Иван Алексеевич Котляров и Мишка Кошевой. Григорий и Митька Коршунов принимают присягу. Наталья решает вернуться жить к родителям. Происходит ссора Григория с Пантелеем Прокофьевичем, после чего Григорий уходит из дома. У купца Мохова он встречает сотника Евгения Листницкого и принимает предложение работать в его имении Ягодное кучером. Аксинью берут кухаркой для дворовых и сезонных рабочих. Аксинья и Григорий покидают хутор, а Наталья возвращается к своим родителям. С первых же дней Листницкий начинает проявлять к Аксинье интерес.

Валет и Иван Алексеевич продолжают ходить к Штокману, который рассказывает им о борьбе капиталистических государств за рынки и колонии как о главной причине надвигающейся мировой войны. На Пасху Наталья, измученная унизительностью своего положения, предпринимает попытку самоубийства. Аксинья признается Григорию, что ждет от него ребенка. Навестить брата приезжает Петро. Аксинья упрашивает Григория взять её с собой на покос и по дороге домой рожает девочку. Григория вызывают на воинские сборы; неожиданно к нему приезжает Пантелей Прокофьевич и привозит «справу».

Григорий уезжает на четырехгодичную службу; по дороге отец сообщает ему, что Наталья выжила, хотя и осталась калекой, и спрашивает, будет ли Григорий жить с ней, когда вернется. На медицинской комиссии Григория хотят записать в гвардию, но ввиду нестандартных внешних данных («Рожа бандитская… Очень дик»), зачисляют в армейский Двенадцатый казачий полк. В первый же день у Григория начинаются трения с начальством.

Наталья вновь приходит жить к Мелеховым. Она по-прежнему надеется на возвращение Григория в семью. Дуняшка начинает ходить на игрища и рассказывает Наталье о своих отношениях с Мишкой Кошевым. В станицу приезжает следователь и арестовывает Штокмана; при обыске у него находят нелегальную литературу. На допросе выясняется, что Штокман состоит членом РСДРП. Его увозят из Вешенской.

Полк Григория стоит в имении Радзивиллово. Наблюдая за офицерами, Григорий чувствует между собой и ними невидимую стену; это ощущение усиливается из-за инцидента с Прохором Зыковым, избитым вахмистром во время учений. Перед началом весны озверевшие от скуки казаки всем взводом насилуют Франю, молоденькую горничную управляющего; бегущего ей на помощь Григория связывают и бросают на конюшне, обещая убить, если проговорится.

Начинается война, и казаков отвозят к русско-австрийской границе. В своем первом бою Григорий убивает человека, и образ зарубленного австрийца тревожит его совесть. Выведенный с линии боев полк Григория принимает пополнение с Дона. Григорий встречает брата, Мишку Кошевого, Аникушку и Степана Астахова. В разговоре с Петром он признается, что тоскует по дому и мучается из-за вынужденного убийства. Петро советует остерегаться Степана, обещавшего убить Григория в первом же бою. Григорий находит у убитого казака дневник, где описывается роман последнего с опустившейся Елизаветой Моховой. Во взвод Григория попадает казак по прозвищу Чубатый; издеваясь над переживаниями Григория, он говорит, что в бою убить врага — святое дело.

Во взвод Григория попадает казак по прозвищу Чубатый; издеваясь над переживаниями Григория, он говорит, что в бою убить врага — святое дело. Григорий получает тяжелое ранение в голову. Охваченный патриотическим порывом Евгений Листницкий уезжает в действующую армию командовать взводом. Подъесаул Калмыков советует ему свести знакомство с вольноопределяющимся Ильей Бунчуком. Мелеховы получают известие о гибели Григория, а через двенадцать дней из письма Петра выясняется, что Григорий жив, к тому же награжден Георгиевским крестом за спасение раненого офицера и произведен в младшие урядники. Получив письмо Григория, где тот шлет ей «поклон и нижайшее почтение», Наталья решает идти в Ягодное, упрашивать Аксинью вернуть мужа.

Накануне очередного наступления в дом, где остановились Прохор Зыков, Чубатый и Григорий, попадает снаряд. Раненного в глаз Григория отправляют в госпиталь в Москву. Таня, дочь Григория и Аксиньи, заболевает скарлатиной и вскоре умирает. Аксинья сходится с приехавшим в отпуск по ранению Листницким. Гаранжа, сосед Григория по больничной палате, в разговорах с казаком пренебрежительно отзывается о самодержавном строе и раскрывает подлинные причины войны. Григорий с ужасом чувствует, что рушатся все его прежние представления о царе, родине и о его казачьем воинском долге. Григория переводят в госпиталь на Тверской, долечивать открывшуюся рану; там его палату посещает особа императорской фамилии. За непочтительное поведение в присутствии высочайшего гостя Григория на трое суток лишают питания, а затем отправляют домой.

Григорий едет в Ягодное. От конюха деда Сашки он узнает о связи Аксиньи с Листницким. Григорий избивает сотника кнутом и, бросив Аксинью, возвращается в семью, к Наталье. Дослужившийся до офицерского чина Бунчук ведет в войсках большевистскую пропаганду. Листницкий доносит на него, Бунчук дезертирует. На фронте Иван Алексеевич встречает Валета; выясняется, что Штокман — в Сибири. Григорий вспоминает, как спас в бою жизнь Степану Астахову, что, впрочем, не примирило их. Постепенно у Григория начинают налаживаться дружеские отношения со склоняющимся к отрицанию войны Чубатым. Вместе с ним и Мишкой Кошевым Григорий участвует в «аресте» червивых щей и относит их своему сотенному командиру. Осенью Наталья рожает двойню. В ходе очередного наступления Григорий получает ранение в руку.

До Петра доходят слухи о неверности Дарьи, сожительствовавшей со Степаном Астаховым. Раненный на поле боя Степан пропадает без вести, а Петро решает выбить Дарье глаз, чтобы больше никто на нее не позарился. В свою очередь, Пантелей Прокофьевич принимает меры, чтобы приструнить невестку, однако это ни к чему хорошему не приводит. Февральская революция вызывает у казаков сдержанную тревогу. Листницкий говорит купцу Мохову, что в результате большевистской пропаганды солдаты превратились в банды преступников, разнузданных и диких, а сами большевики «хуже холерных бацилл». Командир бригады, где служит Петро Мелехов призывает казаков держаться в стороне от начавшейся смуты. Надеясь на скорейшее окончание войны, казаки присягают Временному правительству. Надеясь на скорейшее окончание войны, казаки присягают Временному правительству. Приказ о возвращении на фронт они встречают открытым ропотом.

На фронт к Петру приезжает Дарья. Листницкий получает назначение в промонархистски настроенный полк; вскоре в связи с Июльскими событиями его отправляют в Петроград. Корнилов становится верховным главнокомандующим; офицеры возлагают на него надежды по спасению России, казаки «мнутся». Иван Алексеевич совершает в своем полку переворот и назначается сотником; он отказывается идти на Петроград. На фронт, агитировать за большевиков, приезжает Бунчук и сталкивается с Калмыковым. Дезертир арестовывает Калмыкова, чтобы затем расстрелять. В Петрограде Листницкий становится свидетелем большевистского переворота. Получив известия о смене власти, казаки возвращаются по домам.

Иван Алексеевич, Митька Коршунов, Прохор Зыков, а вслед за ними бежавший из обольшевиченного полка Петро Мелехов возвращаются в станицу. Становится известно, что Григорий перешел на сторону большевиков, будучи уже в чине взводного офицера. После переворота он получает назначение на должность командира сотни. Григорий подпадает под влияние своего сослуживца Ефима Изварина, ратующего за полную автономию Области Войска Донского. Изварин разъясняет Григорию, что общего у большевиков с казаками только то, что большевики стоят за мир, а казакам давно уже надоело воевать. Но их пути разойдутся, как только кончится война и большевики протянут руки к казачьим владениям. В ноябре семнадцатого Григорий знакомится с Подтелковым. Бунчук уезжает в Ростов, где получает задание организовать пулеметную команду. В пулеметчики к нему направляют Анну Погудко.

Иван Алексеевич и Христоня едут на съезд фронтовиков и встречают там Григория. Подтелкова выбирают председателем, а Кривошлыкова — секретарем казачьего Военно-революционного комитета, объявившего себя правительством на Дону. Ещё одним претендентом на власть над казачеством является атаман Войскового круга Каледин. Отряд Чернецова разбивает силы красногвардейцев. Григорий во главе двух сотен, поддерживаемый пулеметчиками Бунчука, идет в бой и получает очередное ранение (в ногу). Чернецов вместе с четырьмя десятками молодых офицеров захвачен в плен. Все зверски убиты по приказу Подтелкова, несмотря на противодействие Григория и Голубова. Пантелей Прокофьевич привозит раненого Григория домой. Отец и брат неодобрительно относятся к его большевистским взглядам; сам Григорий после расправы над Чернецовым переживает душевный кризис. Приходит известие о самоубийстве Каледина. Бунчук выздоравливает после тифа; начинается его роман с Анной, ухаживавшей за ним во время болезни.

Листницкий вместе с корниловцами покидает Ростов. Голубов и Бунчук арестовывают руководителей Войскового круга. Бунчука назначают комендантом Революционного трибунала, и он начинает активно расстреливать «контрреволюционеров». Валет призывает казаков идти на выручку частям Красной гвардии, но уговаривает только Кошевого; Григорий, Христоня и Иван Алексеевич отказываются. В связи с налетом большевиков на станицу Мигулинская на майдане проводится казачье собрание. В связи с налетом большевиков на станицу Мигулинская на майдане проводится казачье собрание. Приезжий сотник агитирует казаков сформировать отряд для борьбы с красными и зашиты Вешек.

Мирона Григорьевича Коршунова, отца Натальи и Митьки, избирают атаманом. Сотник предлагает Григория на должность командира, но тому припоминают красногвардейское прошлое и назначают Петра. Прохор Зыков, Митька, Христоня и другие казаки записываются в полк. Впрочем, они убеждены, что никакой войны не будет. Вместе со всеми Григорий выступает против Подтелкова. Анна погибает в бою. Подтелков оговаривает условия сдачи, против которой возражает Бунчук. Пленных приговаривают к расстрелу, Подтелкова с Кривошлыковым — к повешению. Вызвавшийся в расстрельную команду Митька убивает Бунчука. Перед казнью Подтелков обвиняет Григория в предательстве, в ответ Григорий напоминает о расправе над отрядом Чернецова. Мишку Кошевого и Валета ловят казаки; Валета убивают, а Мишку, в надежде на исправление, приговаривают к наказанию плетьми. Апрель 1918 г. На Дону идет гражданская война.

Пантелея Прокофьевича и Мирона Коршунова выбирают делегатами на Войсковой круг; войсковым атаманом становится генерал Краснов. Петро Мелехов ведет сотню против красных. В разговоре с Григорием он пытается выяснить настроения брата, узнать, не собирается ли тот вернуться к красным. Вместо отправки на фронт Кошевого назначают атарщиком. Листницкому ампутируют раздробленную руку. Вскоре он женится на вдове погибшего друга и возвращается в Ягодное. Из немецкого плена приходит Степан Астахов; он едет к Аксинье и уговаривает её вернуться домой. За гуманное отношение к пленным Григория отстраняют от командования сотней, он вновь принимает взвод. Пантелей Прокофьевич приезжает к Григорию в полк и занимается там мародерством.

Во время отступления Григорий самовольно покидает фронт и возвращается домой. Вслед за ним из обольшевиченного полка бежит Петро. Мелеховы решают переждать наступление красных, не покидая хутора. К ним на постой становятся несколько красноармейцев, один из которых начинает искать ссоры с Григорием. Пантелей Прокофьевич калечит коней Петра и Григория, чтобы их не увели. Красным становится известно, что Григорий офицер; искалечив пытавшегося убить его красногвардейца, Григорий бежит с хутора. Иван Алексеевич избирается председателем исполкома. Кошевой — его заместителем. Казаки сдают оружие. По Дону распространяются слухи о чрезвычайках и трибуналах, вершащих скорый и неправедный суд над казаками, служившими у белых, и Петро ищет заступничества у возглавляющего окружной ревком Якова Фомина.

Иван Алексеевич ссорится с Григорием, не желающим признавать достоинств Советской власти; Кошевой предлагает арестовать Григория, но тот успевает уехать в другую станицу. По составленному Кошевым списку арестовывают Мирона Коршунова, Авдеича Бреха и ещё нескольких стариков. В Вешенской объявляется Штокман. Приходит известие о расстреле казаков. Поддавшись на уговоры Лукиничны, Петро ночью выкапывает из общей могилы и привозит Коршуновым труп Мирона Григорьевича. Поддавшись на уговоры Лукиничны, Петро ночью выкапывает из общей могилы и привозит Коршуновым труп Мирона Григорьевича. Штокман является на казачье собрание и объявляет, что казненные были врагами Советской власти. В списке на расстрел также значатся Пантелей и Григорий Мелеховы и Федот Бодовсков. Узнав о возвращении Григория, вешенские коммунисты обсуждают его дальнейшую судьбу; Григорий тем временем вновь сбегает и прячется у родственников.

Перенесшему тиф Пантелею Прокофьевичу не удается избежать ареста. В Казанской начинаются беспорядки. Антип Синилин, сын Авдеича Бреха, участвует в избиении Кошевого; тот, отлежавшись у Степана Астахова, скрывается с хутора. Узнав о начале восстания, Григорий возвращается домой. Петра выбирают командиром конной сотни. Разбитые красными Петро, Федот Бодовсков и другие казаки, обманутые обещанием сохранить им жизнь, сдаются в плен, и Кошевой, при молчаливой поддержке Ивана Алексеевича, убивает Петра; изо всех бывших с ним казаков спастись удается только Степану Астахову и Антипу Бреховичу.

Григория назначают командиром Вешенского полка, а вслед за этим — командиром одной из повстанческих дивизий. Мстя за смерть брата, он перестает брать пленных. В боях под Свиридовом и за Каргинскую его казаки громят эскадроны красной кавалерии. Уходя от черных мыслей, Григорий начинает пить и ходить по жалмеркам. Во время очередной попойки Медведев предлагает сместить Кудинова, командующего всеми силами повстанцев, и назначить на его место Григория, с тем чтобы продолжать войну против красных и кадетов; Григорий отказывается. В бою под Климовкой он лично рубит четверых красногвардейцев, после чего переживает сильнейший нервный припадок. Выехав со своим вестовым Прохором Зыковым в Вешки, Григорий по дороге освобождает из тюрьмы арестованных Кудиновым родственников ушедших с красными казаков. Наталья узнает о многочисленных изменах мужа, между ними происходит ссора. Тем временем Сердобский полк, где служат Кошевой, Штокман и Котляров, в полном составе переходит на сторону повстанцев; ещё до начала беспорядков Штокман успевает отправить Мишку с донесением в штаб. Во время стихийного митинга Штокмана убивают, а Ивана Алексеевича вместе с другими коммунистами полка сажают под арест.

Пантелей Прокофьевич становится свидетелем случайной встречи сына с Аксиньей и, задумавшись над тем, в кого Григорий уродился таким кобелем, приходит к логичному выводу. В Аксинье просыпается многолетнее чувство к Григорию; в тот же вечер, пользуясь отсутствием Степана, она просит Дарью вызвать ей любимого человека. Их связь возобновляется. Узнав о переходе к повстанцам Сердобского полка, Григорий устремляется в Вешки, чтобы спасти Котлярова и Мишку и выяснить, кто убил Петра. Избитых до неузнаваемости пленных пригоняют на хутор Татарский, где их встречают жаждущие мести родственники погибших вместе с Петром Мелеховым казаков. Дарья обвиняет Ивана Алексеевича в смерти мужа и стреляет в него, Антип Брехович помогает добить Котлярова.

Через час после избиения пленных на хуторе появляется насмерть загнавший коня Григорий. Согласившись возглавить прорыв к Дону, Григорий решает взять с собой Аксинью, а Наталью с детьми оставить дома. Согласившись возглавить прорыв к Дону, Григорий решает взять с собой Аксинью, а Наталью с детьми оставить дома. Мстя за смерть Ивана Алексеевича и Штокмана, Мишка Кошевой поджигает дома духовенства и зажиточных казаков. Перед тем как спалить курень Коршуновых, Кошевой убивает старого деда Гришаку. Вешки начинают подвергаться интенсивному артиллерийскому обстрелу. Красные готовятся к переправе через Дон в районе расположения громковской сотни, куда тут же отправляется Григорий. Вскоре Прохор приводит к нему в Вешки Аксинью.

К полной неожиданности казаков громковской сотни, занятых исключительно самогоном и бабами, через Дон переправляется красногвардейский полк. Громковцы в панике бегут к Вешенской, куда Григорий успевает подтянуть конные сотни Каргинского полка. Вскоре он узнает, что татарцы бросили окопы. Пытаясь остановить хуторян, Григорий лупит плетью идущего разнузданным верблюжьим галопом Христоню; достается и бегущему неутомимо и резво Пантелею Прокофьевичу, которого не узнающий со спины Григорий называет сукиным сыном и грозится зарубить. Быстро собрав и образумив хуторян, Григорий приказывает им идти на соединение к семеновской сотне. Красные идут в наступление; пулеметными очередями казаки заставляют их вернуться на исходные позиции.

К ужасу Ильиничны, разговорчивый Мишатка сообщает зашедшему в дом красноармейцу, что его отец командует всеми казаками. В тот же день красных выбивают из Вешек и домой возвращается Пантелей Прокофьевич. Уйдя с банкета в честь генерала Секретова, Григорий заходит навестить Аксинью и застает одного Степана. Вернувшаяся домой Аксинья охотно пьет за здоровье любовника, а разыскивающий Григория Прохор с изумлением видит того сидящим за одним столом со Степаном. На рассвете Григорий приезжает домой. Разговаривая с Дуняшкой, он приказывает ей оставить даже мысли о Кошевом. Григорий испытывает небывалый прилив нежности к Наталье. На следующий день, томимый неясными предчувствиями, он покидает хутор. Григория вместе с его начальником штаба Копыловым вызывают на совещание к генералу Фицхелаурову.

Во время приема между Григорием и генералом происходит ссора и последний грозит отстранить Григория от командования дивизией, на что Григорий заявляет, что подчиняется только Кудинову, и обещает, в случае чего, натравить на Фицхелаурова своих казаков. После этой стычки странное равнодушие овладевает Григорием; впервые в жизни он решает устраниться от прямого участия в бою. На хутор Татарский приезжает Митька Коршунов. Свойственная ему с детства жестокость нашла достойное применение в карательном отряде, и за короткий срок Митька дослужился до подхорунжего. Первым делом посетив родное пепелище, он едет на постой к Мелеховым, радушно встречающим гостя. Наведя справки о Кошевых и выяснив, что мать Мишки с детьми осталась дома, Митька со товарищи убивает их.

Узнав об этом, Пантелей Прокофьевич гонит его со двора, и Митька, вернувшись в свой карательный отряд, отправляется наводить порядок в украинских слободах Донецкого округа. Дарья едет на фронт подвозить патроны и возвращается в подавленном состоянии. На хутор приезжает командующий Донской армией генерал Сидорин. Пантелей Прокофьевич подносит генералу и представителям союзников хлеб-соль, а Дарью, в числе других казачьих вдов, награждают Георгиевской медалью и вручают ей пятьсот рублей. Она категорически отражает все попытки Пантелея Прокофьевича овладеть полученными «за Петра» деньгами, хотя и дает Ильиничне сорок рублей на поминки по погибшему. Старики подозревают, что Дарья собирается вторично выйти замуж, однако на сердце у нее иная забота. Дарья признается Наталье, что во время своей поездки заразилась сифилисом и, поскольку эта болезнь неизлечима, собирается наложить на себя руки. Не желая страдать в одиночестве, она рассказывает Наталье, что Григорий вновь сошелся с Аксиньей. Вскоре после отступления красных Григория снимают с должности командующего дивизией и, невзирая на его просьбы об отправке в тыл по состоянию здоровья, назначают сотником Девятнадцатого полка. Казачьи дивизии расформировываются: заменяется весь командный состав, а рядовые пополняют номерные полки Донской армии. Прибыв к новому месту службы, Григорий получает трагическое известие из дома и, взяв с собой Прохора, уезжает, потрясенный внезапно обрушившимся на него горем. …После разговора с Дарьей Наталья живет как во сне. Она пытается что-либо выведать у жены Прохора, но хитрая баба помнит наказ супруга «молчать, как дохлая», и тогда Наталья идет к Аксинье. Пойдя вместе с Ильиничной полоть бахчу, Наталья рассказывает обо всем свекрови. Черная туча заволакивает небо, начинается ливень, и при раскатах грома измученная, рыдающая Наталья молит Бога наказать Григория.

Немного успокоившись, она говорит Ильиничне, что любит мужа и не желает ему зла, но рожать от него больше не будет: она третий месяц как беременна и собирается идти к бабке Капитоновне, чтобы освободиться от плода. В тот же день Наталья украдкой уходит из дома и возвращается только под вечер, истекая кровью. Срочно вызванный фельдшер, осмотрев Наталью, говорит, что у нее совершенно изорвана матка и к обеду она умрет. Наталья прощается с детьми, огорченная тем, что не увидит Григория. Вскоре она умирает. Григорий приезжает на третий день после похорон Натальи. По-своему он любил жену, и теперь его страдания усугубляются чувством вины за эту смерть. Григорий сближается с детьми, однако уже через две недели, не выдержав тоски, возвращается на фронт. По дороге им с Прохором то и дело встречаются казаки, везущие подводы с награбленным добром, и дезертиры: Донская армия разлагается в момент своего наивысшего успеха. Вскоре после отъезда Григория Дарья кончает жизнь самоубийством, утопившись в Дону. Ильинична запрещает Мишатке ходить в гости к Аксинье, и между женщинами происходит ссора.

В августе Пантелея Прокофьевича призывают на фронт; он дважды дезертирует и в конце концов обзаводится справкой о неспособности к хождению пешком. Из-за опасности подхода красных к Вешкам Мелеховы на две недели покидают Татарский. Из-за опасности подхода красных к Вешкам Мелеховы на две недели покидают Татарский. С фронта привозят убитых Христоню и Аникушку, а вслед за ними — больного тифом Григория. Выздоровев, он вместе с Аксиньей и Прохором уезжает с хутора. По дороге Аксинья заболевает тифом, и Григорий вынужден её оставить. Приехав в конце января в Белую Глину, он узнает, что накануне от тифа скончался Пантелей Прокофьевич. Похоронив отца, Григорий сам заболевает возвратным тифом и остается в живых только благодаря преданности и самоотверженности Прохора. Перебравшись в Новороссийск, они пытаются эвакуироваться на пароходе в Турцию, но, видя тщетность своих попыток, решают остаться дома. Аксинья возвращается домой; тревога за жизнь Григория сближает её с Мелеховыми. Становится известно, что Степан уехал в Крым, а вскоре возвращается лишившийся руки Прохор и сообщает, что они с Григорием поступили в Конармию, где Григорий принял командование эскадроном. Ильинична с нетерпением ждет сына, но вместо него к Мелеховым является Мишка Кошевой; пытающаяся прогнать его Ильинична сталкивается с открытым сопротивлением Дуняшки.

Мишка продолжает ходить к ним, ничуть не смущаясь тем, что его руки запятнаны кровью Петра, и в конце концов добивается своего: Ильинична дает согласие на его брак с Дуняшкой и вскоре умирает, так и не дождавшись возвращения Григория. Кошевой перестает заниматься хозяйством, считая, что Советская власть все ещё в опасности, в основном из-за таких элементов, как Григорий и Прохор Зыков, о чем Кошевой и сообщает последнему. Мишка считает, что служба Григория в Красной Армии не смывает с него вины за участие в белом движении и по возвращении домой придется отвечать за повстанческое восстание. Вскоре Мишку назначают председателем Вешенского ревкома. Узнав о скорой демобилизации и возвращении Григория, Дуняшка спрашивает мужа, что ждет брата за службу у казаков, и Кошевой отвечает, что могут и расстрелять. Григорий едет домой с твердым намерением заняться хозяйством и пожить возле своих детишек, но разговор с Кошевым убеждает его в несбыточности подобных планов. Зайдя в гости к Прохору, Григорий узнает о начавшемся в Воронежской области восстании и понимает, что это может грозить ему, бывшему офицеру и повстанцу, неприятностями. Между делом Прохор рассказывает о смерти Евгения Листницкого, застрелившегося из-за измены жены. Встреченный в Вешках Яков Фомин советует Григорию на время покинуть дом, так как начались аресты офицеров.

Забрав детей, Григорий уходит жить к Аксинье. Благодаря сестре ему удается избежать ареста и скрыться с хутора. Волею обстоятельств он попадает в банду Фомина и вынужден в ней остаться. Фомин собирается уничтожить комиссаров и коммунистов и поставить свою, казачью власть, однако эти благие намерения не находят поддержки у населения, уставшего от войны ещё больше, чем от Советской власти. Григорий решает при первой же возможности оставить банду. Встретив знакомого хуторянина, он просит передать поклон Прохору и Дуняшке, а Аксинье сказать, чтобы ждала его скорого возвращения. Встретив знакомого хуторянина, он просит передать поклон Прохору и Дуняшке, а Аксинье сказать, чтобы ждала его скорого возвращения. Тем временем банда терпит поражение за поражением и бойцы вовсю занимаются мародерством. Вскоре красные части завершают разгром и изо всей фоминской банды в живых остаются только пять человек, в их числе Григорий и сам Фомин. Беглецы селятся на маленьком островке против хутора Рубежного. В конце апреля они переправляются через Дон, чтобы идти на слияние с бандой Маслака.

Постепенно к Фомину присоединяются человек сорок из различных мелких банд, и он предлагает Григорию занять место начальника штаба. Григорий отказывается и вскоре сбегает от Фомина. Приехав ночью на хутор, он идет к Аксинье и зовет её уехать на Кубань, временно оставив детей на попечение Дуняшки. Бросив дом и хозяйство, Аксинья уезжает вместе с Григорием. Передохнув в степи, они собираются ехать дальше, когда им на пути попадается застава. Беглецам удается уйти от погони, но одна из выпушенных им вслед пуль смертельно ранит Аксинью. Незадолго до рассвета, не приходя в сознание, она умирает на руках у Григория.

Похоронив Аксинью, Григорий поднимает голову и видит над собой черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца. Бесцельно проскитавшись по степи, он решает идти в Слащевскую дубраву, где в землянках живут дезертиры. От встреченного там Чумакова Григорий узнает о разгроме банды и гибели Фомина. Полгода он живет, стараясь ни о чем не думать и гоня от сердца ядовитую тоску, а по ночам ему снятся дети, Аксинья и другие умершие близкие люди. В начале весны, не дождавшись обещанной к Первому мая амнистии, Григорий решает вернуться домой. Подходя к родному дому, он видит Мишатку, и сын — это все, что ещё роднит Григория с землей и со всем огромным, сияющим под холодным солнцем миром.

Это интересно: Рассказ Шолохова «Чужая кровь», написанный в 1926 году, повествует о кровавых временах гражданской войны. На нашем сайте вы можете прочитать краткое содержание «Чужая кровь» для читательского дневника. Автор затрагивает непростую тему потерь близких, жизни и смерти. Старики находят в раненом молодом человеке схожесть со своим погибшим сыном и выхаживают его. Но как бы они не привязались к парню, он навсегда останется им чужим…

Содержание «Тихого Дона» по главам

Книга первая

Часть первая

Глава 1

В предпоследнюю турецкую компанию в Татарский хутор вернулся казак Мелехов Прокофий с женой-турчанкой, которая родила мальчика Пантелея. От них и пошел род Мелеховых, прозванных «турками».

Глава 2

Главы 3–4

Несмотря на слова отца, Григорий продолжает ухаживать за Аксиньей.

Степан и Петр уехали в майские казачьи лагеря, на регулярные сборы, для тех, кто находился на льготном резерве.

Главы 5–6

Петр и Степан едут к месту лагерного сбора – хутору Сетракова с другими хуторянами. По дороге мужчины остановились заночевать у кургана. У костра казак Христоня рассказывал историю о том, как с отцом как-то раскопали курган в поисках клада.

Глава 7

Глава 8

Главы 9–10

Мелеховы с Аксиньей выехали на луговой покос. Вечером, когда все отдыхали, Астахова сама подошла к Григорию, и они пробыли всю ночь вместе. Вскоре о случившемся узнал весь хутор. Пантелей Прокофьич лично пошел к Аксинье и запретил ей появляться у них в доме, на что Аксинья сказала, что ей все равно: «Гришка мой! Мой! Мой! Владаю им и буду владать!..». Разозлившись, Пантелей пошел домой и, избив сына, сказал, что завтра же его женит.

Главы 11–13

До прихода казаков из лагерей оставалось полторы недели, но Аксинья и Григорий виделись все чаще. В хуторе их избегали и обсуждали.

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Аксинья все еще любила Григория и надеялась, что он что-то сделает ради их любви. Однако при встрече Григорий сказал, что хочет закончить с их отношениями навсегда.

Глава 17

Петр и Григорий поехали косить. Петр в разговоре упомянул об отношениях Григория и Аксиньи. Григорий взбесился и ударил брата вилами в бок.

Глава 18–19

Глава 20

Главы 21–22

Часть вторая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Главы 4–5

Григорий признался Наталье, что не любит ее.

Глава 6

Глава 7–8

Пантелей Прокофьевич вернулся домой после дележки хвороста. Василиса Ильинична, жалуется на плохое самочувствие, и делится с мужем подозрениями, что у Натальи и Григория разлад в отношениях.

Глава 9

Глава 10

Григорий и Митька приняли присягу, став настоящими казаками.

Вернувшись домой, Григорий узнал, что Наталья собралась уйти от него. Мужчина ответил, что не будет держать женщину насильно. Напившись, Григорий пошел ночевать к Михаилу Кошевому, а утром встретился с Аксиньей. Женщина была готова бросить все и начать жить с Григорием, но не смогла сказать ему, что беременна.

Глава 11

Главы 12–13

В один из вечеров, к Аксинье прибежала сестра Мишки Кошевого и сказала, чтобы женщина быстро собирала вещи и быстро шла к ним. Степан вернулся, когда жены уже не было. Найдя позабытую кофточку, он в ярости разрубил ее на кусочки.

Наталья вернулась к родителям.

Глава 14

Главы 15–16

В один из вечеров у Штокмана, в Страстной Четверг, заговорили о том, что скоро начнется война «промеж Германией и Францией за виноградные поля», «борьба капиталистических государств за рынки и колонии». Штокман сказал, что их хутор также окажется в зоне военных действий.

«В ночь под пасху», когда люди собрались у церкви, к толпе подъехал взволнованный Митька, и найдя отца, сообщил, что «Наталья помирает!»

Глава 17–19

Наталья, сильно скучая по мужу, решила написать втайне от родителей письмо Григорию, чтобы узнать, не собирается ли мужчина вернуться. В ответ муж прислал несколько слов: «Живи одна. Мелехов Григорий».

Глава 20

Аксинья призналась Григорию, что беременна, сказав, что это его ребенок. Во время покосов у Аксиньи начались схватки. Григорий, положив ее на повозку, думал, что успеет довезти до имения, но жена разродилась на повозке.

Глава 21

Григория определили в армейский полк.

Часть третья

Глава 1

После попытки самоубийства Наталья выжила. Родные начали холодно относиться к женщине, и Наталья стала жить в доме свекра. Желая помирить Наталью и Григория, Пантелей в письмах к сыну спрашивал, где тот собирается жить после службы. Григорий ответил, что вернется к Аксинье.

Глава 2

Полк Григория находится в имении Радзивиллово. Вархмистры издевались над казаками, но Григорий, как мог, давал отпор. Казаки всем взводом изнасиловали горничную Франю. Григорий пытался им помешать, но его связали и угрожали убить, если он кому-то расскажет о случившемся.

Главы 3–5

Главы 6–7

Казаки второго призыва по дороге к армии (среди них Петро и Степан) ночуют на хуторе Ея, остановившись у деда – участника русско-турецкой войны. Старик советовал им: чтобы пройти войну и выжить, важно не брать чужого, не обижать женщин и читать молитвы.

Митька попал в 3‑й Донской казачий полк имени Ермака Тимофеевича.

Главы 8–9

Степана Астахова назначили начальником поста. Осматривая территорию, казак увидел приближающихся на конях немцев. Во время сражения с неприятелем Степан убил офицера и немцы, оставшись без командира, обратились в бегство.

Заслуги Степана и других казаков во время сражения с немцами остались незамеченным – награду и всю славу получил Крючков, любимец командира сотни. «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом».

Глава 10

В конце августа к полку Григория, находившемуся под Лешнювом, прибыло подкрепление с Дона. Среди прибывших были многие хуторяне и Петро. Разговорившись с братом, Григорий узнал, что Наталья живет в их доме и тоскует по мужу. По дороге братья встретили Степана, который дал понять Григорию, что не простил ему обиды и еще отомстит.

Глава 11

Страницы из записной книжки – дневника казака Тимофея, которую нашел Григорий рядом с убитым мужчиной. Тимофей описывает свой роман с Елизаветой Моховой. Девушка оскорбляла Тимофея, требовала от него значительных трат. Когда Елизавета бросила мужчину, он пошел на войну.

Глава 12

Глава 13

Главы 14–15

Главы 16–17

Глава 18

Наталья очень сильно тосковала по Григорию, надеялась, что по возвращению с войны он возвратится к ней. Женщина, понимая, что совершает глупый поступок, решает сходить к Аксинье и просить соперницу вернуть ей мужа.

Глава 19

Аксинья получала от Григория нечастые письма о том, как он живет на войне.

Главы 20–21

Только Мелехов вернулся в полк, как началась пулеметная бомбежка с аэроплана. Во время обстрела Григория ранило в глаз, и фронтовой врач направил мужчину на лечение в Москву – в глазную лечебницу доктора Снегирева.

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Вернувшись в Ягодное, Григорий узнал от конюха Листницких, деда Сашки об измене Аксиньи с Евгением. Мелехов, делая вид, что ничего не знает, предложил Евгению прокатиться на пролетке и, отдалившись от дома, отхлыстал соперника кнутом и избил ногами. Возвратившись в усадьбу, Григорий ударил кнутом по лицу Аксинью и поспешил прочь, в родительский дом. Мужчина остался жить с Натальей.

Книга вторая

Часть четвертая

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Со штабом 80‑й дивизии к месту ближних боев передвигалась и казачья сотня, состоящая из бойцов-третьеочередников с Татарского хутора. Во время обыска землянок в одной деревне Валет сталкивается с австрийским солдатом и отпускает его, узнав, что неприятель, как и он, социал-демократ.

Глава 4

Во время одной из атак неприятеля Григория снова сильно ранили.

Мелехов сдружился с Чубатым, пропагандирующим отрицание войны.

Главы 5–6

Дарья же продолжала изменять Петру, до мужа долетели слухи, что женщина гуляла даже со Степаном. Судя по разговорам, Астахов погиб на фронте, поэтому Мелехов думал только о мести жене – хотел выбить ей глаз. Не выдержав людской молвы, Пантелей выпорол невестку ремнем.

Глава 7

Мохову передают вести о том, что самодержавие свергнуто. Вскоре об этом узнают и в хуторе. Казаки, взволнованные новостью, приходят за советом к Сергею Платоновичу о том, как теперь жить, на что мужчина ответил: «Сравняют вас с мужиками, лишат вас привилегий, да еще и старые обиды припомнят. Тяжелые наступают времена». Мохов думает о том, что он зря всю жизнь трудился, наживая капиталы. Мужчина беспокоится о детях, хотя и понимает, что они ему как чужие, – дочь в письме мало интересуется его жизнью, а только просит у отца денег.

Главы 8–9

На фронт к Петру приехала Дарья. Мужчина так рад был жене, что даже забыл о своем намерении отомстить.

Глава 10

Евгения Листницкого перевели в 14‑й полк, в котором большинство казаков придерживались идей о восстановлении династии.

Глава 11

Главнокомандующим Юго-Западным фронтом назначили генерала Корнилова. Листницкий пытается убедить офицеров поддержать Корнилова – начать проводить среди казаков политические беседы, чтобы вывести их из-под большевистского влияния.

Главы 12–14

Планы Листницкого не дали плодов – казаки не захотели поддерживать монархию.

Большевики планируют арест Корнилова.

Глава 15

Главы 16–17

Корнилов понимает, что провала его планов не избежать, однако просит о помощи у Каледина (деятель Белого движения). На одной из станций к едущим на подмогу главнокомандующему казакам подсаживается Бунчук. Мужчина рассказывает о ситуации в Петрограде, пропагандируя людям идею о необходимости сопротивляться власти Корнилова.

На следующий день среди казаков прошел митинг. Офицеры пытались помешать Бунчуку, но не смогли противостоять казакам. Когда офицер Калмыков начал уговаривать казаков уехать в Петроград воевать за Корнилова, Бунчук его застрелил.

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

После Октябрьской революции большое количество казаков дезертировали. Кошевой, поймав троих дезертиров, отпустил их, осознав: «что ж это я… сам против войны, а людей держу, — какие же права имею?».

Часть пятая

Глава 1

Глава 2

В ноябре 1917 Григорий познакомился с командующий революционного казачества Федором Подтелковым, который продвигал идею, что казакам необходима народная власть.

Глава 3

Главы 4–5

Бунчук едет в Ростов, где партийное руководство дает ему задание организовать пулеметную команду. В ученики к мужчине определили 16 человек, среди которых была молодая женщина – еврейка Анна Погудко. Обучая людей обращаться с пулеметом, мужчина особое внимание уделял Анне, постепенно влюбляясь в женщину.

Глава 6

Глава 7

С переменным успехом бои продолжались уже 6 дней. Анне было тяжело убивать людей, и Бунчук по возможности пытался поддерживать женщину.

Бунчук заболел тифом, ему становилось все хуже.

Главы 8–9

Главы 10–11

Глава 12

Глава 13

Во время сражения под Глубокой Григория был ранен в ногу. Неделю провел в лазарете, а после отец забрал его домой. Пантелей был недоволен сыном, так как тот перешел на сторону большевиков. Григорий пытался отстоять свою правоту, но в глубине души его терзали сомнения – мужчина не мог простить красноармейцам расправы над пленными.

Главы 14–15

Красная гвардия упрочнила свои позиции после рабочего восстания в Таганроге. Каледин, узнав, что Добровольческая армия отступила к Кубани, передал власть городской думе, подал в отставку и застрелился.

Главы 16–17

Бунчук, болея тифом, три недели находился в беспамятстве, его перевезли в Царицын. Анна все время была радом с мужчиной. Когда Бунчук немного поправился, они переехали в Воронеж, где им пришлось расстаться. Анну отправили вести агитационные работы в Луганске, а Бунчуку предстояла служба на Южном фронте.

Глава 18

Глава 19

Бунчука переводят в штаб Сиверса в Ростов, где он встречает Анну. Женщина предлагает ему поселиться у себя, так как в городе живут ее родные.

Глава 20

В марте Бунчука переводят на службу в Революционный трибунал. Мужчине приходилось каждую ночь командовать расстрелом «врагов революции». Это сильно измотало Бунчука, и Анна пыталась уговорить его оставить должность, но мужчина заверил ее: «Я крепок… Ты не думай, что есть люди из железа. Все мы из одного материала литы… В жизни нет таких, которые не боятся на войне, и таких, кто бы, убивая людей, не носил… не был нравственно исцарапанным». Вскоре в городе начались убийства и грабежи, и Бунчука по его собственной просьбе вернули в ревком.

Глава 21

В конце апреля начались волнения в верхних станицах Донецкого округа – хутора откололись, образовав Верхнедонский округ во главе с генералом Алферовым.

Главы 22–23

Часть большевиков (в том числе Кошевой и Валет), узнав о происходящих разгромах «красных», решили покинуть Татарский хутор. Григорий, Христоня и Иван Алексеевич остались – на то у каждого были свои причины.

Главы 24–25

Красная армия отступала из Ростова. Бунчук с Анной ожидали казаков на окраине одного из сел. Увидев приближающегося неприятеля, женщина повела солдат за собой, несмотря на то, что Бунчук пытался ее остановить. Во время обстрела казаков Анна получает смертельную пулю и умирает на руках у Бунчука.

Глава 26

Для Бунчука смерть Анны стала трагедией – «он жил, как в тифозном бреду», «чувства в нем временно атрофировались: ничего не хотелось, ни о чем не думалось».

На юге под натиском немецких оккупантов «красным» приходится отступать через Подонье.

Глава 27

Чем ближе продвигались красногвардейцы к донским станциям, тем более враждебно и настороженно встречало их местное население. Солдаты заметили казачий разъезд и начали готовиться к атаке.

Главы 28–29

Глава 30

Во время казни Григорий, протиснувшись сквозь толпу, оказывается возле Подтелкова. Слова командира «красных»: «Что же, расстреливаешь братов? Обернулся?.. Вон ты какой… <…> И нашим и вашим служишь? Кто больше даст?» задели Мелехова за живое. Мужчина припомнил Подтелкову, как тот сам приказывал расстреливать пленных.

Подтелкова казнили последним. Перед повешеньем командир сказал, что «Советская власть установится по всей России». Мужчину не удалось повесить сразу – он ногами доставал до земли, поэтому его пришлось вешать дважды.

Глава 31

Книга третья

Часть шестая

Глава 1

«В апреле 1918 года на Дону завершился великий раздел»: большинство казаков с северного округа перешли на сторону красной армии, «низовцы» «гнали их и теснили к границам области». В конце апреля Дон полностью освободили от красноармейцев, казаки решили вновь создать Круг. Делегатами от Татарского Хутора стали Пантелей Мелехов и Богатырев.

Верхнедонские казаки ожидали нападения немцев. Вскоре неприятель появился – сначала немцы встретились Мирону Коршунову (пытались отобрать у казака лошадей, но он отбился), а после и Пантелею Мелехову. Немец давал Пантелею указания, о том, как стоит выбирать власть: «помните, что вам необходима разумная власть. Выбирайте президента, царя, кого угодно, лишь при условии, что этот человек не будет лишен государственного разума и сумеет вести лояльную по отношению к нашему государству политику».

Атаманом избрали генерала Краснова.

Главы 2–3

Немцы начали вести себя на Дону как хозяева – «с Дона через Украину катились красные составы вагонов, увозя в Германию пшеничную муку, яйца, масло, быков». «А на границе с Украиной молодые казаки, <…> дрались с петлюровцами».

Кошевой вернулся в Вешенскую, стал «атарщиком» (конюхом).

Глава 4

В России начинает формироваться «белый» Восточный фронт, нацеленный простив большевиков и немцев.

Глава 5

Во время отступления корниловцев от Ростова к Кубани Евгений Листницкий, находящийся в числе белогвардейцев, был дважды ранен. Чтобы поправить здоровье, мужчина остановился у друга Горчакова в Новочеркасске и влюбляется в жену Горчакова – Ольгу Николаевну.

Листницкий с Горчаковым едут на фронт. Друг Евгения получает смертельную рану и просит Листницкого не оставлять Ольгу одну, жениться на ней. В следующем бою Евгению раздробило снарядом руку и после ее пришлось ампутировать. Листницкий понимает, что пришло время покинуть военную службу. Ольга сама приезжает к Евгению в больницу. Вскоре они поженились и уехали жить в Ягодное.

Глава 6

Кошевого за отличную службу отправили в командировку в столицу. По дороге Мишка встретил изменившегося до неузнаваемости Степана Астахова, которого в хуторе считали погибшим. Степан рассказал, что после ранения попал к немцам, вылечился и обосновался в чужой стране, однако после начал тосковать по родине и решил вернуться.

Глава 7

Вернувшись в Татарский хутор, Степан остановился у жены Аникушки. Астахов узнает о жизни Аксиньи, и уговаривает ее вернуться домой. Женщина сначала отказывается, но получив расчет у Листницких, сама приходит к Степану.

Главы 8–9

Григорий ведет свою сотню за Дон. После боев казаки грабили и занимались мародерством. Григорий запрещал обворовывать побежденных. Об этом узнало начальство и, заподозрив в Мелехове сообщника большевиков, лишило мужчину сотни, назначив командиром взвода.

Глава 10

Казаки начинают отступать. Григорий самовольно покидает полк и уезжает домой.

Главы 11–12

Глава 13

Вернувшись домой, Петр рассказал семье о критической ситуации на Северном фронте, неизбежности отступления казаков. Обсудив свое положение, Мелеховы решают оставаться в Татарском.

Глава 14

Генерал Краснов теряет свои позиции, а следом и уважение казаков.

Главы 15–16

В хутор въехали красноармейцы, пятеро из них остановились у Мелеховых на ночь. Один из постояльцев вел себя недостойно – пристрелил пса хозяев, а после поссорился с Григорием. Комиссар красных увел солдата, обещая судить его за «за недостойное красноармейца поведение». Утром командир извинился перед Мелеховыми за солдат и расплатился за постой.

Глава 17

Полки красноармейцев продолжали идти через хутор. Чтобы большевики не увели лошадей, Пантелей намеренно повредил им ноги. Как-то красные устроили у Аникушки гуляние и пригласили казаков. Узнав в Григории белого офицера, красные решили его расстрелять, но мужчину вовремя предупредили, и он сбежал за Дон.

Глава 18

Глава 19

Пантелей заболевает тифом.

Главы 20–21

Глава 22

В Татарский хутор приехали чекисты и начали проводить расправу над «врагами революции» – расстреливать казаков.

Объявился Штокман, сумевший выжить в ссылке.

Глава 23

Глава 24

Управление ревкомом перешло в руки к Штокману. 4 мая Иван Алексеевич собрал на майдане казаков, чтобы поговорить о большевистской власти – хуторяне считали, что людей казнили зря, были уверены, что коммунисты хотят ух уничтожить. Штокман зачитал список с именами «врагов революции», в числе которых были и Мелеховы.

Глава 25

Узнав о возвращении Григория, Штокман приказал арестовать мужчину и провести обыск у Мелеховых, чтобы найти припрятанное оружие. Дома Григория не оказалось. Штокман с Кошевым пытались отыскать Мелехова в Сингине, но безуспешно.

Глава 26

Оправившегося от тифа Пантелея арестовали коммунисты. О случившемся Григорию рассказал Петр, советуя брату уехать на Рыбный хутор к родственникам, обещая говорить всем, что Григорий у тетки в Сингине.

Глава 27

В хуторах вспыхивают казацкие восстания. Кошевой, испугавшись беспорядков, уезжает из Вешенской в Татарский хутор. Однако по дороге Мишку увидел Антип Брехович сильно ранил его вилами и бросил умирать. Очнувшись, Кошевой спрятался у Астахова, а на следующий день по совету матери покинул хутор.

Глава 28

Узнав о казацком восстании, Григорий возвращается на хутор разведать обстановку. Мужчина твердо решил бороться за казаков: «За кусок хлеба, за делянку земли, за право на жизнь всегда боролись люди и будут бороться, пока светит им солнце, пока теплая сочится по жилам кровь».

Глава 29

Главы 30–31

Глава 32

Восстания казаков распространились по всему Дону, бои велись уже почти возле самого Татарского.

Главы 33–34

Глава 35

Главы 36–37

Глава 38

Главы 39–40

Конец марта. На фронте установилось равновесие сил, приостановившее на пару месяцев боевые действия. «После бегства из Татарского Штокман, Кошевой, Иван Алексеевич <…> пристали к 4‑му Заамурскому полку», а затем через Усть-Хоперскую направились с другими красными к хутору Крутовскому.

Главы 41–42

Станица Каргинская – опорный пункт повстанцев, оборонялся под руководством Григория. По плану Мелехова казакам удалось разгромить красных.

У повстанцев в запасах было очень много водки, поэтому дни казаков проходили в постоянных кутежах, расслабляя войско. Григория начинают мучить недобрые мысли, он ощутил пресыщение жизни, хотел умереть. Тоже начинает пить и ходить к женщинам. Как-то во время попойки казак Медведев предложил Григорию занять место Кудинова, но Мелехов отказался.

Глава 43

Глава 44

Мелехов едва не проиграл сражение под Климовкой: он вовремя повернул казаков и атаковал красных пулеметчиков. Однако после сражения у Григория сдали нервы и он «впервые в жизни забился в тягчайшем припадке», казакам пришлось его связать.

Глава 45

Глава 46

Казаки начали дезертировать, уходить с фронта, так как начинался посевной сезон. Григорий приехал в хутор засеять свою землю и землю тещи. Во время разговора Мелехова с дедом Гришакой, старик читает мужчине Библию, утверждая, что казаки сами не понимают, зачем воюют, ведь «всякая власть – от бога», поэтому ей не нужно противиться.

Наталья упрекает мужа по поводу пьянства и разгульной жизни на фронте, особенно женщину разозлили шуточные заигрывания Дарьи к Григорию. Муж и жена ссорятся.

Глава 47

Глава 48

«12 апреля 1‑й Московский полк был жестоко потрепан в бою с повстанцами под хутором Антоыовом Еланской станицы. Плохо зная местность, красноармейские цепи с боем сошли в хутор». Во время сражения в ногу ранило Ивана Алексеевича.

Глава 49

Глава 50

Григорий недолго задержался на хуторе – через пять дней ему сообщили о восстании Сердобского полка. Мелехов собирался уехать к своим казакам в Каргинскую, но около реки встретил Аксинью. Мужчина решает повременить с отъездом. Видевший их Пантелей очень рассердился, но уже не мог ни в чем упрекать сына, ведь теперь Григорий был генералом.

Вечером Аксинья, подкупив Дарью кольцом, попросила женщину позвать к ней Григория. Ночью Мелехов пришел к Астаховой.

Глава 51

Вернувшись на следующий день домой, Григорий соврал Наталье, что ночью общался с Кудиновым.

Мелехов уехал из хутора. В Каргинской Григорию передают командование 1‑й дивизией. Мелехов получает письмо от Кудинова, с сообщением о том, что Сердобский полк перешел на сторону казаков, а также были захвачены коммунисты. Григорий решает освободить Кошевого и Ивана Алексеевича, чтобы узнать, кто убил Петра.

Главы 52–53

Глава 54

Глава 55

Глава 56

Избитых пленных красногвардейцев привели в Татарский, где их окружили хуторяне. Увидев среди коммунистов Ивана Алексеевича, Дарья, отомстив за мужа, застрелила мужчину из винтовки. Григорий опоздал к расправе. Узнав о смерти Ивана Алексеевича, а также, что среди пленных не было Кошевого и Штокмана, Мелехов уехал на фронт.

Главы 57–58

В мае красные начали активное наступление на повстанцев. Григория вызвали в Вешенскую на совещание. Кудинов приказал Мелехову идти на прорыв фронта самостоятельно. Григорий написал Аксинье письмо, чтобы она ехала с ним.

Глава 59

Глава 60

Глава 61

Глава 62

После переправы Аксинья поселилась в Вешенской у тетки. По поручению Григория Прохор Зыков отыскал женщину и привел ее к Мелехову. «Двое суток прожили они как во сне, перепутав дни и ночи, забыв об окружающем».

Глава 63

Глава 64

Кудинов сообщает Мелехову, что белогвардейцы прислали боеприпасов и уже идут на помощь повстанцам.

Глава 65

Кошевой в рядах 33‑й Кубанской дивизии шел за отступающими казаками Мелехова. Оказавшись в Татарском, Мишка никого не застал дома. Кошевой едет к Коршуновым, но встречает там только деда Гришаку. Старик начал ругать Мишку за то, что перешел к коммунистам. Разозлившись, Мишка пристрелил старика и сжег его вместе с хатой.

Книга четвертая

Часть седьмая

Глава 1

Казаки из Татарской сотни жили спокойно. Тревожился только Степан – «узнал ли от хуторных казаков или подсказало ему сердце, что Аксинья в Вешенской встречается с Григорием». По просьбе Астахова Аксинья приехала в сотню, но им было неловко вместе, поэтому женщина через сутки уехала.

Глава 2

Ночью около хутора Малого Громчонка красные переправились через Дон и напали на изрядно выпивших казаков. Напор большевиков сдерживало только то, что они не знали местности, и было темно. Мелехов, увидев, что казаки разбегаются, с кучкой оставшихся начал возвращать людей, ему удалось восстановить фронт и разбить красных.

Глава 3

Пленных красных сначала держали в конюшне, а затем повели под конвоем в станицу на расправу. Спастись удалось лишь одному большевику – мужчина прикинулся сумасшедшим, и казаки оставили его у старушки. Женщина заметила обман солдата и утром отпустила к своим.

Глава 4

Глава 5

10 июня конница Донской армии «прорвала фронт вблизи станицы Усть-Белокалитвенской, двинулась <…> по направлению к станице Казанской». У Дона казаки встретились с 9‑м Донским полком и сначала обрадовались союзникам. Однако попав под командование белых офицеров, которые направляли их по своему усмотрению, повстанцы были разочарованы: «А хрен редьки не слаже!».

Глава 6

Глава 7

В Вешенскую прибыл генерал Секретарев и белые офицеры. Их встречали пышным банкетом. Напившись, белые начали упрекать казаков в ослушании, Кудинов клялся вечно служить белой армии. Григорий, слушая это, понимал, что скоро белые начнут казакам «на глотку наступать», «отвыкли [казаки] козырять да тянуться перед их благородиями».

Глава 8

К Астаховым за Григорием приходит Прохор – Секретов срочно хочет видеть казака. Однако Мелехов сначала наведывается к родным.

Главы 9–10

Мелехова вызывают к генералу Фицхелауру. По дороге в штаб Григорий в беседе с Копыловым говорит, что белые офицеры слишком высокомерны, чем вызывают неприязнь у казаков. Копылов же считает, что отношение белых к повстанцам справедливо, тогда как взгляды Григория очень похожи на большевистские. «Полушутя-полусерьезно» Мелехов отвечает, что, когда он перейдет к красным, там его будут ценить больше.

Фицхелаур сообщил казакам, что их войско вливается в Донскую армию. Генерал попытался навязать Мелехову свою тактику, мужчины поссорились. Григорий, оставив за собой право подчиняться только Кудинову, уехал.

Глава 11

Вопреки приказу Фицхелаура, Мелехов отказался вести людей против красноармейцев, удерживающих Усть-Медведицкую. Григорию не нравилась политика белых, а сама война с красными, по его мнению, лишилась смысла. Однако и переходить на сторону большевиков он не собирался.

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Григория назначают командиром сотни, несмотря на то, что мужчина хотел перевестись на службу в тыл. Вскоре Мелехову приходит известие, что дома произошло несчастье, и он уезжает в отпуск.

Глава 16

Глава 17

Григорий опоздал на похороны Натальи на три дня. Ильинична рассказала мужчине, что Наталья пошла на аборт после того как узнала о его отношениях с Аксиньей.

Глава 18

Григорий очень тяжело переживал смерть жены. Мужчина считал себя виновным в смерти Натальи, он понял, что любит их детей, любил ее. Григорий начал больше времени проводить с детьми, особенно с сыном Мишаткой.

Мелехову пора было возвращаться в армию.

Глава 19

Григорий останавливается переночевать в селении под Балашовой, где знакомится с белым офицером и англичанином. Во время беседы пьяный англичанин высказался о том, что уважает красных, так как они народ, а «народ нельзя победить».

Глава 20

Глава 21

В конце августа Пантелея со всеми работоспособными мужчинами хутора мобилизовали. Через несколько дней Мелехов вернулся, самовольно сбежав с фронта. За мужчиной прибыл карательный отряд, калмыки арестовали старика и отправили на суд в Каргинскую.

Глава 22

Глава 23

18 сентября последняя казачья сотня под обстрелом красных покидала Вешенскую. К казакам начали приходить вести, что большевики не мародерствуют и не жгут куреней, а за взятый у местных провиант щедро расплачиваются.

Глава 24

Две с половиной недели Мелеховы прожили в хуторе Латышевом. Узнав, что «красные отступили от Дона», семья вернулась домой.

Пантелей получил через знакомого фельдшера в станице освобождение от службы и принялся за восстановление хозяйства. На хутор привозят убитых Аникушку и Христоню, а вскоре и заболевшего тифом Григория.

Глава 25

Григория вызвали «на врачебную комиссию для переосвидетельствования» и мужчина начал готовиться с казаками в отступление. Перед отъездом Мелехов зашел к Аксинье и предложил ей уехать с ним. Астахова согласилась.

Глава 26

Глава 27

«Дни потянулись серые и безрадостные. Оставив Аксинью, Григорий сразу утратил интерес к окружающему».

Главы 28–29

На глазах Мелехова Новороссийск был занят красными.

Часть восьмая

Глава 1

После выздоровления Аксинья вернулась в Татарский. В хуторе ходили разные слухи о судьбе Григория, постепенно «тревога за жизнь Григория как бы сблизила и породнила» Астахову и Ильиничну. Мелеховы начали общаться с Аксиньей, приглашать ее в гости. Приходят вести, что Степан уехал в Крым. Вскоре в хутор приехал Прохор, который и рассказал, что Мелехов вступил в Красную армию.

Глава 2

Глава 3

Ильинична долго не соглашалась на свадьбу Дуняши и Мишки, но когда девушка пригрозила, что уйдет с любимым, женщине пришлось уступить. Сыграли скромную, тихую свадьбу. Кошевой оказался умелым хозяином. Ильиничне было тяжело принять чужого человека, она чувствовала себя не нужно, живя только ожиданием приезда Григория. Вскоре женщина сильно заболела и, так и не увидев сына, умерла. Детей Григория забрала к себе Астахова.

Глава 4

Кошевому быстро надоели работы по хозяйству, мужчина все чаще задумывался о том, что слишком рано осел на хуторе. Мишку не устраивало, что белые, перешедшие на сторону красных, не несли ответственности за совершенные преступления против большевиков – по мнению Кошевого, с ними еще нужно разбираться в ЧК.

Мишку назначают председателем местного ревкома.

Глава 5

Среди хуторских появляется недовольство советской властью – люди жили очень бедно. Дуняшка пыталась поговорить с мужем о новой власти, но Кошевой обвинил женщину в контрреволюционных разговорах. Когда же Дуняшка спросила, что будет с Григорием за службу у белых, Мишка ответил, что его могут расстрелять.

Глава 6

По уходу гостей Мишка сказал Григорию, что считает Мелехова врагом, так как он может снова перейти на сторону белых. Кошевой решил переселиться в свою хату и потребовал, чтобы Григорий срочно зарегистрировался в ревкоме.

Глава 7

Прохор рассказывает Григорию, что старый Листницкий умер от тифа, а Евгений, узнав об измене жены, застрелился. Кроме того, казак сообщает о вспыхнувшем неподалеку восстании и беспокоится за Мелехова – его могут обвинить зачинщиком. Поколебавшись, Григорий решает пройти все инстанции регистрации в ревкоме.

Главы 8–9

«После возвращения из Вешенской Григорий сходил в хуторской ревком, предъявил Кошевому свои отмеченные военкоматом воинские документы и ушел, не попрощавшись. Он переселился к Аксинье, забрал с собою детей и кое-что из своего имущества». Мелехова мучила неопределенность, он не мог жить спокойно с семьей. Как-то ночью к ним прибежала Дуняшка с предупреждением о готовящемся аресте. Григорий быстро собрался и ушел.

Глава 10

В ответ на действия советской власти среди казаков начались волнения, появились казацкие банды, недовольные продразверсткой. Руководителем восстания около Вешенской стал бывший друг Мелехова Яков Фомин.

Глава 11

Мелехов пару месяцев прожил у знакомого казака и родственника Аксиньи, а после собирался в Ягодное. По дороге мужчину встретили люди Фомина, и он вступил в банду Якова.

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Главы 15–16

Глава 17

Григорий приезжает в родной хутор и, незаметно пробравшись к Аксинье, предлагает уехать с ним на Кубань. Женщина согласилась, детей временно оставили Дуняшке. По дороге, около Чира, им попалась застава. Мелехов велел женщине ехать назад. Послышались выстрелы, Аксинью смертельно ранило. Мужчина отвез ее в лес, где женщина, не приходя в сознание, умерла у него на руках.

Глава 18

В начале весны мужчина, не выдержав, возвращается на хутор, где узнает, что его дочь умерла от скарлатины. Григорий «стоял у ворот родного дома, держал на руках сына… Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром».

Заключение

Гениальный роман был переведен на многие языки, а в 1965 году за «Тихий Дон» Шолохов был награжден Нобелевской премией по литературе.

Читайте также сочинение на тему «Тихий дон» М.А. Шолохова. При всем богатстве затрагиваемых в «Тихом Доне» проблем центральное место в нем занимает вопрос поиска личностью своего места в меняющемся, зачастую враждебном человеку, мире.

Сюжет романа «Тихий Дон» по частям

Часть 1

Май 1912 г. Главный герой романа, молодой донской казак Григорий Мелехов, живет со своей семьей на хуторе Татарском станицы Вешенской на берегу Дона. Григорий живет веселой, беззаботной жизнью. Он встречается с замужней соседкой, красавицей Аксиньей Астаховой. Отец Григория, Пантелей Мелехов, заставляет сына бросить Аксинью и жениться на другой девушке, Наталье Коршуновой. Григорий и Наталья играют свадьбу.

Часть 2

Вскоре после свадьбы Григорий понимает, что по-прежнему любит Аксинью. Он уходит от жены Натальи и поселяется в имении пана Листницкого, где работает кучером. Аксинья бросает мужа Степана и сбегает к Григорию. Аксинья и Григорий вместе живут и работают у пана Листницкого. Весной 1913 г. Наталья Мелехова слышит, как жители хутора сплетничают о ней и клевещут. Наталья пытается покончить с собой. Летом 1913 г. у Аксиньи и Григория рождается дочь. В январе 1914 г. Григорий едет в армию. Его определяют в 12-ый казачьий полк и отправляют на службу.

Часть 3

Григорий служит в армии. Летом 1914 г. начинается Первая Мировая Война. Григорий воюет на фронте, получает ранение. За храбрость ему дают Георгиевский крест и повышение по службе. После ранения в глаз Григорий попадает в клинику в Москве. Здесь он знакомится с большевиком Гаранжой. Тот настраивает Григория против царской власти. Мировоззрение Григория меняется. Тем временем у Аксиньи умирает дочь Таня. Убитая горем Аксинья находит утешение в лице сотника Евгения Листницкого, сына пана Листницкого. Между Аксиньей и Евгением начинаются отношения. Григорий приезжает с фронта в отпуск и узнает об измене Аксиньи. Он уходит от нее и снова живет с женой Натальей.

Часть 4

В 1915–1916 гг. Григорий и другие казаки продолжают воевать на фронте. Осенью 1915 г. Наталья Мелехова рожает двойню — дочь Полюшку и сына Мишатку. В октябре 1916 г. в сотне Евгения Листницкого появлется большевик Бунчук, который ведет агитацию за революцию. Когда Евгений раскрывает цели Бунчука, тот тут же дезертирует и едет на следующее задание партии. К осени 1916 г. Григорий за храбрость уже имеет 4 Георгиевских креста и 4 медали. На фронте он думает об Аксинье, хотя живет с женой Натальей. В феврале 1917 г. происходит революция и свержение царя. К власти приходит Временное правительство. Генерал Корнилов пытается свергнуть правительство и захватить власть, но этот переворот не удается. В октябре 1917 г. большевики свергают Временное правительство и приходят к власти. Тем временем армия разлагается, солдаты отказываются воевать и уходят с фронта.

Часть 5

Осень 1917 г. Казаки хутора Татарского приходят с фронта домой. На Дону формируется “белое” Донское правительство, которое пытается свергнуть большевиков. Григорий Мелехов воюет на стороне большевиков против “белой” Донской армии. На Дону разгорается гражданская война. В апреле 1918 г. красногвардейцы жестоко обращаются с жителями одного из хуторов. В результате на Дону поднимается восстание против Красной Армии. Казаки свергают Советскую власть. На хуторе Татарском собирается отряд из казаков для борьбы с красногвардейцами. В отряд вступает Григорий Мелехов (теперь он воюет против большевиков). Казаки берут в плен агитационный отряд большевика Подтелкова. Казаки казнят Подтелкова, Бунчука и других членов отряда.

Часть 6

Май 1918 г. На Дону продолжается гражданская война. Казаки борются за независимость и формируют независимую Донскую область, которой руководит генерал Краснов. Однако политика Краснова не нравится казакам. Осенью 1918 г., устав воевать, Григорий и другие казаки покидают фронт и приезжают домой. Тем временем Степан Астахов приезжает из плена из Германии. Аксинья возвращается к нему после разрыва с Листницким. В январе 1919 г. на хуторе Татарском и в других селениях Дона устанавливается Советская власть. Однако казакам не нравится политика большевиков, их расстрелы и т.д. Казаки поднимают восстание, свергают Советскую власть и создают повстанческую армию. Григорий воюет на стороне повстанцев и командует целой дивизией. В марте 1919 г. ходе боев Мишка Кошевой расстреливает брата Григория, Петра Мелехова. Григорий и Аксинья начинают снова тайно встречаться. В мае 1919 г. казаки-повстанцы отступают за Дон под натиском Красной Армии. Жители хуторов оставляют дома и вывозят имущество. Казаки живут в землянках на левом берегу Дона. Красная Армия стоит на правом берегу.

Часть 7

Повстанческая армия объединяется с “белой” Донской армией. Совместными усилиями они оттесняют Красную Армию. Григорий руководит сотней казаков. Летом 1919 г. Наталья Мелехова узнает, что Григорий изменяет ей с Аксиньей. Беременная Наталья делает аборт, который проходит неудачно. Наталья умирает. У Григория остаются сын Мишатка и дочь Полюшка. Чувствуя вину за смерть Натальи, Григорий проявляет к детям больше ласки. Тем временем Красная Армия наступает на объединенную Донскую армию. 17 сентября 1919 г. “красные” подходят к Дону. Жители хуторов снова покидают жилища. Спустя несколько недель Мелеховы и другие жители возвращаются на хутор, восстанавливают полуразрушенные дома и т.д. Осенью 1919 г. Григорий переносит тиф, но остается жив. В декабре 1919 г. он с другими казаками едет в отступление, спасаясь от Красной Армии. Григорий берет с собой Аксинью. В пути у нее начинается тиф. Больная Аксинья остается в незнакомом селе под присмотром чужих людей. Григорий добирается до Ставрополья. Здесь он узнает, что его отец был здесь и накануне умер от тифа. Похоронив отца, Григорий приезжает в Новороссийск. Он с товарищами пытается покинуть город. Тем временем Красная Армия подходит к городу.

Часть 8

В Новороссийске Григорий и другие казаки переходят на сторону Красной Армии. Теперь Григорий воюет за “красных”. Весной 1920 г. Аксинья поправляется после болезни и возвращается на хутор. Дуняша Мелехова и Мишка Кошевой женятся. Старуха Ильинична умирает. Осенью 1920 г. Григорий после ранения демобилизуется из Красной Армии и приезжает домой. Коммунист Мишка Кошевой, его бывший друг, собирается арестовать Григория за то, что тот воевал раньше против “красных”. Григорий с детьми живет у Аксиньи, но вскоре бежит с хутора и скрывается от властей. Тем временем жители Дона страдают от продразверстки, которую проводит Советская власть. В марте 1921 г. казак Фомин поднимает восстание против Советской власти. Григорий примыкает к банде Фомина, но спустя несколько месяцев сбегает домой. Он забирает с собой Аксинью и решает бежать на Кубань, где его не будут преследовать. В пути красноармейцы ранят Аксинью, она умирает. Григорий хоронит Аксинью в степи. Убитый горем, он скитается по степи, а затем несколько месяцев живет с казаками-дезертирами. Наконец правительство обещает дать амнистию казакам. Накануне амнистии Григорий приходит домой на хутор. Он узнает, что его дочь Полюшка умерла. Из родных у Григория остается сын Мишатка и сестра Дуняша.

Читайте также: Роман «Поднятая целина» Шолохова посвящен событиям, происходившим в деревне и в корне поменявшим ее привычный уклад: коллективизации, раскулачивании и массового перехода крестьянства в колхозы. Рекомендуем прочитать краткое содержание «Поднятая целина» по главам. Первый том книги был написан в 1932 году, второй – 1959 году. Пересказ произведения будет полезен и для читательского дневника.

Видео краткое содержание Тихий Дон Шолохова

Шолохов писал «Тихий Дон» 15 лет: первые три тома произведения были созданы и опубликованы в 1925–1932 годах, четвертый – в 1940 году. В произведении автор изобразил огромное количество действующих лиц – 699, четверть из которых являются подлинными историческими персонажами.

Источник

На чтение 145 мин Просмотров 2.9к.

Оглавление

I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
Примечания

I

Мелеховский двор – на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше – перекипающее под ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных плетней, – Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими копытами бурый, живущий придорожник, часовенка на развилке; за ней – задернутая текучим маревом степь. С юга – меловая хребтина горы. На запад – улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу.

В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов Прокофий. Из Туретчины привел он жену – маленькую, закутанную в шаль женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды.

Прокофий обстроился скоро: плотники срубили курень, сам пригородил базы для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену.

Шел с ней за арбой с имуществом по хутору – высыпали на улицу все, от мала до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались бабы, орда немытых казачат улюлюкала Прокофию вслед, но он, распахнув чекмень, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в черной ладони хрупкую кисть жениной руки, непокорно нес белесо-чубатую голову, – лишь под скулами у него пухли и катались желваки да промеж каменных, по всегдашней неподвижности, бровей проступил пот.

С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на майдане. Жил в своем курене, на отшибе у Дона, бирюком. Гутарили про него по хутору чудное. Ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели они, как Прокофий вечерами, когда вянут зори, на руках носил жену до Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана, спиной к источенному столетиями ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока истухала заря, а потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой. Хутор терялся в догадках, подыскивая объяснение таким диковинным поступкам, бабам за разговорами поискаться некогда было. Разно гутарили и о жене Прокофия: одни утверждали, что красоты она досель невиданной, другие – наоборот.

Решилось все после того, как самая отчаянная из баб, жалмерка Мавра, сбегала к Прокофию будто бы за свежей накваской. Прокофий полез за накваской в погреб, а за это время Мавра и разглядела, что турчанка попалась Прокофию последняя из никудышных…

Спустя время раскрасневшаяся Мавра, с платком, съехавшим набок, торочила на проулке бабьей толпе:

– И что он, милушки, нашел в ней хорошего? Хоть бы баба была, а то так… Ни заду, ни пуза, одна страма. У нас девки глаже ее выгуливаются. В стану – перервать можно, как оса; глазюки – черные, здоровющие, стригеть ими, как сатана, прости бог. Должно, на сносях дохаживает, ей-бо!

– На сносях? – дивились бабы.

– Кубыть, не махонькая, сама трех вынянчила.

– А с лица-то как?

– С лица-то? Желтая. Глаза тусменныи, – небось не сладко на чужой сторонушке. А ишо, бабоньки, ходит-то она… в Прокофьевых шароварах.

– Ну-у?.. – ахали бабы испуганно и дружно.

– Сама видала – в шароварах, только без лампасин. Должно, буднишные его подцепила. Длинная на ней рубаха, а из-под рубахи шаровары, в чулки вобратые. Я как разглядела, так и захолонуло во мне…

Шепотом гутарили по хутору, что Прокофьева жена ведьмачит. Сноха Астаховых (жили Астаховы от хутора крайние к Прокофию) божилась, будто на второй день троицы, перед светом, видела, как Прокофьева жена, простоволосая и босая, доила на их базу корову. С тех пор ссохлось у коровы вымя в детский кулачок, отбила от молока и вскоре издохла.

В тот год случился небывалый падеж скота. На стойле возле Дона каждый день пятнилась песчаная коса трупами коров и молодняка. Падеж перекинулся на лошадей. Таяли конские косяки, гулявшие на станичном отводе. И вот тут-то прополз по проулкам и улицам черный слушок…

С хуторского схода пришли казаки к Прокофию.

Хозяин вышел на крыльцо, кланяясь.

– За чем добрым пожаловали, господа старики?

Толпа, подступая к крыльцу, немо молчала.

Наконец один подвыпивший старик первым крикнул:

– Волоки нам свою ведьму! Суд наведем!..

Прокофий кинулся в дом, но в сенцах его догнали. Рослый батареец, по уличному прозвищу Люшня, стукал Прокофия головой о стену, уговаривал:

– Не шуми, не шуми, нечего тут!.. Тебя не тронем, а бабу твою в землю втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть. А ты не шуми, а то головой стену развалю!

– Тяни ее, суку, на баз!.. – гахнули у крыльца.

Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, другой рукой зажимая рот ее, распяленный в крике, бегом протащил ее через сени и кинул под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса.

Прокофий раскидал шестерых казаков и, вломившись в горницу, сорвал со стены шашку. Давя друг друга, казаки шарахнулись из сенцев. Кружа над головой мерцающую, взвизгивающую шашку, Прокофий сбежал с крыльца. Толпа дрогнула и рассыпалась по двору.

У амбара Прокофий настиг тяжелого в беге батарейца Люшню и сзади, с левого плеча наискось, развалил его до пояса. Казаки, выламывавшие из плетня колья, сыпанули через гумно в степь.

Через полчаса осмелевшая толпа подступила ко двору. Двое разведчиков, пожимаясь, вошли в сенцы. На пороге кухни, подплывшая кровью, неловко запрокинув голову, лежала Прокофьева жена; в прорези мученически оскаленных зубов ее ворочался искусанный язык. Прокофий, с трясущейся головой и остановившимся взглядом, кутал в овчинную шубу попискивающий комочек – преждевременно родившегося ребенка.

* * *

Жена Прокофия умерла вечером этого же дня. Недоношенного ребенка, сжалившись, взяла бабка, Прокофьева мать.

Его обложили пареными отрубями, поили кобыльим молоком и через месяц, убедившись в том, что смуглый турковатый мальчонок выживет, понесли в церковь, окрестили. Назвали по деду Пантелеем. Прокофий вернулся с каторги через двенадцать лет. Подстриженная рыжая с проседью борода и обычная русская одежда делала его чужим, непохожим на казака. Он взял сына и стал на хозяйство.

Пантелей рос исчерна-смуглым, бедовым. Схож был на мать лицом и подбористой фигурой.

Женил его Прокофий на казачке – дочери соседа.

С тех пор и пошла турецкая кровь скрещиваться с казачьей. Отсюда и повелись в хуторе горбоносые, диковато-красивые казаки Мелеховы, а по-уличному – Турки.

Похоронив отца, въелся Пантелей в хозяйство: заново покрыл дом, прирезал к усадьбе с полдесятины гулевой земли, выстроил новые сараи и амбар под жестью. Кровельщик по хозяйскому заказу вырезал из обрезков пару жестяных петухов, укрепил их на крыше амбара. Веселили они мелеховский баз беспечным своим видом, придавая и ему вид самодовольный и зажиточный.

Под уклон сползавших годков закряжистел Пантелей Прокофьевич: раздался в ширину, чуть ссутулился, но все же выглядел стариком складным. Был сух в кости, хром (в молодости на императорском смотру на скачках сломал левую ногу), носил в левом ухе серебряную полумесяцем серьгу, до старости не слиняли на нем вороной масти борода и волосы, в гневе доходил до беспамятства и, как видно, этим раньше времени состарил свою когда-то красивую, а теперь сплошь опутанную паутиной морщин, дородную жену.

Старший, уже женатый сын его, Петро, напоминал мать: небольшой, курносый, в буйной повители пшеничного цвета волос, кареглазый; а младший, Григорий, в отца попер: на полголовы выше Петра, хоть на шесть лет моложе, такой же, как у бати, вислый коршунячий нос, в чуть косых прорезях подсиненные миндалины горячих глаз, острые плиты скул обтянуты коричневой румянеющей кожей. Так же сутулился Григорий, как и отец, даже в улыбке было у обоих общее, звероватое.

Дуняшка – отцова слабость – длиннорукий, большеглазый подросток, да Петрова жена Дарья с малым дитем – вот и вся мелеховская семья.

II

Редкие в пепельном рассветном небе зыбились звезды. Из-под туч тянул ветер. Над Доном на дыбах ходил туман и, пластаясь по откосу меловой горы, сползал в яры серой безголовой гадюкой. Левобережное Обдонье, пески, ендовы [¹], камышистая непролазь, лес в росе – полыхали исступленным холодным заревом. За чертой, не всходя, томилось солнце.

В мелеховском курене первый оторвался ото сна Пантелей Прокофьевич.

Застегивая на ходу ворот расшитой крестиками рубахи, вышел на крыльцо.

Затравевший двор выложен росным серебром. Выпустил на проулок скотину.

Дарья в исподнице пробежала доить коров. На икры белых босых ее ног молозивом брызгала роса, по траве через баз лег дымчатый примятый след.

Пантелей Прокофьевич поглядел, как прямится примятая Дарьиными ногами трава, пошел в горницу.

На подоконнике распахнутого окна мертвенно розовели лепестки отцветавшей в палисаднике вишни. Григорий спал ничком, кинув наотмашь руку.

– Гришка, рыбалить поедешь?

– Чего ты? – шепотом спросил тот и свесил с кровати ноги.

– Поедем, посидим зорю.

Григорий, посапывая, стянул с подвески будничные шаровары, вобрал их в белые шерстяные чулки и долго надевал чирик, выправляя подвернувшийся задник.

– А приваду маманя варила? – сипло спросил он, выходя за отцом в сенцы.

– Варила. Иди к баркасу, я зараз.

Старик ссыпал в рубашку распаренное пахучее жито, по-хозяйски смел на ладонь упавшие зерна и, припадая на левую ногу, захромал к спуску.

Григорий, нахохлясь, сидел в баркасе.

– Куда править?

– К Черному яру. Спробуем возле энтой карши, где надысь сидели.

Баркас, черканув кормою землю, осел в воду, оторвался от берега. Стремя понесло его, покачивая, норовя повернуть боком. Григорий, не огребаясь, правил веслом.

– Гребани, что ль.

– А вот на середку выберемся.

Пересекая быстрину, баркас двинулся к левому берегу. От хутора догоняли их глухие на воде петушиные переклики. Чертя бортом черный хрящеватый яр, лежавший над водой урубом, баркас причалил к котловине. Саженях в пяти от берега виднелись из воды раскоряченные ветви затонувшего вяза. Вокруг него коловерть гоняла бурые комья пены.

– Разматывай, а я заприважу, – шепнул Григорию отец и сунул ладонь в парное зевло кубышки.

Жито четко брызнуло по воде, словно кто вполголоса шепнул: «Шик!»

Григорий нанизал на крючок взбухшие зерна, улыбнулся:

– Ловись, ловись, рыбка, большая и малая.

Леса, упавшая в воду кругами, вытянулась струной и снова ослабла, едва грузило коснулось дна. Григорий ногой придавил конец удилища, полез, стараясь не шелохнуться, за кисетом.

– Не будет, батя, дела… Месяц на ущербе.

– Серники захватил?

– Ага.

– Дай огню.

Старик закурил, поглядел на солнце, застрявшее по ту сторону коряги.

– Сазан, он разно берет. И на ущербе иной раз возьмется.

– Чутно, мелочь насадку обсекает, – вздохнул Григорий.

Возле баркаса, хлюпнув, схлынула вода, и двухаршинный, словно слитый из красной меди, сазан со стоном прыгнул вверх, сдвоив по воде изогнутым лопушистым хвостом. Зернистые брызги засеяли баркас.

– Теперя жди! – Пантелей Прокофьевич вытер рукавом мокрую бороду.

Около затонувшего вяза, в рукастых оголенных ветвях одновременно выпрыгнули два сазана; третий, поменьше, ввинчиваясь в воздух, настойчиво раз за разом бился у яра.

* * *

Григорий нетерпеливо жевал размокший конец самокрутки. Неяркое солнце стало в полдуба. Пантелей Прокофьевич израсходовал всю приваду и, недовольно подобрав губы, тупо глядел на недвижный конец удилища.

Григорий выплюнул остаток цигарки, злобно проследил за стремительным его полетом. В душе он ругал отца за то, что разбудил спозаранку, не дал выспаться. Во рту от выкуренного натощак табака воняло припаленной щетиной. Нагнулся было зачерпнуть в пригоршню воды – в это время конец удилища, торчавший на пол-аршина от воды, слабо качнулся, медленно пополз книзу.

– Засекай! – выдохнул старик.

Григорий, встрепенувшись, потянул удилище, но конец стремительно зарылся в воду, удилище согнулось от руки обручем. Словно воротом, огромная сила тянула вниз тугое красноталовое удилище.

– Держи! – стонал старик, отпихивая баркас от берега.

Григорий силился поднять удилище и не мог. Сухо чмокнув, лопнула толстая леса. Григорий качнулся, теряя равновесие.

– Ну и бугай! – пришептывал Пантелей Прокофьевич, не попадая жалом крючка в насадку.

Взволнованно посмеиваясь, Григорий навязал новую лесу, закинул.

Едва грузило достигло дна, конец погнуло.

– Вот он, дьявол!.. – хмыкнул Григорий, с трудом отрывая от дна метнувшуюся к стремени рыбу.

Леса, пронзительно брунжа, зачертила воду, за ней косым зеленоватым полотном вставала вода. Пантелей Прокофьевич перебирал обрубковатыми пальцами держак черпала.

– Заверни его на воду! Держи, а то пилой рубанет!

– Небось!

Большой изжелта-красный сазан поднялся на поверхность, вспенил воду и, угнув тупую лобастую голову, опять шарахнулся вглубь.

– Давит, аж рука занемела… Нет, погоди!

– Держи, Гришка!

– Держу-у-у!

– Гляди под баркас не пущай!.. Гляди!

Переводя дух, подвел Григорий к баркасу лежавшего на боку сазана.

Старик сунулся было с черпалом, но сазан, напрягая последние силы, вновь ушел в глубину.

– Голову его подымай! Нехай глотнет ветру, он посмирнеет.

Выводив, Григорий снова подтянул к баркасу измученного сазана. Зевая широко раскрытым ртом, тот ткнулся носом в шершавый борт и стал, переливая шевелящееся оранжевое золото плавников.

– Отвоевался! – крякнул Пантелей Прокофьевич, поддевая его черпаком.

Посидели еще с полчаса. Стихал сазаний бой.

– Сматывай, Гришка. Должно, последнего запрягли, ишо не дождемся.

Собрались. Григорий оттолкнулся от берега. Проехали половину пути. По лицу отца Григорий видел, что хочет тот что-то сказать, но старик молча поглядывал на разметанные под горой дворы хутора.

– Ты, Григорий, вот что… – нерешительно начал он, теребя завязки лежавшего под ногами мешка, – примечаю, ты, никак, с Аксиньей Астаховой…

Григорий густо покраснел, отвернулся. Воротник рубахи, врезаясь в мускулистую прижженную солнцегревом шею, выдавил белую полоску.

– Ты гляди, парень, – уже жестко и зло продолжал старик, – я с тобой не так загутарю. Степан нам сосед, и с его бабой не дозволю баловать. Тут дело могет до греха взыграть, а я наперед упреждаю: примечу – запорю!

Пантелей Прокофьевич ссучил пальцы в узловатый кулак, – жмуря выпуклые глаза, глядел, как с лица сына сливала кровь.

– Наговоры, – глухо, как из воды, буркнул Григорий и прямо в синеватую переносицу поглядел отцу.

– Ты помалкивай.

– Мало что люди гутарют…

– Цыц, сукин сын!

Григорий слег над веслом. Баркас заходил скачками. Завитушками заплясала люлюкающая за кормой вода.

До пристани молчали оба. Уже подъезжая к берегу, отец напомнил:

– Гляди не забудь, а нет – с нонешнего дня прикрыть все игрища. Чтоб с базу ни шагу. Так-то!

Промолчал Григорий. Примыкая баркас, спросил:

– Рыбу бабам отдать?

– Понеси купцам продай, – помягчел старик, – на табак разживешься.

Покусывая губы, шел Григорий позади отца. «Выкуси, батя, хоть стреноженный, уйду ноне на игрище», – думал, злобно обгрызая глазами крутой отцовский затылок.

Дома Григорий заботливо смыл с сазаньей чешуи присохший песок, продел сквозь жабры хворостинку.

У ворот столкнулся с давнишним другом-одногодком Митькой Коршуновым.

Идет Митька, играет концом наборного пояска. Из узеньких щелок желто маслятся круглые с наглинкой глаза. Зрачки – кошачьи, поставленные торчмя, оттого взгляд Митькин текуч, неуловим.

– Куда с рыбой?

– Нонешняя добыча. Купцам несу.

– Моховым, что ли?

– Им…

Митька на глазок взвесил сазана.

– Фунтов пятнадцать?

– С половиной. На безмене прикинул.

– Возьми с собой, торговаться буду.

– Пойдем.

– А магарыч?

– Сладимся, нечего впустую брехать.

От обедни рассыпался по улицам народ.

По дороге рядышком вышагивали три брата по кличке Шамили.

Старший, безрукий Алексей, шел в середине. Тугой воротник мундира прямил ему жилистую шею, редкая, курчавым клинышком, бороденка задорно топорщилась вбок, левый глаз нервически подмаргивал. Давно на стрельбище разорвало в руках Алексея винтовку, кусок затвора изуродовал щеку. С той поры глаз к делу и не к делу подмигивает; голубой шрам, перепахивая щеку, зарывается в кудели волос. Левую руку оторвало по локоть, но и одной крутит Алексей цигарки искусно и без промаха: прижмет кисет к выпуклому заслону груди, зубами оторвет нужный клочок бумаги, согнет его желобком, нагребет табаку и неуловимо поведет пальцами, скручивая. Не успеет человек оглянуться, а Алексей, помаргивая, уже жует готовую цигарку и просит огоньку.

Хоть и безрукий, а первый в хуторе кулачник. И кулак не особенно чтоб особенный – так, с тыкву-травянку величиной; а случилось как-то на пахоте на быка осерчать, кнут затерялся, стукнул кулаком – лег бык на борозде, из ушей кровь, насилу отлежался. Остальные братья – Мартин и Прохор – до мелочей схожи с Алексеем. Такие же низкорослые, шириной в дуб, только рук у каждого по паре.

Григорий поздоровался с Шамилями, Митька прошел, до хруста отвернув голову. На масленице в кулачной стенке не пожалел Алешка Шамиль молодых Митькиных зубов, махнул наотмашь, и выплюнул Митька на сизый, изодранный коваными каблуками лед два коренных зуба.

Равняясь с ними, Алексей мигнул раз пять подряд.

– Продай чурбака!

– Купи.

– Почем просишь?

– Пару быков да жену в придачу.

Алексей, щурясь, замахал обрубком руки:

– Чудак, ах, чудак!.. Ох-хо-ха, жену… А приплод возьмешь?

– Себе на завод оставь, а то Шамили переведутся, – зубоскалил Григорий.

На площади у церковной ограды кучился народ. В толпе ктитор [²], поднимая над головой гуся, выкрикивал: «Полтинник! От-да-ли.

Кто больше?»

Гусь вертел шеей, презрительно жмурил бирюзинку глаза.

В кругу рядом махал руками седенький, с крестами и медалями, завесившими грудь, старичок.

– Наш дед Гришака про турецкую войну брешет. – Митька указал глазами. – Пойдем послухаем?

– Покель будем слухать – сазан провоняется, распухнет.

– Распухнет – весом прибавит, нам выгода.

На площади, за пожарным сараем, где рассыхаются пожарные бочки с обломанными оглоблями, зеленеет крыша моховского дома. Шагая мимо сарая, Григорий сплюнул и зажал нос. Из-за бочки, застегивая шаровары – пряжка в зубах, – вылезал старик.

– Приспичило? – съязвил Митька.

Старик управился с последней пуговицей и вынул изо рта пряжку.

– А тебе что?

– Носом навтыкать бы надо! Бородой! Бородой! Чтоб старуха за неделю не отбанила.

– Я тебе, стерва, навтыкаю! – обиделся старик.

Митька стал, щуря кошачьи глаза, как от солнца.

– Ишь ты, благородный какой. Сгинь, сукин сын! Что присучился? А то и ремнем!

Посмеиваясь, Григорий подошел к крыльцу моховского дома. Перила – в густой резьбе дикого винограда. На крыльце пятнистая ленивая тень.

– Во, Митрий, живут люди…

– Ручка и то золоченая. – Митька приоткрыл дверь на террасу и фыркнул:

– Деда бы энтого направить сюда…

– Кто там? – окликнули их с террасы.

Робея, Григорий пошел первый. Крашеные половицы мел сазаний хвост.

– Вам кого?

В плетеной качалке – девушка. В руке блюдце с клубникой. Григорий молча глядел на розовое сердечко полных губ, сжимавших ягодку. Склонив голову, девушка оглядывала пришедших.

На помощь Григорию выступил Митька. Он кашлянул.

– Рыбки не купите?

– Рыбы? Я сейчас скажу.

Она качнула кресло, вставая, – зашлепала вышитыми, надетыми на босые ноги туфлями. Солнце просвечивало белое платье, и Митька видел смутные очертания полных ног и широкое волнующееся кружево нижней юбки. Он дивился атласной белизне оголенных икр, лишь на круглых пятках кожа молочно желтела.

Митька толкнул Григория:

– Гля, Гришка, ну и юбка… Как скло, насквозь все видать.

Девушка вышла из коридорных дверей, мягко присела на кресло.

– Пройдите на кухню.

Ступая на носках, Григорий пошел в дом. Митька, отставив ногу, жмурился на белую нитку пробора, разделявшую волосы на ее голове на два золотистых полукруга. Девушка оглядела его озорными, неспокойными глазами.

– Вы здешний?

– Тутошний.

– Чей же это?

– Коршунов.

– А звать вас как?

– Митрием.

Она внимательно осмотрела розовую чешую ногтей, быстрым движением подобрала ноги.

– Кто из вас рыбу ловит?

– Григорий, друзьяк мой.

– А вы рыбалите?

– Рыбалю и я, коль охота набредет.

– Удочками?

– И удочками рыбалим, по-нашему – притугами.

– Мне бы тоже хотелось порыбалить, – сказала она, помолчав.

– Что ж, поедем, коль охота есть.

– Как бы это устроить? Нет, серьезно?

– Вставать надо дюже рано.

– Я встану, только разбудить меня надо.

– Разбудить можно… А отец?

– Что отец?

Митька засмеялся.

– Как бы за вора не почел… Собаками ишо притравит.

– Глупости! Я сплю одна в угловой комнате. Вот это окно. – Она указала пальцем. – Если придете за мной – постучите мне в окошко, и я встану.

В кухне дробились голоса: робкий – Григория, и густой, мазутный – кухарки.

Митька, перебирая тусклое серебро казачьего пояска, молчал.

– Женаты вы? – спросила девушка, тепля затаенную улыбку.

– А что?

– Так просто, интересно.

Митька внезапно покраснел, а она, играя улыбкой и веточкой осыпавшейся на пол тепличной клубники, спрашивала:

– Что же, Митя, девушки вас любят?

– Какие любят, а какие и нет.

– Ска-жи-те… А отчего это у вас глаза как у кота?

– У… кота? – вконец терялся Митька.

– Вот именно, кошачьи.

– Это от матери, должно… Я тут ни при чем.

– А почему же, Митя, вас не женят?

Митька оправился от минутного смущения и, чувствуя в словах ее неуловимую насмешку, замерцал желтизною глаз.

– Женилка не выросла.

Она изумленно взметнула брови, вспыхнула и встала.

С улицы по крыльцу шаги.

Ее коротенькая, таящая смех улыбка жиганула Митьку крапивой. Сам хозяин, Сергей Платонович Мохов, мягко шаркая шевровыми просторными ботинками, с достоинством пронес мимо посторонившегося Митьки свое полнеющее тело.

– Ко мне? – спросил, пройдя, не поворачивая головы.

– Это, папа, рыбу принесли.

Вышел с порожними руками Григорий.

III

Григорий пришел с игрищ после первых кочетов. Из сенцев пахнуло на него запахом перекисших хмелин и пряной сухменью богородицыной травки.

На цыпочках прошел в горницу, разделся, бережно повесил праздничные, с лампасами, шаровары, перекрестился, лег. На полу – перерезанная крестом оконного переплета золотая дрема лунного света. В углу под расшитыми полотенцами тусклый глянец серебреных икон, над кроватью на подвеске тягучий гуд потревоженных мух.

Задремал было, но в кухне заплакал братнин ребенок.

Немазаной арбой заскрипела люлька. Дарья сонным голосом бормотнула:

– Цыц, ты, поганое дите! Ни сну тебе, ни покою, – запела тихонько:

– Колода-дуда,
Иде ж ты была?
– Коней стерегла.
– Чего выстерегла?
– Коня с седлом,
С золотым махром…

Григорий, засыпая под мерный баюкающий скрип, вспомнил: «А ить завтра Петру в лагеря выходить. Останется Дашка с дитем… Косить, должно, без него будем».

Зарылся головой в горячую подушку, в уши назойливо сочится:

– А иде ж твой конь?
– За воротами стоит,
– А иде ж ворота?
– Вода унесла.

Встряхнуло Григория заливистое конское ржанье. По голосу угадал Петрова строевого коня.

Обессилевшими со сна пальцами долго застегивал рубаху, опять почти уснул под текучую зыбь песни:

– А иде ж гуси?
– В камыш ушли.
– А иде ж камыш?
– Девки выжали.
– А иде ж девки?
– Девки замуж ушли.
– А иде ж казаки?
– На войну пошли…

Разбитый сном, добрался Григорий до конюшни, вывел коня на проулок.

Щекотнула лицо налетевшая паутина, и неожиданно продал сон.

По Дону наискось – волнистый, никем не езженный лунный шлях. Над Доном – туман, а вверху звездное просо. Конь позади сторожко переставляет ноги.

К воде спуск дурной. На той стороне утиный кряк, возле берега в тине взвернул и бухнул по воде омахом охотящийся на мелочь сом.

Григорий долго стоял у воды. Прелью сырой и пресной дышал берег. С конских губ ронялась дробная капель. На сердце у Григория сладостная пустота. Хорошо и бездумно. Возвращаясь, глянул на восход, там уже рассосалась синяя полутьма.

Возле конюшни столкнулся с матерью.

– Это ты, Гришка?

– А то кто ж.

– Коня поил?

– Поил, – нехотя отвечает Григорий.

Откинувшись назад, несет мать в завеске [³] на затоп кизяки, шаркает старчески дряблыми босыми ногами.

– Сходил бы Астаховых побудил. Степан с нашим Петром собирался ехать.

Прохлада вкладывает в Григория тугую дрожащую пружину. Тело в колючих мурашках. Через три порожка взбегает к Астаховым на гулкое крыльцо. Дверь не заперта. В кухне на разостланной полсти спит Степан, под мышкой у него голова жены.

В поредевшей темноте Григорий видит взбитую выше колен Аксиньину рубаху, березово-белые, бесстыдно раскинутые ноги. Он секунду смотрит, чувствуя, как сохнет во рту и в чугунном звоне пухнет голова.

Воровато повел глазами. Зачужавшим голосом хрипло:

– Эй, кто тут есть? Вставайте!

Аксинья всхлипнула со сна.

– Ой, кто такое? Ктой-то? – Суетливо зашарила, забилась в ногах голая ее рука, натягивая рубаху. Осталось на подушке пятнышко уроненной во сне слюны; крепок заревой бабий сон.

– Это я. Мать послала побудить вас…

– Мы зараз… Тут у нас не влезешь… От блох на полу спим. Степан, вставай, слышишь?

По голосу Григорий догадывается, что ей неловко, и спешит уйти.

* * *

Из хутора в майские лагеря уходило человек тридцать казаков. Место сбора – плац. Часам к семи к плацу потянулись повозки с брезентовыми будками, пешие и конные казаки в майских парусиновых рубахах, в снаряжении.

Петро на крыльце наспех сшивал треснувший чембур. Пантелей Прокофьевич похаживал возле Петрова коня, подсыпая в корыто овес, изредка покрикивал:

– Дуняшка, сухари зашила? А сало пересыпала солью?

Вся в румяном цвету, Дуняшка ласточкой чертила баз от стряпки к куреню, на окрики отца, смеясь, отмахивалась:

– Вы, батя, свое дело управляйте, а я братушке так уложу, что до Черкасского не ворохнется.

– Не поел? – осведомился Петро, слюнявя дратву и кивая на коня.

– Жует, – степенно отвечал отец, шершавой ладонью проверяя потники.

Малое дело – крошка или былка прилипнет к потнику, а за один переход в кровь потрет спину коню.

– Доисть Гнедой – попоите его, батя.

– Гришка к Дону сводит. Эй, Григорий, веди коня!

Высокий поджарый донец с белой на лбу вызвездью пошел играючись.

Григорий вывел его за калитку, чуть тронув левой рукой холку, вскочил на него и с места – машистой рысью. У спуска хотел придержать, но конь сбился с ноги, зачастил, пошел под гору наметом. Откинувшись назад, почти лежа на спине коня, Григорий увидел спускавшуюся под гору женщину с ведрами.

Свернул со стежки и, обгоняя взбаламученную пыль, врезался в воду.

С горы, покачиваясь, сходила Аксинья, еще издали голосисто крикнула:

– Чертяка бешеный! Чудок конем не стоптал! Вот погоди, я скажу отцу, как ты ездишь.

– Но-но, соседка, не ругайся. Проводишь мужа в лагеря, может, и я в хозяйстве сгожусь.

– Как-то ни черт, нужен ты мне!

– Зачнется покос – ишо попросишь, – смеялся Григорий.

Аксинья с подмостей ловко зачерпнула на коромысле ведро воды и, зажимая промеж колен надутую ветром юбку, глянула на Григория.

– Что ж, Степан твой собрался? – спросил Григорий.

– А тебе чего?

– Какая ты… Спросить, что ль, нельзя?

– Собрался. Ну?

– Остаешься, стал быть, жалмеркой?

– Стал быть, так.

Конь оторвал от воды губы, со скрипом пожевал стекавшую воду и, глядя на ту сторону Дона, ударил по воде передней ногой. Аксинья зачерпнула другое ведро; перекинув через плечо коромысло, легкой раскачкой пошла на гору. Григорий тронул коня следом. Ветер трепал на Аксинье юбку, перебирал на смуглой шее мелкие пушистые завитки. На тяжелом узле волос пламенела расшитая цветным шелком шлычка, розовая рубаха, заправленная в юбку, не морщинясь, охватывала крутую спину и налитые плечи. Поднимаясь в гору, Аксинья клонилась вперед, ясно вылегала под рубахой продольная ложбинка на спине. Григорий видел бурые круги слинявшей под мышками от пота рубахи, провожал глазами каждое движение. Ему хотелось снова заговорить с ней.

– Небось, будешь скучать по мужу? А?

Аксинья на ходу повернула голову, улыбнулась.

– А то как же. Ты вот женись, – переводя дух, она говорила прерывисто, – женись, а посля узнаешь, скучают ай нет по дружечке.

Толкнув коня, равняясь с ней, Григорий заглянул ей в глаза:

– А ить иные бабы ажник рады, как мужей проводют. Наша Дарья без Петра толстеть зачинает.

Аксинья, двигая ноздрями, резко дышала; поправляя волосы, сказала:

– Муж – он не уж, а тянет кровя. Тебя-то скоро обженим?

– Не знаю, как батя. Должно, после службы.

– Молодой ишо, не женись.

– А что?

– Сухота одна. – Она глянула исподлобья; не разжимая губ, скупо улыбнулась. И тут в первый раз заметил Григорий, что губы у нее бесстыдно-жадные, пухловатые.

Он, разбирая гриву на прядки, сказал:

– Охоты нету жениться. Какая-нибудь и так полюбит.

– Ай приметил?

– Чего не примечать… Ты вот проводишь Степана…

– Ты со мной не заигрывай!

– Ушибешь?

– Степану скажу словцо…

– Я твоего Степана…

– Гляди, храбрый, слеза капнет.

– Не пужай, Аксинья!

– Я не пужаю. Твое дело с девками. Пущай утирки тебе вышивают, а на меня не заглядывайся.

– Нарошно буду глядеть.

– Ну и гляди.

Аксинья примиряюще улыбнулась и сошла со стежки, норовя обойти коня.

Григорий повернул его боком, загородил дорогу.

– Пусти, Гришка!

– Не пущу.

– Не дури, мне надо мужа сбирать.

Григорий, улыбаясь, горячил коня; тот, переступая, теснил Аксинью к яру.

– Пусти, дьявол, вон люди! Увидют, что подумают?

Она метнула по сторонам испуганным взглядом и прошла, хмурясь и не оглядываясь.

На крыльце Петро прощался с родными. Григорий заседлал коня.

Придерживая шашку, Петро торопливо сбежал по порожкам, взял из рук Григория поводья.

Конь, чуя дорогу, беспокойно переступал, пенил, гоняя во рту, мундштук.

Поймав ногой стремя, держась за луку, Петро говорил отцу:

– Лысых работой не нури, батя! Заосеняет – продадим. Григорию ить коня справлять. А степную траву, гляди, не продавай: в лугу ноне, сам знаешь, какие сена будут.

– Ну, с богом. Час добрый, – проговорил старик, крестясь.

Петро привычным движением вскинул в седло свое сбитое тело, поправил позади складки рубахи, стянутые пояском. Конь пошел к воротам. На солнце тускло блеснула головка шашки, подрагивавшая в такт шагам.

Дарья с ребенком на руках пошла следом. Мать, вытирая рукавом глаза и углом завески покрасневший нос, стояла посреди база.

– Братушка, пирожки! Пирожки забыл!.. Пирожки с картошкой!..

Дуняша козой скакнула к воротам.

– Чего орешь, дура! – досадно крикнул на нее Григорий.

– Остались пирожки-и! – прислонясь к калитке, стонала Дуняшка, и на измазанные горячие щеки, а со щек на будничную кофтенку – слезы.

Дарья из-под ладони следила за белой, занавешенной пылью рубахой мужа.

Пантелей Прокофьевич, качая подгнивший столб у ворот, глянул на Григория.

– Ворота возьмись поправь да стоянок на углу врой. – Подумав, добавил, как новость сообщил:

– Уехал Петро.

Через плетень Григорий видел, как собирался Степан. Принаряженная в зеленую шерстяную юбку Аксинья подвела ему коня. Степан, улыбаясь, что-то говорил ей. Он не спеша, по-хозяйски, поцеловал жену и долго не снимал руки с ее плеча. Сожженная загаром и работой рука угольно чернела на белой Аксиньиной кофточке. Степан стоял к Григорию спиной; через плетень было видно его тугую, красиво подбритую шею, широкие, немного вислые плечи и – когда наклонялся к жене – закрученный кончик русого уса.

Аксинья чему-то смеялась и отрицательно качала головой. Рослый вороной конь качнулся, подняв на стремени седока. Степан выехал из ворот торопким шагом, сидел в седле, как врытый, а Аксинья шла рядом, держась за стремя и снизу вверх, любовно и жадно, по-собачьи заглядывала ему в глаза.

Так миновали они соседний курень и скрылись за поворотом.

Григорий провожал их долгим, неморгающим взглядом.

IV

К вечеру собралась гроза. Над хутором стала бурая туча. Дон, взлохмаченный ветром, кидал на берега гребнистые частые волны. За левадами палила небо сухая молния, давил землю редкими раскатами гром. Под тучей, раскрылатившись, колесил коршун, его с криком преследовали вороны. Туча, дыша холодком, шла вдоль по Дону, с запада. За займищем грозно чернело небо, степь выжидающе молчала. В хуторе хлопали закрываемые ставни, от вечерни, крестясь, спешили старухи, на плацу колыхался серый столбище пыли, и отягощенную внешней жарою землю уже засевали первые зерна дождя.

Дуняшка, болтая косичками, прожгла по базу, захлопнула дверцу курятника и стала посреди Саза, раздувая ноздри, как лошадь перед препятствием. На улице взбрыкивали ребятишки. Соседский восьмилеток Мишка вертелся, приседая на одной ноге, – на голове у него, закрывая ему глаза, кружился непомерно просторный отцовский картуз, – и пронзительно верещал:

Дождюк, дождюк, припусти,
Мы поедем во кусты,
Богу молиться,
Христу поклониться.

Дуняшка завистливо глядела на босые, густо усыпанные цыпками Мишкины ноги, ожесточенно топтавшие землю. Ей тоже хотелось приплясывать под дождем и мочить голову, чтоб волос рос густой и курчавый; хотелось вот так же, как Мишкиному товарищу, укрепиться на придорожной пыли вверх ногами, с риском свалиться в колючки, – но в окно глядела мать, сердито шлепая губами. Вздохнув, Дуняшка побежала в курень. Дождь спустился ядреный и частый. Над самой крышей лопнул гром, осколки покатились за Дон.

В сенях отец и потный Гришка тянули из боковушки скатанный бредень.

– Ниток суровых и иглу-цыганку, шибко! – крикнул Дуняшке Григорий.

В кухне зажгли огонь. Зашивать бредень села Дарья. Старуха, укачивая дитя, бурчала:

– Ты, старый, сроду на выдумки. Спать ложились бы, гас [⁴] все дорожает, а ты жгешь. Какая теперича ловля? Куда вас чума понесет? Ишо перетопнете, там ить на базу страсть господня. Ишь, ишь как полыхает!

Господи Иисусе Христе, царица небес…

В кухне на секунду стало ослепительно сине и тихо: слышно было, как ставни царапал дождь, – следом ахнул гром. Дуняшка пискнула и ничком ткнулась в бредень. Дарья мелкими крестиками обмахивала окна и двери.

Старуха страшными глазами глядела на ластившуюся у ног ее кошку.

– Дунька! Го-о-ни ты ее, прок… царица небесная, прости меня, грешницу. Дунька, кошку выкинь на баз. Брысь ты, нечистая сила! Чтоб ты…

Григорий, уронив комол бредня, трясся в беззвучном хохоте.

– Ну, чего вы вскагакались? Цыцте! – прикрикнул Пантелей Прокофьевич. – Бабы, живо зашивайте! Надысь ишо говорил: оглядите бредень.

– И какая теперя рыба, – заикнулась было старуха.

– Не разумеешь, – молчи! Самое стерлядей на косе возьмем. Рыба к берегу зараз идет, боится бурю. Вода, небось, уж мутная пошла. Ну-ка, выбеги, Дуняшка, послухай – играет ерик?

Дуняшка нехотя, бочком, подвинулась к дверям.

– Кто ж бродить пойдет? Дарье нельзя, могет груди застудить, – не унималась старуха.

– Мы с Гришкой, а с другим бреднем – Аксинью покличем, кого-нибудь ишо из баб.

Запыхавшись, вбежала Дуняша. На ресницах, подрагивая, висели дождевые капельки. Пахнуло от нее отсыревшим черноземом.

– Ерик гудет, ажник страшно!

– Пойдешь с нами бродить?

– А ишо кто пойдет?

– Баб покличем.

– Пойду!

– Ну, накинь зипун и скачи к Аксинье. Ежели пойдет, пущай покличет Малашку Фролову!

– Энта не замерзнет, – улыбнулся Григорий, – на ней жиру, как на добром борове.

– Ты бы сенца сухого взял, Гришунька, – советовала мать, – под сердце подложишь, а то нутре застудишь.

– Григорий, мотай за сеном. Старуха верное слово сказала.

Вскоре привела Дуняшка баб. Аксинья, в рваной подпоясанной веревкой кофтенке и в синей исподней юбке, выглядела меньше ростом, худее. Она, пересмеиваясь с Дарьей, сняла с головы платок, потуже закрутила в узел волосы и, покрываясь, откинув голову, холодно оглядела Григория. Толстая Малашка подвязывала у порога чулки, хрипела простуженно:

– Мешки взяли? Истинный бог, мы ноне шатанем рыбы.

Вышли на баз. На размякшую землю густо лил дождь, пенил лужи, потоками сползал к Дону.

Григорий шел впереди. Подмывало его беспричинное веселье.

– Гляди, батя, тут канава.

– Эка темень-то!

– Держись, Аксюша, при мне, вместе будем в тюрьме, – хрипло хохочет Малашка.

– Гляди, Григорий, никак, Майданниковых пристань?

– Она и есть.

– Отсель… зачинать… – осиливая хлобыстающий ветер, кричит Пантелей Прокофьевич.

– Не слышно, дяденька! – хрипит Малашка.

– Заброди, с богом… Я от глуби. От глуби, говорю… Малашка, дьявол глухой, куда тянешь? Я пойду от глуби!.. Григорий, Гришка! Аксинья пущай от берега!

У Дона стонущий рев. Ветер на клочья рвет косое полотнище дождя.

Ощупывая ногами дно, Григорий по пояс окунулся в воду. Липкий холод дополз до груди, обручем стянул сердце. В лицо, в накрепко зажмуренные глаза, словно кнутом, стегает волна. Бредень надувается шаром, тянет вглубь. Обутые в шерстяные чулки ноги Григория скользят по песчаному дну.

Комол рвется из рук… Глубже, глубже. Уступ. Срываются ноги. Течение порывисто несет к середине, всасывает. Григорий правой рукой с силой гребет к берегу. Черная колышущаяся глубина пугает его, как никогда. Нога радостно наступает на зыбкое дно. В колено стукается какая-то рыба.

– Обходи глубе! – откуда-то из вязкой черни голос отца. Бредень, накренившись, опять ползет в глубину, опять течение рвет из-под ног землю, и Григорий, задирая голову, плывет, отплевывается.

– Аксинья, жива?

– Жива покуда.

– Никак, перестает дождик?

– Маленький перестает, зараз большой тронется.

– Ты потихоньку. Отец услышит – ругаться будет.

– Испужался отца, тоже…

С минуту тянут молча. Вода, как липкое тесто, вяжет каждое движение.

– Гриша, у берега, кубыть, карша. Надоть обвесть.

Страшный толчок далеко отшвыривает Григория. Грохочущий всплеск, будто с яра рухнула в воду глыбища породы.

– А-а-а-а! – где-то у берега визжит Аксинья.

Перепуганный Григорий, вынырнув, плывет на крик.

– Аксинья!

Ветер и текучий шум воды.

– Аксинья! – холодея от страха, кричит Григорий.

– Э-гей!! Гри-го-ри-ий! – издалека приглушенный отцов голос.

Григорий кидает взмахи. Что-то вязкое под ногами, схватил рукой: бредень.

– Гриша, где ты?.. – плачущий Аксиньин голос.

– Чего ж не откликалась-то?.. – сердито орет Григорий, на четвереньках выбираясь на берег.

Присев на корточки, дрожа, разбирают спутанный комом бредень. Из прорехи разорванной тучи вылупливается месяц. За займищем сдержанно поговаривает гром. Лоснится земля невпитанной влагой. Небо, выстиранное дождем, строго и ясно.

Распутывая бредень, Григорий всматривается в Аксинью. Лицо ее медово-бледно, но красные, чуть вывернутые губы уже смеются.

– Как оно меня шибанет на берег, – переводя дух, рассказывает она, – от ума отошла. Спужалась до смерти! Я думала – ты утоп.

Руки их сталкиваются. Аксинья пробует просунуть свою руку в рукав его рубахи.

– Как у тебя тепло-то в рукаве, – жалобно говорит она, – а я замерзла.

Колики по телу пошли.

– Вот он, проклятущий сомяга, где саданул!

Григорий раздвигает на середине бредня дыру аршина полтора в поперечнике.

От косы кто-то бежит. Григорий угадывает Дуняшку. Еще издали кричит ей:

– Нитки у тебя?

– Туточка.

Дуняшка, запыхавшись, подбегает.

– Вы чего ж тут сидите? Батянька прислал, чтоб скорей шли к косе. Мы там мешок стерлядей наловили! – В голосе Дуняшки нескрываемое торжество.

Аксинья, лязгая зубами, зашивает дыру в бредне. Рысью, чтобы согреться, бегут на косу.

Пантелей Прокофьевич крутит цигарку рубчатыми от воды и пухлыми, как у утопленника, пальцами; приплясывая, хвалится:

– Раз забрели – восемь штук, а другой раз… – Он делает передышку, закуривает и молча показывает ногой на мешок.

Аксинья с любопытством заглядывает. В мешке скрежещущий треск: трется живучая стерлядь.

– А вы чего ж отбились?

– Сом бредень просадил.

– Зашили?

– Кое-как, ячейки посцепили…

– Ну дойдем до колена и – домой. Забредай, Гришка, чего ж взноровился?

Григорий переступает одеревеневшими ногами. Аксинья дрожит так, что дрожь ее ощущает Григорий через бредень.

– Не трясись!

– И рада б, да духу не переведу.

– Давай вот что… Давай вылазить, будь она проклята, рыба эта!

Крупный сазан бьет через бредень. Учащая шаг, Григорий загибает бредень, тянет комол, Аксинья, согнувшись, выбегает на берег. По песку шуршит схлынувшая назад вода, трепещет рыба.

– Через займище пойдем?

– Лесом ближе. Эй, вы, там, скоро?

– Идите, догоним. Бредень вот пополоскаем.

Аксинья, морщаясь, выжала юбку, подхватила на плечи мешок с уловом, почти рысью пошла по косе. Григорий нес бредень. Прошли саженей сто, Аксинья заохала:

– Моченьки моей нету! Ноги с пару зашлись.

– Вот прошлогодняя копна, может, погреешься?

– И то. Покуда до дому дотянешь – помереть можно.

Григорий свернул набок шапку копны, вырыл яму. Слежалое сено ударило горячим запахом прели.

– Лезь в середку. Тут – как на печке.

Аксинья, кинув мешок, по шею зарылась в сено.

– То-то благодать!

Подрагивая от холода, Григорий прилег рядом. От мокрых Аксиньиных волос тек нежный, волнующий запах. Она лежала, запрокинув голову, мерно дыша полуоткрытым ртом.

– Волосы у тебя дурнопьяном пахнут. Знаешь, этаким цветком белым… – шепнул, наклоняясь, Григорий.

Она промолчала. Туманен и далек был взгляд ее, устремленный на ущерб стареющего месяца.

Григорий, выпростав из кармана руку, внезапно притянул ее голову к себе. Она резко рванулась, привстала.

– Пусти!

– Помалкивай.

– Пусти, а то зашумлю!

– Погоди, Аксинья…

– Дядя Пантелей!..

– Ай заблудилась? – совсем близко, из зарослей боярышника, отозвался Пантелей Прокофьевич.

Григорий, сомкнув зубы, прыгнул с копны.

– Ты чего шумишь? Ай заблудилась? – подходя, переспросил старик.

Аксинья стояла возле копны, поправляя сбитый на затылок платок, над нею дымился пар.

– Заблудиться-то нет, а вот было-к замерзнула.

– Тю, баба, а вот, гля, копна. Посогрейся.

Аксинья улыбнулась, нагнувшись за мешком.

V

До хутора Сетракова – места лагерного сбора – шестьдесят верст. Петро Мелехов и Астахов Степан ехали на одной бричке. С ними еще трое казаков-хуторян: Федот Бодовсков – молодой калмыковатый и рябой казак, второочередник лейб-гвардии Атаманского полка Хрисанф Токин, по прозвищу Христоня, и батареец Томилин Иван, направлявшийся в Персиановку. В бричку после первой же кормежки запрягли двухвершкового Христониного коня и Степанового вороного [⁵]. Остальные три лошади, оседланные, шли позади.

Правил здоровенный и дурковатый, как большинство атаманцев, Христоня.

Колесом согнув спину, сидел он впереди, заслонял в будку свет, пугал лошадей гулким октавистым басом. В бричке, обтянутой новеньким брезентом, лежали, покуривая, Петро Мелехов, Степан и батареей, Томилин. Федот Бодовсков шел позади; видно, не в тягость было ему втыкать в пыльную дорогу кривые свои калмыцкие ноги.

Христонина бричка шла головной. За ней тянулись еще семь или восемь запряжек с привязанными оседланными и не оседланными лошадьми.

Вихрились над дорогой хохот, крики, тягучие песни, конское порсканье, перезвяк порожних стремян.

У Петра в головах сухарный мешок. Лежит Петро и крутит желтый длиннющий ус.

– Степан!

– А?

– …на! Давай служивскую заиграем?

– Жарко дюже. Ссохлось все.

– Кабаков нету на ближних хуторах, не жди!

– Ну, заводи. Да ты ить не мастак. Эх, Гришка ваш дишканит! Потянет, чисто нитка серебряная, не голос. Мы с ним на игрищах драли.

Степан откидывает голову, прокашлявшись, заводит низким звучным голосом:

Эх ты, зоренька-зарница,
Рано на небо взошла…

Томилин по-бабьи прикладывает к щеке ладонь, подхватывает тонким, стенящим подголоском. Улыбаясь, заправив в рот усину, смотрит Петро, как у грудастого батарейца синеют от усилия узелки жил на висках.

Молодая, вот она, бабенка
Поздно по воду пошла…

Степан лежит к Христоне головой, поворачивается, опираясь на руку; тугая красивая шея розовеет.

– Христоня, подмоги!

А мальчишка, он догадался,
Стал коня свово седлать…

Степан переводит на Петра улыбающийся взгляд выпученных глаз, и Петро, вытянув изо рта усину, присоединяет голос.

Христоня, разинув непомерную залохматевшую щетиной пасть, ревет, сотрясая брезентовую крышу будки:

Оседлал коня гнедого –
Стал бабенку догонять…

Христоня кладет на ребро аршинную босую ступню, ожидает, пока Степан начнет вновь. Тот, закрыв глаза – потное лицо в тени, – ласково ведет песню, то снижая голос до шепота, то вскидывая до металлического звона:

Ты позволь, позволь, бабенка,
Коня в речке напоить…

И снова колокольно-набатным гудом давит Христоня голоса. Вливаются в песню голоса и с соседних бричек. Поцокивают колеса на железных ходах, чихают от пыли кони, тягучая и сильная, полой водой, течет над дорогой песня. От высыхающей степной музги, из горелой коричневой куги взлетывает белокрылый чибис. Он с криком летит в лощину; поворачивая голову, смотрит изумрудным глазком на цепь повозок, обтянутых белым, на лошадей, кудрявящих смачную пыль копытами, на шагающих по обочине дороги людей в белых, просмоленных пылью рубахах. Чибис падает в лощине, черной грудью ударяет в подсыхающую, примятую зверем траву – и не видит, что творится на дороге. А по дороге так же громыхают брички, так же нехотя переступают запотевшие под седлами кони; лишь казаки в серых рубахах быстро перебегают от своих бричек к передней, грудятся вокруг нее, стонут в хохоте.

Степан во весь рост стоит на бричке, одной рукой держится за брезентовый верх будки, другой коротко взмахивает, сыплет мельчайшей подмывающей скороговоркой:

Не садися возле меня,
Не садися возле меня,
Люди скажут – любишь меня,
Любишь меня,
Ходишь ко мне,
Любишь меня,
Ходишь ко мне,
А я роду не простого…

Десятки грубых голосов хватают на лету, ухают, стелют на придорожную пыль:

А я роду не простого…
Не простого –
Воровского –
Воровского,
Не простого,
Люблю сына князевского…

Федот Бодовсков свищет; приседая, рвутся из постромок кони; Петро, высовываясь из будки, смеется и машет фуражкой; Степан, сверкая ослепительной усмешкой, озорно поводит плечами; а по дороге бугром движется пыль; Христоня, в распоясанной длиннющей рубахе, патлатый, мокрый от пота, ходит вприсядку, кружится маховым колесом, хмурясь и стоная, делает казачка, и на сером шелковье пыли остаются чудовищные разлапистые следы босых его ног.

VI

Возле лобастого, с желтой песчаной лысиной кургана остановились ночевать.

С запада шла туча. С черного ее крыла сочился дождь. Поили коней в пруду. Над плотиной горбатились под ветром унылые вербы. В воде, покрытой застойной зеленью и чешуей убогих волн, отражаясь, коверкалась молния.

Ветер скупо кропил дождевыми каплями, будто милостыню сыпал на черные ладони земли.

Стреноженных лошадей пустили на попас, назначив в караул трех человек.

Остальные разводили огни, вешали котлы на дышла бричек.

Христоня кашеварил. Помешивая ложкой в котле, рассказывал сидевшим вокруг казакам:

– …Курган, стал быть, высокий, навроде этого. Я и говорю покойничку бате: «А что, атаман [⁶] не забастует нас за то, что без всякого, стал быть, дозволенья зачнем курган потрошить?»

– Об чем он тут брешет? – спросил вернувшийся от лошадей Степан.

– Рассказываю, как мы с покойничком батей, царство небесное старику, клад искали.

– Где же вы его искали?

– Это, браток, аж за Фетисовой балкой. Да ты знаешь – Меркулов курган…

– Ну-ну… – Степан присел на корточки, положил на ладонь уголек.

Плямкая губами, долго прикуривал, катал его по ладони.

– Ну, вот. Стал быть, батя говорит: «Давай, Христан, раскопаем Меркулов курган». От деда слыхал он, что в нем зарытый клад. А клад, стал быть, не каждому в руки дается. Батя сулил богу: отдашь, мол, клад – церкву прекрасную выстрою. Вот мы порешили и поехали туда. Земля станишная – сумнение от атамана могло только быть. Приезжаем к ночи. Дождались, покель смеркнется, кобылу, стал быть, стреножили, сами с лопатами залезли на макушку. Зачали бузовать прямо с темечка. Вырыли яму аршина в два, земля – чисто каменная, захрясла от давности. Взмок я. Батя все молитвы шепчет, а у меня, братцы, верите, до того в животе бурчит… В летнюю пору, стал быть, харч вам звестный: кислое молоко да квас… Перехватит поперек живот, смерть в глазах – и все! Батя-покойничек, царство ему небесное, и говорит: «Фу, говорит, Христан, и поганец ты! Я молитву прочитываю, а ты не могешь пищу сдерживать, дыхнуть, стал быть, нечем. Иди, говорит, слазь с кургана, а то я тебе голову лопатой срублю. Через тебя, поганца, клад могет в землю уйтить». Я лег под курганом и страдаю животом, взяло на колотье, а батя-покойничек – здоровый был, чертяка! – копает один. И дорылся он до каменной плиты. Кличет меня. Я, стал быть, подовздел ломом, поднял эту плиту… Верите, братцы, ночь месячная была, а под плитой так и блестит…

– Ну, и брешешь ты, Христоня! – не вытерпел Петро, улыбаясь и дергая ус.

– Чего «брешешь»? Пошел ты к тетери-ятери! – Христоня поддернул широченные шаровары и оглядел слушателей. – Нет, стал быть, не брешу!

Истинный бог – правда!

– К берегу-то прибивайся!

– Так, братцы, и блестит. – Я – глядь, а это, стал быть, сожгенный уголь. Там его было мер сорок. Батя и говорит: «Лезь, Христан, выгребай его». Полез. Кидал, кидал этую страмоту, до самого света хватило. Утром, стал быть, глядь, а он – вот он.

– Кто? – поинтересовался лежавший на попоне Томилин.

– Да атаман, кто же. Едет в пролетке: «Кто дозволил, такие-сякие?»

Молчим. Он нас, стал быть, сгреб – и в станицу. Позапрошлый год в Каменскую на суд вызывали, а батя догадался – успел помереть. Отписали бумагой, что в живых его нету.

Христоня снял котел с дымившейся кашей, пошел к повозке за ложками.

– Что ж отец-то? Сулил церкву построить, да так и не построил? – спросил Степан, дождавшись, пока Христоня вернулся с ложками.

– Дурак ты, Степа, что ж он за уголья, стал быть, строил ба?

– Раз сулил – значит, должен.

– В счет угольев не было никакого уговору, а клад…

От хохота дрогнул огонь. Христоня поднял от котла простоватую голову и, не разобрав, в чем дело, покрыл голоса остальных густым гоготом.

VII

Аксинью выдали за Степана семнадцати лет. Взяли ее с хутора Дубровки, с той стороны Дона, с песков.

За год до выдачи осенью пахала она в степи, верст за восемь от хутора.

Ночью отец ее, пятидесятилетний старик, связал ей треногой руки и изнасиловал.

– Убью, ежели пикнешь слово, а будешь помалкивать – справлю плюшевую кофту и гетры с калошами. Так и помни: убью, ежели что… – пообещал он ей.

Ночью, в одной изорванной исподнице, прибежала Аксинья в хутор. Валяясь в ногах у матери, давясь рыданиями, рассказывала… Мать и старший брат, атаманец, только что вернувшийся со службы, запрягли в бричку лошадей, посадили с собой Аксинью и поехали туда, к отцу. За восемь верст брат чуть не запалил лошадей. Отца нашли возле стана. Пьяный, спал он на разостланном зипуне, около валялась порожняя бутылка из-под водки. На глазах у Аксиньи брат отцепил от брички барок, ногами поднял спящего отца, что-то коротко спросил у него и ударил окованным барком старика в переносицу. Вдвоем с матерью били его часа полтора. Всегда смирная, престарелая мать исступленно дергала на обеспамятевшем муже волосы, брат старался ногами. Аксинья лежала под бричкой, укутав голову, молча тряслась… Перед светом привезли старика домой. Он жалобно мычал, шарил по горнице глазами, отыскивая спрятавшуюся Аксинью. Из оторванного уха его стекала на подушку кровь. Ввечеру он помер. Людям сказали, что пьяный упал с арбы и убился.

А через год приехали на нарядной бричке сваты за Аксинью. Высокий, крутошеий и статный Степан невесте понравился, на осенний мясоед назначили свадьбу. Подошел такой предзимний, с морозцем и веселым ледозвоном день, окрутили молодых; с той поры и водворилась Аксинья в астаховском доме молодой хозяйкой. Свекровь, высокая, согнутая какой-то жестокой бабьей болезнью старуха, на другой же день после гульбы рано разбудила Аксинью, привела ее на кухню и, бесцельно переставляя рогачи, сказала:

– Вот что, милая моя сношенька, взяли мы тебя не кохаться да не вылеживаться. Иди-ка передои коров, а после становись к печке стряпать. Я – старая, немощь одолевает, а хозяйство ты к рукам бери, за тобой оно ляжет.

В этот же день в амбаре Степан обдуманно и страшно избил молодую жену.

Бил в живот, в груди, в спину; бил с таким расчетом, чтобы не видно было людям. С той поры стал он прихватывать на стороне, путался с гулящими жалмерками, уходил чуть не каждую ночь, замкнув Аксинью в амбаре или горенке.

Года полтора не прощал ей обиду: пока не родился ребенок. После этого притих, но на ласку был скуп и по-прежнему редко ночевал дома.

Большое многоскотинное хозяйство затянуло Аксинью работой. Степан работал с ленцой: начесав чуб, уходил к товарищам покурить, перекинуться в картишки, побрехать о хуторских новостях, а скотину убирать приходилось Аксинье, ворочать хозяйством – ей. Свекровь была плохая помощница.

Посуетившись, падала на кровать и, вытянув в нитку блеклую желтень губ, глядя в потолок звереющими от боли глазами, стонала, сжималась в комок. В такие минуты на лице ее, испятнанном черными уродливо крупными родинками, выступал обильный пот, в глазах накапливались и часто, одна за другой, стекали слезы. Аксинья, бросив работу, забивалась где-нибудь в угол и со страхом и жалостью глядела на свекровьино лицо.

Через полтора года старуха умерла. Утром у Аксиньи начались предродовые схватки, а к полудню, за час до появления ребенка, свекровь умерла на ходу, возле дверей старой конюшни. Повитуха, выбежавшая из куреня предупредить пьяного Степана, чтобы не ходил к родильнице, увидела лежащую с поджатыми ногами Аксиньину свекровь.

Аксинья привязалась к мужу после рождения ребенка, но не было у нее к нему чувства, была горькая бабья жалость да привычка. Ребенок умер, не дожив до года. Старая развернулась жизнь. И когда Мелехов Гришка, заигрывая, стал Аксинье поперек пути, с ужасом увидела она, что ее тянет к черному ласковому парню. Он упорно преследовал ее своей настойчивой и ждущей любовью. И это-то упорство и было страшно Аксинье. Она видела, что он не боится Степана, нутром чуяла, что так он от нее не отступится, и, разумом не желая этого, сопротивляясь всеми силами, замечала за собой, что по праздникам и в будни стала тщательней наряжаться, обманывая себя, норовила почаще попадаться ему на глаза. Тепло и приятно ей было, когда черные Гришкины глаза ласкали ее тяжело и исступленно. На заре, просыпаясь доить коров, она улыбалась и, еще не сознавая отчего, вспоминала: «Нынче что-то есть радостное. Что же? Григорий… Гриша…» Пугало это новое, заполнявшее всю ее чувство, и в мыслях шла ощупью, осторожно, как через Дон по мартовскому ноздреватому льду.

Проводив Степана в лагеря, решила с Гришкой видеться как можно реже.

После ловли бреднем решение это укрепилось в ней еще прочнее.

VIII

За два дня до троицы хуторские делили луг. На дележ ходил Пантелей Прокофьевич. Пришел оттуда в обед, кряхтя скинул чирики и, смачно почесывая натруженные ходьбой ноги, сказал:

– Досталась нам делянка возле Красного яра. Трава не особо чтоб дюже добрая. Верхний конец до лесу доходит, кой-что – голощечины. Пырейчик проскакивает.

– Когда ж косить? – спросил Григорий.

– С праздников.

– Дарью возьмете, что ль? – нахмурилась старуха.

Пантелей Прокофьевич махнул рукой – отвяжись, мол.

– Понадобится – возьмем. Полудновать-то собирай, что стоишь, раскрылилась!

Старуха загремела заслонкой, выволокла из печи пригретые щи. За столом Пантелей Прокофьевич долго рассказывал о дележке и жуликоватом атамане, чуть было не обмошенничавшем весь сход.

– Он и энтот год смухлевал, – вступилась Дарья, – отбивали улеши, так он подговаривал все Малашку Фролову конаться.

– Стерва давнишняя, – жевал Пантелей Прокофьевич.

– Батяня, а копнить, гресть кто будет? – робко спросила Дуняшка.

– А ты чего будешь делать?

– Одной, батяня, неуправно.

– Мы Аксютку Астахову покличем. Степан надысь просил скосить ему. Надо уважить.

На другой день утром к мелеховскому базу подъехал верхом на подседланном белоногом жеребце Митька Коршунов. Побрызгивал дождь. Хмарь висела над хутором. Митька, перегнувшись в седле, открыл калитку, въехал на баз. Его с крыльца окликнула старуха.

– Ты, забурунный, чего прибег? – спросила она с видимым неудовольствием. Недолюбливала старая отчаянного и драчливого Митьку.

– И чего тебе, Ильинишна, надоть? – привязывая к перилам жеребца, удивился Митька. – Я к Гришке приехал. Он где?

– Под сараем спит. Тебя, что ж, аль паралик вдарил? Пешки, стал быть, не могешь ходить?

– Ты, тетенька, кажной дыре гвоздь! – обиделся Митька. Раскачиваясь, помахивая и щелкая нарядной плеткой по голенищам лакированных сапог, пошел он под навес сарая.

Григорий спал в снятой с передка арбе, Митька, жмуря левый глаз, словно целясь, вытянул Григория плетью.

– Вставай, мужик!

«Мужик» у Митьки было слово самое ругательное. Григорий вскинулся пружиной.

– Ты чего?

– Будя зоревать!

– Не дури, Митрий, покеда не осерчал…

– Вставай, дело есть.

– Ну?

Митька присел на грядушку арбы, обивая с сапога плетью присохшее грязцо, сказал:

– Мне, Гришка, обидно…

– Ну?

– Да как же, – Митька длинно ругнулся, – он не он, – сотник [⁷], так и задается.

В сердцах он, не разжимая зубов, быстро кидал слова, дрожал ногами.

Григорий привстал.

– Какой сотник?

Хватая его за рукав рубахи, Митька уже тише сказал:

– Зараз седлай коня и побегем в займище. Я ему покажу! Я ему так и сказал: «Давай, ваше благородие, опробуем». – «Веди, грит, всех друзьев-товарищев, я вас всех покрою, затем что мать моей кобылы в Петербурге на офицерских скачках призы сымала». Да, по мне, его кобыла и с матерью, – да будь они прокляты! – а я жеребца не дам обскакать!

Григорий наспех оделся. Митька ходил за ним по пятам; заикаясь от злобы, рассказывал:

– Приехал на гости к Мохову, купцу, энтот самый сотник. Погоди, чей он прозвищем? Кубыть, Листницкий. Такой из себя тушистый, сурьезный. Очки носит. Ну, да нехай! Даром что в очках, а жеребца не дамся обогнать!

Посмеиваясь, Григорий оседлал старую, оставленную на племя матку и через гуменные ворота – чтоб не видел отец – выехал в степь. Ехали к займищу под горой. Копыта лошадей, чавкая, жевали грязь. В займище возле высохшего тополя их ожидали конные: сотник Листницкий на поджарой красавице кобылице и человек семь хуторских ребят верхами.

– Откуда скакать? – обратился к Митьке сотник, поправляя пенсне и любуясь могучими грудными мускулами Митькиного жеребца.

– От тополя до Царева пруда.

– Где это Царев пруд? – Сотник близоруко сощурился.

– А вон, ваше благородие, возле леса.

Лошадей построили. Сотник поднял над головою плетку. Погон на его плече вспух бугром.

– Как скажу «три» – пускать! Ну? Раз, два… три!

Первый рванулся сотник, припадая к луке, придерживая рукой фуражку. Он на секунду опередил остальных. Митька с растерянно-бледным лицом привстал на стременах – казалось Григорию, томительно долго опускал на круп жеребца подтянутую над головой плеть.

От тополя да Царева пруда – версты три. На полпути Митькин жеребец, вытягиваясь в стрелку, настиг кобылицу сотника. Григорий скакал нехотя.

Отстав с самого начала, он ехал куцым наметом, с любопытством наблюдая за удалявшейся, разбитой на звенья цепкой скакавших.

Возле Царева пруда – наносный от вешней воды песчаный увал. Желтый верблюжий горб его чахло порос остролистым змеиным луком. Григорий видел, как на увал разом вскочили и стекли на ту сторону сотник и Митька, за ними поодиночке скользили остальные. Когда подъехал он к пруду, потные лошади уже стояли кучей, спешившиеся ребята окружали сотника. Митька лоснился сдерживаемой радостью. Торжество сквозило в каждом его движении. Сотник, против ожидания, показался Григорию нимало не сконфуженным: он, прислонясь к дереву, покуривая папироску, говорил, указывая мизинцем на свою, словно выкупанную кобылицу:

– Я на ней сделал пробег в полтораста верст. Вчера только приехал со станции. Будь она посвежей – никогда, Коршунов, не обогнал бы ты меня.

– Могет быть, – великодушничал Митька.

– Резвей его жеребца по всей округе нету, – завидуя, сказал веснушчатый паренек, прискакавший последним.

– Конь добрячий. – Митька дрожащей от пережитого волнения рукой похлопал по шее жеребца и, деревянно улыбаясь, глянул на Григория.

Они вдвоем отделились от остальных, поехали под горою, а не улицей.

Сотник попрощался с ними холодновато, сунул два пальца под козырек и отвернулся.

Уже подъезжая по проулку к двору, Григорий увидел шагавшую им навстречу Аксинью. Шла она, ощипывая хворостинку; увидела Гришку – ниже нагнула голову.

– Чего застыдилась, аль мы телешами едем? – крикнул Митька и подмигнул:

– Калинушка моя, эх, горьковатенькая!

Григорий, глядя перед собой, почти проехал мимо и вдруг огрел мирно шагавшую кобылу плетью. Та присела на задние ноги – взлягнув, забрызгала Аксинью грязью.

– И-и-и, дьявол дурной!

Круто повернув, наезжая на Аксинью разгоряченной лошадью, Григорий спросил:

– Чего не здороваешься?

– Не стоишь того!

– За это вот и обляпал – не гордись!

– Пусти! – крикнула Аксинья, махая руками перед мордой лошади. – Что ж ты меня конем топчешь?

– Это кобыла, а не конь.

– Все одно пусти!

– За что серчаешь, Аксютка? Неужели за надышнее, что в займище?..

Григорий заглянул ей в глаза. Аксинья хотела что-то сказать, но в уголке черного ее глаза внезапно нависла слезинка; жалко дрогнули губы.

Она, судорожно глотнув, шепнула:

– Отвяжись, Григорий… Я не серчаю… Я… – И пошла.

Удивленный Григорий догнал Митьку у ворот.

– Придешь ноне на игрище? – спросил тот.

– Нет.

– Что так? Либо ночевать покликала?

Григорий потер ладонью лоб и не ответил.

IX

От троицы только и осталось по хуторским дворам: сухой чабрец, рассыпанный на полах, пыль мятых листьев да морщиненная, отжившая зелень срубленных дубовых и ясеневых веток, приткнутых возле ворот и крылец.

С троицы начался луговой покос. С самого утра зацвело займище праздничными бабьими юбками, ярким шитвом завесок, красками платков.

Выходили на покос всем хутором сразу. Косцы и гребельщицы одевались будто на годовой праздник. Так повелось исстари. От Дона до дальних ольховых зарослей шевелился и вздыхал под косами опустошаемый луг.

Мелеховы припозднились. Выехали на покос, когда уже на лугу была чуть не половина хутора.

– Долго зорюешь, Пантелей Прокофьич! – шумели припотевшие косари.

– Не моя вина, бабья! – усмехался старик и торопил быков плетенным из сырца кнутом.

– Доброе здоровье, односум [⁸]. Припозднился, браток, припозднился… – Высокий казак в соломенной шляпе качал головой, отбивая у дороги косу.

– Аль трава пересохнет?

– Рысью поедешь – успеешь, а то и пересохнет. Твой улеш в каком месте?

– А под Красным яром.

– Ну погоняй рябых, а то не доедешь ноне.

Позади на арбе сидела Аксинья, закутавшая от солнца платком все лицо.

Из узкой, оставленной для глаз щели она смотрела на сидевшего против нее Григория равнодушно и строго. Дарья, тоже укутанная и принаряженная, свесив между ребер арбы ноги, кормила длинной, в прожилках, грудью засыпавшего на руках ребенка. Дуняшка подпрыгивала на грядушке, счастливыми глазами разглядывая луг и встречавшихся по дороге людей. Лицо ее, веселое, тронутое загаром и у переносицы веснушками, словно говорило:

«Мне весело и хорошо оттого, что день, подсиненный безоблачным небом, тоже весел и хорош; оттого, что на душе вот такой же синий покой и чистота. Мне радостно, и больше я ничего не хочу». Пантелей Прокофьевич, натягивая на ладонь рукав бязевой рубахи, вытирал набегавший из-под козырька пот.

Согнутая спина его, с плотно прилипшей рубахой, темнела мокрыми пятнами.

Солнце насквозь пронизывало седой каракуль туч, опускало на далекие серебряные обдонские горы, степь, займище и хутор веер дымчатых преломленных лучей.

День перекипал в зное. Обдерганные ветром тучки ползли вяло, не обгоняя тянувшихся по дороге быков Пантелея Прокофьевича. Сам он тяжело поднимал кнут, помахивая им, словно в нерешительности: ударить по острым бычьим кострецам или нет. Быки, видно, понимая это, не прибавляли шагу, так же медленно, ощупью переставляли клешнятые ноги, мотали хвостами.

Пыльно-золотистый с оранжевым отливом слепень кружился над ними.

Луг, скошенный возле хуторских гумен, светлел бледно-зелеными пятнами; там, где еще не сняли травы, ветерок шершавил зеленый с глянцевитой чернью травяной шелк.

– Вон наша делянка. – Пантелей Прокофьевич махнул кнутом.

– От лесу будем зачинать? – спросил Григорий.

– Можно и с этого краю. Тут я глаголь вырубил лопатой.

Григорий отпряг занудившихся быков. Старик, посверкивая серьгой, пошел искать отметину – вырубленный у края глаголь.

– Бери косы! – вскоре крикнул он, махая рукой.

Григорий пошел, уминая траву. От арбы по траве потек за ним колыхающийся след. Пантелей Прокофьевич перекрестился на беленький стручок далекой колокольни, взял косу. Горбатый нос его блистал, как свежелакированный, во впадинах черных щек томилась испарина. Он улыбнулся, разом обнажив в вороной бороде несчетное число белых, частых зубов, и занес косу, поворачивая морщинистую шею вправо. Саженное полукружье смахнутой травы легло под его ногами.

Григорий шел за ним следом, полузакрыв глаза, стелил косой травье.

Впереди рассыпанной радугой цвели бабьи завески, но он искал глазами одну, белую с прошитой каймой; оглядывался на Аксинью и, снова приноравливаясь к отцову шагу, махал косой.

Аксинья неотступно была в его мыслях; полузакрыв глаза, мысленно целовал ее, говорил ей откуда-то набредавшие на язык горячие и ласковые слова, потом отбрасывал это, шагал под счет – раз, два, три; память подсовывала отрезки воспоминаний: «Сидели под мокрой копной… в ендове свиристела турчелка… месяц над займищем… и с куста в лужину редкие капли вот так же – раз, два, три… Хорошо, ах, хорошо-то!..»

Возле стана засмеялись. Григорий оглянулся: Аксинья, наклоняясь, что-то говорила лежащей под арбой Дарье, та замахала руками, и снова обе засмеялись. Дуняшка сидела на вие [⁹], тонюсеньким голоском пела.

«Дойду вон до энтого кустика, косу отобью, – подумал Григорий и почувствовал, как коса прошла по чему-то вязкому. Нагнулся посмотреть: из-под ног с писком заковылял в травку маленький дикий утенок. Около ямки, где было гнездо, валялся другой, перерезанный косой надвое, остальные с чулюканьем рассыпались по траве. Григорий положил на ладонь перерезанного утенка. Изжелта-коричневый, на днях только вылупившийся из яйца, он еще таил в пушке живое тепло. На плоском раскрытом клювике розовенький пузырек кровицы, бисеринка глаза хитро прижмурена, мелкая дрожь горячих еще лапок.

Григорий с внезапным чувством острой жалости глядел на мертвый комочек, лежавший у него на ладони.

– Чего нашел, Гришунька?..

По скошенным рядам, подпрыгивая, бежала Дуняшка. На груди ее метались мелко заплетенные косички. Морщась, Григорий уронил утенка, злобно махнул косой.

Обедали на скорях. Сало и казачья присяга, – откидное кислое молоко, привезенное из дому в сумке, – весь обед.

– Домой ехать не из чего, – сказал за обедом Пантелей Прокофьевич. – Пущай быки пасутся в лесу, а завтра, покель подберет солнце росу, докосим.

После обеда бабы начали гресть. Скошенная трава вяла и сохла, излучая тягучий дурманящий аромат.

Смеркалось, когда бросили косить. Аксинья догребла оставшиеся ряды, пошла к стану варить кашу. Весь день она зло высмеивала Григория, глядела на него ненавидящими глазами, словно мстила за большую, незабываемую обиду. Григорий, хмурый и какой-то полинявший, угнал к Дону – поить – быков. Отец наблюдал за ним и за Аксиньей все время. Неприязненно поглядывая на Григория, сказал:

– Повечеряешь, а после постереги быков. Гляди, в траву не пущай. Зипун мой возьмешь.

Дарья уложила под арбой дитя и с Дуняшкой пошла в лес за хворостом.

Над займищем по черному недоступному небу шел ущербленный месяц. Над огнем метелицей порошили бабочки. Возле костра на раскинутом ряднище собрали вечерять. В полевом задымленном котле перекипала каша. Дарья подолом исподней юбки вытерла ложки, Крикнула Григорию:

– Иди вечерять!

Григорий в накинутом на плечи зипуне вылез из темноты, подошел к огню.

– Ты чего это такой ненастный? – улыбнулась Дарья.

– К дождю, видно, поясницу ломит, – попробовал Григорий отшутиться.

– Он быков стеречь не хочет, ей-богу. – Дуняшка улыбнулась, подсаживаясь к брату, заговорила с ним, но разговор как-то не плелся.

Пантелей Прокофьевич истово хлебал кашу, хрустел на зубах недоваренным пшеном. Аксинья села, не поднимая глаз, на шутки Дарьи нехотя улыбалась.

Испепеляя щеки, сжигал ее беспокойный румянец.

Григорий встал первый, ушел к быкам.

– Гляди, траву чужую быкам не потрави! – вслед ему крикнул отец и поперхнулся кашей, долго трескуче кашлял.

Дуняшка пыжила щеки, надуваясь смехом. Догорал огонь. Тлеющий хворост обволакивал сидевших медовым запахом прижженной листвы.

* * *

В полночь Григорий, крадучись, подошел к стану, стал шагах в десяти.

Пантелей Прокофьевич сыпал на арбу переливчатый храп. Из-под пепла золотым павлиньим глазком высматривал не залитый с вечера огонь.

От арбы оторвалась серая укутанная фигура и зигзагами медленно двинулась к Григорию. Не доходя два-три шага, остановилась. Аксинья. Она.

Гулко и дробно сдвоило у Григория сердце; приседая, шагнул вперед, откинув полу зипуна, прижал к себе послушную, полыхающую жаром. У нее подгибались в коленях ноги, дрожала вся, сотрясаясь, вызванивая зубами. Рывком кинул ее Григорий на руки – так кидает волк к себе на хребтину зарезанную овцу, – путаясь в полах распахнутого зипуна, задыхаясь, пошел.

– Ой, Гри-и-иша… Гри-шень-ка!.. Отец…

– Молчи!..

Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, давясь горечью раскаяния, Аксинья почти крикнула низким стонущим голосом:

– Пусти, чего уж теперь… Сама пойду!

X

Не лазоревым алым цветом [¹⁰], а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь.

С лугового покоса переродилась Аксинья. Будто кто отметину сделал на ее лице, тавро выжег. Бабы при встрече с ней ехидно ощерялись, качали головами вслед, девки завидовали, а она гордо и высоко несла свою счастливую, но срамную голову.

Скоро про Гришкину связь узнали все. Сначала говорили об этом шепотом, – верили и не верили, – но после того как хуторской пастух Кузька Курносый на заре увидел их возле ветряка, лежавших под неярким светом закатного месяца в невысоком жите, мутной прибойной волной покатилась молва.

Дошло и до ушей Пантелея Прокофьевича. Как-то в воскресенье пошел он к Мохову в лавку. Народу – не дотолпишься. Вошел – будто раздались, заулыбались. Протиснулся к прилавку, где отпускали мануфактуру. Товар ему взялся отпускать сам хозяин, Сергей Платонович.

– Что-то тебя давненько не видать, Прокофьич?

– Делишки все. Неуправка в хозяйстве.

– Что так? Сыны вон какие, а неуправка.

– Что ж сыны-то: Петра в лагеря проводил, двое с Гришкой и ворочаем.

Сергей Платонович надвое развалил крутую гнедоватую бородку, многозначительно скосил глаза на толпившихся казаков.

– Да, голубчик, ты что же это примолчался-то?

– А что?

– Как что? Сына задумал женить, а сам ни гугу.

– Какого сына?

– Григорий у тебя ведь неженатый.

– Покедова ишо не собирался женить.

– А я слышал, будто в снохи берешь… Степана Астахова Аксинью.

– Я? От живого мужа… Да ты что ж, Платоныч, навроде смеешься? А?

– Какой смех! Слышал от людей.

Пантелей Прокофьевич разгладил на прилавке развернутую штуку материи и, круто повернувшись, захромал к выходу. Он направился прямо домой. Шел, по-бычьи угнув голову, сжимая связку жилистых пальцев в кулак; заметней припадал на хромую ногу. Минуя астаховский двор, глянул через плетень:

Аксинья, нарядная, помолодевшая, покачиваясь в бедрах, шла в курень с порожним ведром.

– Эй, погоди-ка!..

Пантелей Прокофьевич чертом попер в калитку. Аксинья стала, поджидая его. Вошли в курень. Чисто выметенный земляной пол присыпан красноватым песком, в переднем углу на лавке вынутые из печи пироги. Из горницы пахнет слежалой одеждой и почему-то – анисовыми яблоками.

Под ноги Пантелею Прокофьевичу подошел было поластиться рябой большеголовый кот. Сгорбил спину и дружески толкнулся о сапог. Пантелей Прокофьевич шваркнул его об лавку и, глядя Аксинье в брови, крикнул:

– Ты что ж это?.. А? Не остыл мужьин след, а ты уж хвост набок! Гришке я кровь спущу за это самое, а Степану твоему пропишу!.. Пущай знает!.. Ишь ты, курва, мало тебя били… Чтоб с нонешнего дня и ноги твоей на моем базу не ступало. Шашлы заводить с парнем, а Степан придет да мне же…

Аксинья, сузив глаза, слушала. И вдруг бесстыдно мотнула подолом, обдала Пантелея Прокофьевича запахом бабьих юбок и грудью пошла на него, кривляясь и скаля зубы.

– Ты что мне, свекор? А? Свекор?.. Ты что меня учишь! Иди свою толстозадую учи! На своем базу распоряжайся!.. Я тебя, дьявола хромого, культяпого, в упор не вижу!.. Иди отсель, не спужаешь!

– Погоди, дура!

– Нечего годить, тебе не родить!.. Ступай, откель пришел! А Гришку твоего, захочу – с костями съем и ответа держать не буду!.. Вот на!

Выкуси! Ну, люб мне Гришка. Ну? Вдаришь, что ль?.. Мужу пропишешь?.. Пиши хучь наказному атаману, а Гришка мой! Мой! Мой! Владаю им и буду владать!..

Аксинья напирала на оробевшего Пантелея Прокофьевича грудью (билась она под узкой кофточкой, как стрепет в силке), жгла его полымем черных глаз, сыпала слова – одно другого страшней и бесстыжей. Пантелей Прокофьевич, подрагивая бровями, отступал к выходу, нащупал поставленный в углу костыль и, махая рукой, задом отворил дверь. Аксинья вытесняла его из сенцев, задыхаясь, выкрикивала, бесновалась:

– За всю жизнь за горькую отлюблю!.. А там хучь убейте! Мой Гришка!

Мой!

Пантелей Прокофьевич, что-то булькая себе в бороду, зачикилял к дому.

Гришку он нашел в горнице. Не говоря ни слова, достал его костылем вдоль спины. Григорий, изогнувшись, повис на отцовской руке.

– За что, батя?

– За дело, су-у-у-кин сын!..

– За что?

– Не пакости соседу! Не срами отца! Не таскайся, кобелина! – хрипел Пантелей Прокофьевич, тягая по горнице Григория, силясь вырвать костыль.

– Драться не дам! – глухо сапнул Григорий и, стиснув челюсти, рванул костыль. На колено его и – хряп!..

Пантелей Прокофьевич – сына по шее тугим кулаком.

– На сходе запорю!.. Ах ты чертово семя, прокляяя-а-а-тый сын! – Он сучил ногами, намереваясь еще раз ударить. – На Марфушке-дурочке женю!.. Я те выхолощу!.. Ишь ты!..

На шум прибежала мать.

– Прокофьич, Прокофьич!.. Охолонь трошки!.. Погоди!..

Но старик разошелся не на шутку: поднес раз жене, опрокинул столик со швейной машиной и, навоевавшись, вылетел на баз. Не успел Григорий скинуть рубаху с разорванным в драке рукавом, как дверь крепко хлястнула и на пороге вновь тучей буревой укрепился Пантелей Прокофьевич.

– Женить сукиного сына!.. – Он по-лошадиному стукнул ногой, уперся взглядом в мускулистую спину Григория. – Женю!.. Завтра же поеду сватать!

Дожил, что сыном в глаза смеются!

– Дай рубаху-то надеть, посля женишь.

– Женю! На дурочке женю!.. – Хлопнул дверью, по крыльцу протарахтели шаги и стихли.

XI

За хутором Сетраковым в степи рядами вытянулись повозки с брезентовыми будками. Невидимо быстро вырос городок, белокрыший и аккуратный, с прямыми улочками и небольшой площадкой в центре, по которой похаживал часовой.

Лагеря зажили обычной для мая месяца, ежегодно однообразной жизнью. По утрам команда казаков, караулившая на попасе лошадей, пригоняла их к лагерям. Начинались чистка, седловка, перекличка, построения. Зычно покрикивал заведующий лагерями штаб-офицер, шумоватый войсковой старшина Попов, горланили, муштруя молодых казаков, обучавшие их урядники. За бугром сходились в атаках, хитро окружали и обходили «противника».

Стреляли по мишени из дробовиц. Казаки помоложе охотно состязались в рубке, постарше – отвиливали от занятий.

Люди хрипли от жары и водки, а над длинными шеренгами крытых повозок тек пахучий волнующий ветер, издалека свистели суслики, степь тянула подальше от жилья и дыма выбеленных куреней.

За неделю до выхода из лагерей к Андрею Томилину, родному брату батарейца Ивана, приехала жена. Привезла домашних сдобных бурсаков, всякого угощения и ворох хуторских новостей.

На другой день спозаранку уехала. Повезла от казаков домашним и близким поклоны, наказы. Лишь Степан Астахов ничего не пересылал с ней. Накануне заболел он, лечился водкой и не видел не только жены Томилина, но и всего белого света. На ученье не поехал; по его просьбе фельдшер кинул ему кровь, поставил на грудь дюжину пиявок. Степан в одной исподней рубахе сидел у колеса своей брички, – фуражка с белым чехлом мазалась, вытирая колесную мазь, – оттопырим губу, смотрел, как пиявки, всосавшись в выпуклые полушария его груди, набухали черной кровью.

Возле стоял полковый фельдшер, курил, процеживая сквозь редкие зубы табачный дым.

– Легчает?

– От грудей тянет. Сердцу, кубыть, просторней…

– Пиявки – первое средство!

К ним подошел Томилин. Мигнул.

– Степан, словцо бы сказать хотел.

– Говори.

– Поди на-час [¹¹].

Степан, кряхтя, поднялся, отошел с Томилиным.

– Ну, выкладывай.

– Баба моя приезжала… Ноне уехала.

– А…

– Про твою жененку по хутору толкуют…

– Что?

– Гутарют недобро.

– Ну?

– С Гришкой Мелеховым спуталась… В открытую.

Степан, бледнея, рвал с груди пиявок, давил их ногою. Последнюю раздавил, застегнул воротник рубахи и, словно испугавшись чего-то, снова расстегнул… Белые губы не находили покоя: подрагивая, расползались в нелепую улыбку, ежились, собираясь в синеватый комок… Томилину казалось, что Степан жует что-то твердое, неподатливое на зубы. Постепенно к лицу вернулась краска, прихваченные изнутри зубами, окаменели в недвижности губы. Степан снял фуражку, рукавом размазал по белому чехлу пятно колесной мази, сказал звонко:

– Спасибо за вести.

– Хотел упредить… Ты извиняй… Так, мол, и так дома…

Томилин сожалеюще хлопнул себя по штанине и ушел к нерасседланному коню. Лагеря в гуле голосов. Приехали с рубки казаки. Степан с минуту стоял, разглядывая сосредоточенно и строго черное пятно на фуражке. На сапог ему карабкалась полураздавленная, издыхающая пиявка.

XII

Оставалось полторы недели до прихода казаков из лагерей.

Аксинья неистовствовала в поздней горькой своей любви. Несмотря на угрозы отца, Григорий, таясь, уходил к ней с ночи и возвращался с зарей.

За две недели вымотался он, как лошадь, сделавшая непосильный пробег.

От бессонных ночей коричневая кожа скуластого его лица отливала синевою, из ввалившихся глазниц устало глядели черные, сухие глаза.

Аксинья ходила, не кутая лица платком, траурно чернели глубокие ямы под глазами; припухшие, слегка вывернутые, жадные губы ее беспокойно и вызывающе смеялись.

Так необычайна и явна была сумасшедшая их связь, так исступленно горели они одним бесстыдным полымем, людей не совестясь и не таясь, худея и чернея в лицах на глазах у соседей, что теперь на них при встречах почему-то стыдились люди смотреть.

Товарищи Григория, раньше трунившие над ним по поводу связи с Аксиньей, теперь молчали, сойдясь, и чувствовали себя в обществе Григория неловко, связанно. Бабы, в душе завидуя, судили Аксинью, злорадствовали в ожидании прихода Степана, изнывали, снедаемые любопытством. На развязке плелись их предположения.

Если б Григорий ходил к жалмерке Аксинье, делая вид, что скрывается от людей, если б жалмерка Аксинья жила с Григорием, блюдя это в относительной тайне, и в то же время не чуралась бы других, то в этом не было бы ничего необычного, хлещущего по глазам. Хутор поговорил бы и перестал. Но они жили, почти не таясь, вязало их что-то большое, не похожее на короткую связь, и поэтому в хуторе решили, что это преступно, безнравственно, и хутор прижух в поганеньком выжиданьице: придет Степан – узелок развяжет.

В горнице над кроватью протянута веревочка. На веревочку нанизаны белые и черные порожние, без ниток, катушки. Висят для красоты. На них ночлежничают мухи, от них же к потолку – пряжа паутины. Григорий лежит на голой прохладной Аксиньиной руке и смотрит в потолок на цепку катушек.

Аксинья другой рукой – огрубелыми от работы пальцами – перебирает на запрокинутой голове Григория жесткие, как конский волос, завитки.

Аксиньины пальцы пахнут парным коровьим молоком; когда поворачивает Григорий голову, носом втыкаясь Аксинье в подмышку, – хмелем невыбродившим бьет в ноздри острый сладковатый бабий пот.

В горнице, кроме деревянной крашеной кровати с точеными шишками по углам, стоит возле дверей окованный уемистый сундук с Аксиньиным приданым и нарядами. Под передним углом – стол, клеенка с генералом Скобелевым, скачущим на склоненные перед ним махровитые знамена; два стула, вверху – образа в бумажных ярко-убогих ореолах. Сбоку, на стене – засиженные мухами фотографии. Группа казаков – чубатые головы, выпяченные груди с часовыми цепками, оголенные клинки палашей: Степан с товарищами еще с действительной службы. На вешалке висит неприбранный Степанов мундир.

Месяц глазастеет в оконную прорезь, недоверчиво щупает две белые урядницкие лычки на погоне мундира.

Аксинья со вздохом целует Григория повыше переносицы на развилке бровей.

– Гриша, колосочек мой…

– Чего тебе?

– Осталося девять ден…

– Ишо не скоро.

– Что я, Гриша, буду делать?

– Я почем знаю.

Аксинья удерживает вздох и снова гладит и разбирает спутанный Гришкин чуб.

– Убьет меня Степан… – не то спрашивает, не то утвердительно говорит она.

Григорий молчит. Ему хочется спать. Он с трудом раздирает липнущие веки, прямо над ним – мерцающая синевою чернь Аксиньиных глаз.

– Придет муж, – небось, бросишь меня? Побоишься?

– Мне что его бояться, ты – жена, ты и боись.

– Зараз, с тобой, я не боюсь, а посередь дня раздумаюсь – и оторопь возьмет…

Григорий зевает, перекатывая голову, говорит:

– Степан придет – это не штука. Батя вон меня женить собирается.

Григорий улыбается, хочет еще что-то сказать, но чувствует: рука Аксиньи под его головой как-то вдруг дрябло мякнет, вдавливается в подушку и, дрогнув, через секунду снова твердеет, принимает первоначальное положение.

– Кого усватали? – приглушенно спрашивает Аксинья.

– Только собирается ехать. Мать гутарила, кубыть, к Коршуновым, за ихнюю Наталью.

– Наталья… Наталья – девка красивая… Дюже красивая. Что ж, женись.

Надысь видела ее в церкви… Нарядная была…

Аксинья говорит быстро, но слова расползаются, не доходят до слуха неживые и бесцветные слова.

– Мне ее красоту за голенищу не класть. Я бы на тебе женился.

Аксинья резко выдергивает из-под головы Григория руку, сухими глазами смотрит в окно. По двору – желтая ночная стынь. От сарая – тяжелая тень.

Свиристят кузнечики. У Дона гудят водяные быки, угрюмые басовитые звуки ползут через одинарное оконце в горницу.

– Гриша!

– Надумала что?

Аксинья хватает неподатливые, черствые на ласку Гришкины руки, жмет их к груди, к холодным, помертвевшим щекам, кричит стонущим голосом:

– На что ты, проклятый, привязался ко мне? Что я буду делать!..

Гри-и-ишка!.. Душу ты мою вынаешь!.. Сгубилась я… Придет Степан – какой ответ держать стану?.. Кто за меня вступится?..

Григорий молчит. Аксинья скорбно глядит на его красивый хрящеватый нос, на покрытые тенью глаза, на немые губы… И вдруг рвет плотину сдержанности поток чувства: Аксинья бешено целует лицо его, шею, руки, жесткую курчавую черную поросль на груди. В промежутки, задыхаясь, шепчет, и дрожь ее ощущает Григорий:

– Гриша, дружечка моя… родимый… давай уйдем. Милый мой! Кинем все, уйдем. И мужа и все кину, лишь бы ты был… На шахты уйдем, далеко. Кохать тебя буду, жалеть… На Парамоновских рудниках у меня дядя родной в стражниках служит, он нам пособит… Гриша! Хучь словцо урони.

Григорий углом переламывает левую бровь, думает и неожиданно открывает горячие свои, нерусские глаза. Они смеются. Слепят насмешкой.

– Дура ты, Аксинья, дура! Гутаришь, а послухать нечего. Ну, куда я пойду от хозяйства? Опять же, на службу мне на энтот год. Не годится дело… От земли я никуда не тронусь. Тут степь, дыхнуть есть чем, а там?

Прошлую зиму ездил я с батей на станцию, так было-к пропал. Паровозы ревут, дух там чижелый от горелого угля. Как народ живет – не знаю, может, они привыкли к этому самому угару… – Григорий сплевывает и еще раз говорит:

– Никуда я с хутора не пойду.

За окном темнеет, на месяц наплыло облачко. Меркнет желтая, разлитая по двору стынь, стираются выутюженные тени, и уже не разобрать, что темнеет за плетнем: прошлогодний порубленный хворост ли или прислонившийся к плетню старюка-бурьян.

В горнице тоже густеет темень, блекнут Степановы урядницкие лычки на висящем у окна казачьем мундире, и в серой застойной непрогляди Григорий не видит, как у Аксиньи мелкой дрожью трясутся плечи и на подушке молча подпрыгивает стиснутая ладонями голова.

XIII

С того дня, как приезжала баба Томилина, подурнел Степан с лица. Висли на глаза брови, ложбинка глубокая и черствая косо прорезала лоб. Он мало говорил с товарищами, из-за пустяков вспыхивал и начинал ссору, ни с того ни с сего поругался с вахмистром Плешаковым, на Петра Мелехова почти не глядел. Лопнула вожжина дружбы, раньше соединявшая их. В тяжкой накипевшей злобе своей шел Степан под гору, как лошадь, понесшая седока. Домой возвращались они врагами.

Надо же было приключиться такому случаю, ускорившему развязку неопределенных и враждебных отношений, установившихся между ними за последнее время. Из лагерей поехали по-прежнему впятером. В бричку запрягли Петрова коня и Степанова. Христоня на своем ехал верхом. Андрея Томилина трясла лихорадка, лежал он в будке под шинелью. Федот Бодовсков ленился править, поэтому кучеровал Петро. Степан шел возле брички, плетью сбивая пунцовые головки придорожного татарника. Падал дождь. Густой чернозем смолою крутился на колесах. Небо по-осеннему сизело, запеленатое в тучи. Спустилась ночь. Огней хутора, сколько ни приглядывались, не было видно. Петро щедро сыпал лошадям кнута. И вот тут-то в темноте крикнул Степан:

– Ты что же… Своего коня прижеливаешь, а с моего кнут не сходит?

– Гляди дюжей. Чей не тянет, того и погоняю.

– Как бы я тебя не подпрег. Турки – они тягущи…

Петро бросил вожжи.

– Тебе что надо?

– Сиди уж, не вставай.

– То-то, помолчал бы.

– Ты чего к нему прискипался? – загудел Христоня, подъезжая к Степану.

Тот промолчал. В темноте не видно было его лица. С полчаса ехали молча.

Шелестела под колесами грязь. Дремотно вызванивал по брезентовой крыше будки сеянный на сито дождь. Петро, бросив вожжи, курил. Перебирал в уме все те обидные слова, которые он при новой стычке скажет Степану. Его подмывала злоба. Хотелось хлестко выругать этого подлеца Степана, осмеять.

– Посторонись. Дай в будку пролезть. – Степан легонько толкнул Петра, вскочил на подножку.

Тут-то неожиданно дернулась бричка и стала. Оскользаясь по грязи, затопотали лошади, из-под подков брызнули искры. Громыхнул натянутый барок.

– Трррр!.. – крикнул Петро, прыгая с брички.

– Что там такое? – всполошился Степан.

Подсказал Христоня.

– Обломались, черти?

– Засвети огонь.

– Серники у кого?

– Степан, кинь серники!

Впереди, всхрапывая, билась лошадь. Кто-то чиркнул спичкой. Оранжевое колечко света – и опять темь. Дрожащими руками Петро щупал спину упавшей лошади. Дернул под уздцы.

– Но!..

Лошадь, вздохнув, повалилась на бок, хряпнуло дышло. Подбежавший Степан зажег щепоть спичек. Конь его лежал, вскидывая голову. Передняя нога по колено торчала в заваленной сурчине.

Христоня, суетясь, отцепил постромки.

– Ногу ему выручай!

– Отпрягай Петрова коня, ну, живо!

– Стой, про-кля-тый! Трррр!..

– Он брыкается, дьявол. Сторонись!

С трудом подняли Степанова коня на ноги. Измазанный Петро держал его под уздцы, Христоня ползал в грязи на коленях, ощупывая безжизненную поднятую ногу.

– Должно, переломил… – пробасил он.

Федот Бодовсков шлепнул по дрожащей лошадиной спине ладонью.

– А ну, проведи. Может, пойдет?

Петро потянул на себя поводья. Конь прыгнул, не наступая на левую переднюю, и заржал. Томилин, надевая шинель в рукава, горестно топтался около.

– Врюхались!.. Сгубили коня, эх!.

Молчавший все время Степан словно этого и ждал: отпихнув Христоню, кинулся на Петра. Целил в голову, но промахнулся – в плечо попал.

Сцепились. Упали в грязь. Треснула на ком-то рубаха. Степан подмял Петра и, придавив коленом голову, гвоздил кулачьями. Христоня растянул их, матерясь.

– За что? – выхаркивая кровь, кричал Петро.

– Правь, гадюка! Бездорожно не езди!..

Петро рванулся из Христониных рук.

– Но-но-но! Балуй у меня! – гудел тот, одной рукой прижимая его к бричке.

В пару к Петрову коню припрягли низкорослого, но тягущого конишку Федота Бодовскова.

– Садись на моего! – приказал Степану Христоня.

Сам полез в будку к Петру.

Уже в полночь приехали на хутор Гниловский. Стали у крайнего куренька.

Христоня пошел проситься на ночевку. Не обращая внимания на кобеля, хватавшего его за полы шинели, он проплюхал к окну, открыл ставень, поскреб ногтем о стекло.

– Хозяин!

Шорох дождя и заливистый собачий брех.

– Хозяин! Эй, добрые люди! Пустите, ради Христа, заночевать. А?

Служивые, из лагерей. Сколько? Пятеро нас. Ага, ну, спаси Христос.

Заезжай! – крикнул он, поворачиваясь к воротам.

Федот ввел во двор лошадей. Споткнулся о свиное корыто, брошенное посреди двора, выругался. Лошадей поставили под навес сарая. Томилин, вызванивая зубами, пошел в хату. В будке остались Петро и Христоня.

На заре собрались ехать. Вышел из хаты Степан, за ним семенила древняя горбатая старушонка. Христоня, запрягавший коней, пожалел ее:

– Эх, бабуня, как тебя согнуло-то! Небось в церкви поклоны класть способно, чудок нагнулась – и вот он, пол.

– Соколик мой, атаманец, мне – поклоны класть, на тебе – собак вешать способно… Всякому свое. – Старуха сурово улыбнулась, удивив Христоню густым рядом несъеденных мелких зубов.

– Ишь ты, какая зубастая, чисто щука. Хучь бы мне на бедность подарила с десяток. Молодой вот, а жевать нечем.

– А я с чем остануся, хороший мой?

– Тебе, бабка, лошадиные вставим. Все одно помирать, а на том свете на зубы не глядят: угодники – они ить не из цыганев.

– Мели, Емеля, – улыбнулся, влезая на бричку, Томилин.

Старуха прошла со Степаном под сарай.

– Какой из них?

– Вороной, – вздохнул Степан.

Старуха положила на землю свой костыль и мужским, уверенно-сильным движением подняла коню испорченную ногу. Скрюченными тонкими пальцами долго щупала коленную чашечку. Конь прижимал уши, ощеряя коричневый навес зубов, приседал от боли на задние ноги.

– Нет, полому, казачок, нету. Оставь, полечу.

– Толк-то будет, бабуня?

– Толк? А кто ж его знает, славный мой… Должно, будет толк.

Степан махнул рукой и пошел к бричке.

– Оставишь ай нет? – щурилась вслед старуха.

– Пущай остается.

– Она его вылечит: оставил об трех ногах – возьмешь кругом без ног.

Ветинара с горбом нашел, – хохотал Христоня.

XIV

– …Тоскую по нем, родная бабунюшка. На своих глазыньках сохну. Не успеваю юбку ушивать – что ни день, то шире становится… Пройдет мимо база, а у меня сердце закипает… упала б наземь, следы б его целовала…

Может, присушил чем?.. Пособи, бабунюшка! Женить его собираются… Пособи, родная! Что стоит – отдам. Хучь последнюю рубаху сыму, только пособи!

Светлыми, в кружеве морщин, глазами глядит бабка Дроздиха на Аксинью, качает головой под горькие слова рассказа.

– Чей же паренек-то?

– Пантелея Мелехова.

– Турка, что ли?

– Его.

Бабка жует ввалившимся ртом, медлит с ответом.

– Придешь, бабонька, пораньше завтра. Чуть займется зорька, придешь. К Дону пойдем, к воде. Тоску отольем. Сольцы прихвати щепоть из дому…

Так-то.

Аксинья кутает желтым полушалком лицо и, сгорбившись, выходит за ворота.

Темная фигура ее рассасывается в ночи. Сухо черкают подошвы чириков.

Смолкают и шаги. Где-то на краю хутора дерутся и ревут песни.

С рассветом Аксинья, не спавшая всю ночь, – у Дроздихиного окна.

– Бабушка!

– Кто там?

– Я, бабушка. Вставай.

– Зараз оденусь.

По проулку спускаются к Дону. У пристани, возле мостков, мокнет в воде брошенный передок арбы. Песок у воды леденисто колок. От Дона течет сырая, студеная мгла.

Дроздиха берет костистой рукой Аксиньину руку, тянет ее к воде.

– Соль взяла? Дай сюды. Кстись на восход.

Аксинья крестится. Злобно глядит на счастливую розовость востока.

– Зачерпни воды в пригоршню. Испей, – командует Дроздиха.

Аксинья, измочив рукава кофты, напилась. Бабка черным пауком раскорячилась над ленивой волной, присела на корточки, зашептала:

– Студены ключи, со дна текучие… Плоть горючая… Зверем в сердце…

Тоска-лихоманица… И крестом святым… пречистая, пресвятая… Раба божия Григория… – доносилось до слуха Аксиньи.

Дроздиха посыпала солью влажную песчаную россыпь под ногами, сыпанула в воду, остатки – Аксинье за пазуху.

– Плесни через плечо водицей. Скорей!

Аксинья проделала. С тоской и злобой оглядела коричневые щеки Дроздихи.

– Все, что ли?

– Поди, милая, позорюй. Все.

Запыхавшись, прибежала Аксинья домой. На базу мычали коровы. Мелехова Дарья, заспанная и румяная, поводя красивыми дугами бровей, гнала в табун своих коров. Она, улыбаясь, оглядела бежавшую мимо Аксинью.

– Здорово ночевала, соседка!

– Слава богу.

– Гдей-то спозаранку моталась?

– Тут в одно место, по делу.

Зазвонили к утрене. Рассыпчато и ломко падали медноголосые всплески. На проулке щелкал арапником подпасок.

Аксинья, спеша, выгнала коров, понесла в сенцы цедить молоко. Вытерла о завеску руки с засученными по локоть рукавами; думая о чем-то своем, плескала в запенившуюся цедилку молоко.

По улице резко зацокали колеса. Заржали кони. Аксинья поставила цебарку, пошла глянуть в окно.

К калитке, придерживая шашку, шел Степан. Обгоняя друг друга, скакали к площади казаки. Аксинья скомкала в пальцы завеску и села на лавку. По крыльцу шаги… Шаги в сенцах… Шаги у самой двери…

Степан стал на пороге, исхудавший и чужой.

– Ну…

Аксинья, вихляясь всем своим крупным, полным телом, пошла навстречу.

– Бей! – протяжно сказала она и стала боком.

– Ну, Аксинья…

– Не таюсь, – грех на мне. Бей, Степан!

Она, вобрав голову в плечи, сжавшись в комок, защищая руками только живот, стояла к нему лицом. С обезображенного страхом лица глядели глаза в черных кругах, не мигая. Степан качнулся и прошел мимо. Пахнуло запахом мужского пота и полынной дорожной горечью от нестираной рубахи. Он, не скинув фуражки, лег на кровать. Полежал, повел плечом, сбрасывая портупею.

Всегда лихо закрученные русые усы его квело свисали вниз. Аксинья, не поворачивая головы, сбоку глядела на него. Редко вздрагивала. Степан положил ноги на спинку кровати. С сапог вязко тянулась закрутевшая грязь.

Он смотрел в потолок, перебирал пальцами ременный темляк шашки.

– Ишо не стряпалась?

– Нет…

– Собери-ка что-нибудь пожрать.

Хлебал из чашки молоко, обсасывая усы. Хлеб жевал подолгу, на щеках катались обтянутые розовой кожей желваки. Аксинья стояла у печки. С жарким ужасом глядела на маленькие хрящеватые уши мужа, ползавшие при еде вверх и вниз.

Степан вылез из-за стола, перекрестился.

– Расскажи, милаха, – коротко попросил он.

Нагнув голову, Аксинья собирала со стола. Молчала.

– Расскажи, как мужа ждала, мужнину честь берегла? Ну?

Страшный удар в голову вырвал из-под ног землю, кинул Аксинью к порогу.

Она стукнулась о дверную притолоку спиной, глухо ахнула.

Не только бабу квелую и пустомясую, а и ядреных каршеватых атаманцев умел Степан валить с ног ловким ударом в голову. Страх ли поднял Аксинью, или снесла бабья живучая натура, но она отлежалась, отдышалась, встала на четвереньки.

Закуривал Степан посреди хаты и прозевал, как поднялась Аксинья в дыбки. Кинул на стол кисет, а она уж дверью хлопнула. Погнался.

Аксинья, залитая кровью, ветром неслась к плетню, отделявшему их двор от мелеховского. У плетня Степан настиг ее. Черная рука его ястребом упала ей на голову. Промеж сжатых пальцев набились волосы. Рванул и повалил на землю, в золу – в ту золу, которую Аксинья, истопив печь, изо дня в день сыпала у плетня.

Что из того, что муж, заложив руки за спину, охаживает собственную жену сапогами?.. Шел мимо безрукий Алешка Шамиль, поглядел, поморгал и раздвинул кустастую бороденку улыбкой: очень даже понятно, за что жалует Степан свою законную.

Остановился бы Шамиль поглядеть (на кого ни доведись, все ж таки любопытно ведь) – до смерти убьет или нет, – но совесть не дозволяет. Не баба, как-никак.

Издали на Степана глядеть – казачка человек вытанцовывает. Так и подумал Гришка, увидев из окна горницы, как подпрыгивает Степан. А доглядел – и выскочил из куреня. К плетню бежал на цыпочках, плотно прижав к груди занемевшие кулаки; за ним следом тяжко тупал сапогами Петро.

Через высокий плетень Григорий махнул птицей. С разбегу сзади хлобыстнул занятого Степана. Тот качнулся и, обернувшись, пошел на Гришку медведем.

Братья Мелеховы дрались отчаянно. Клевали Степана, как стервятники падаль. Несколько раз Гришка катился наземь, сбитый Степановой кулачной свинчаткой. Жидковат был против заматеревшего Степана. Но низенький вьюн Петро гнулся под ударами, как камыш под ветром, а на ногах стоял твердо.

Степан, сверкая одним глазом (другой затек опухолью цвета недоспелой сливы), отступал к крыльцу.

Разнял их Христоня, пришедший к Петру за уздечкой.

– Разойдись! – Он махнул клешнятыми руками. – Разойдись, а то к атаману!

Петро бережно выплюнул на ладонь кровь и половину зуба, сказал хрипло:

– Пойдем, Гришка. Мы его в однорядь подсидим…

– Нешто не попадешься ты мне! – грозил с крыльца подсиненный во многих местах Степан.

– Ладно, ладно!

– И без ладного душу с потрохами выну!

– Ты всурьез или шутейно?

Степан быстро сошел с крыльца. Гришка рванулся к нему навстречу, но Христоня, толкая его в калитку, пообещал:

– Только свяжись – измотаю, как цуцика!

С этого дня в калмыцкий узелок завязалась между Мелеховыми и Степаном Астаховым злоба.

Суждено было Григорию Мелехову развязывать этот узелок два года спустя в Восточной Пруссии, под городом Столыпином.

XV

– Петру скажи, чтобы запрягал кобылу и своего коня.

Григорий вышел на баз. Петро выкатывал из-под навеса сарая бричку.

– Батя велит запрягать кобылу и твоего.

– Без него знаем. Пущай заткнется! – направляя дышло, отозвался Петро.

Пантелей Прокофьевич, торжественный, как ктитор у обедни, дохлебывал щи, омывался горячим потом.

Дуняшка шустро оглядела Григория, где-то в тенистом холодке выгнутых ресниц припрятала девичий смешок-улыбку. Ильинична, кургузая и важная, в палевой праздничной шали, тая в углах губ материнскую тревогу, взглянула на Григория и – к старику:

– Будя тебе, Прокофьич, напихиваться. Чисто оголодал ты!

– Поисть не даст. То-то латоха!

В дверь просунул длинные пшенично-желтые усы Петро.

– Пжалте, фаитон подан.

Дуняшка прыснула смехом и закрылась рукавом.

Прошла через кухню Дарья, поиграла тонкими ободьями бровей, оглядывая жениха.

Свахой ехала двоюродная сестра Ильиничны, жох-баба, вдовая тетка Василиса. Она первая угнездилась в бричке, вертя круглой, как речной голыш, головой, посмеиваясь, из-под оборки губ показывая кривые черные зубы.

– Ты, Васенка, там-то не скалься, – предупредил ее Пантелей Прокофьевич, – могешь все дело испакостить через свою пасть… Зубы-то у тебя пьяные посажены в рот: один туда кривится, другой совсем наоборот даже…

– Эх, куманек, не за меня сватают-то. Не я женихом.

– Так-то так, а все ж таки не смеись. Даже уж зубы-то не того…

Чернота одна, погано глядеть даже.

Василиса обижалась, а тем часом Петро расхлебенил ворота. Григорий разобрал пахучие ременные вожжи, вскочил на козлы. Пантелей Прокофьевич с Ильиничной – в заду брички рядком, ни дать ни взять – молодые.

– Кнута им ввали! – крикнул Петро, выпуская из рук поводья.

– Играй, черт! – Гришка куснул губу и – кнутом коня, перебиравшего ушами.

Лошади натянули постромки, резко взяли с места.

– Гляди! Зацепишься!.. – взвизгнула Дарья, но бричка круто вильнула и, подпрыгивая на придорожных кочках, затараторила вдоль по улице.

Свешиваясь набок, Григорий горячил кнутом игравшего в упряжке Петрова строевика. Пантелей Прокофьевич ладонью держал бороду, словно опасаясь, что подхватит и унесет ее ветер.

– Кобылу рубани! – ворочая по сторонам глазами, сипел он, наклоняясь к Григорьевой спине.

Ильинична кружевным рукавом кофты вытирала выжатую ветром слезинку, мигая, глядела, как на спине Григория трепещет, надуваясь от ветра горбом, сатиновая синяя рубаха. Встречные казаки сторонились, подолгу глядели вслед. Собаки, выскакивая из дворов, катились под ноги лошадям. Лая не было слышно за гулом заново ошиненных колес.

Григорий не жалел ни кнута, ни лошадей, и через десять минут хутор лег позади, у дороги зелено закружились сады последних дворов. Коршуновский просторный курень. Дощатый забор. Григорий дернул вожжи, и бричка, оборвав железный рассказ на полуслове, стала у крашеных, в мелкой резьбе, ворот.

Григорий остался у лошадей, а Пантелей Прокофьевич захромал к крыльцу.

За ним в шелесте юбок поплыли красномаковая Ильинична и Василиса, неумолимо твердо спаявшая губы. Старик спешил, боясь утратить припасенную дорогой смелость. Он споткнулся о высокий порожек, зашиб хромую ногу и, морщась от боли, буйно затопотал по вымытым сходцам.

Вошел он в курень почти вместе с Ильиничной. Ему невыгодно было стоять рядом с женой, была она выше его на добрую четверть, поэтому он ступил от порога шаг вперед, поджав по-кочетиному ногу, и, скинув фуражку, перекрестился на черную, мутного письма икону:

– Здорово живете!

– Слава богу, – ответил, привстав с лавки, хозяин – невысокий конопатый престарелый казак.

– Принимай гостей, Мирон Григорьевич!

– Гостям завсегда рады. Марья, дай людям на что присесть.

Пожилая плоскогрудая хозяйка для виду обмахнула табуреты, подвинула их гостям. Пантелей Прокофьевич сел на краешек, вытирая утиркой взмокший смуглый лоб.

– А мы это к вам по делу, – начал он без обиняков.

В этом месте речи Ильинична и Василиса, подвернув юбки, тоже присели.

– Жалься: по какому такому делу? – улыбнулся хозяин.

Вошел Григорий. Зыркнул по сторонам.

– Здорово ночевали.

– Слава богу, – протяжно ответила хозяйка.

– Слава богу, – подтвердил и хозяин. Сквозь веснушки, устрекавшие его лицо, проступила коричневая краска: тут только догадался он, зачем приехали гости. – Скажи, чтоб коней ихних ввели на баз. Нехай им сена кинут, – обратился он к жене.

Та вышла.

– Дельце к вам по малости имеем… – продолжал Пантелей Прокофьевич. Он ворошил кудрявую смолу бороды, подергивал в волнении серьгу. – У вас – девка невеста, у нас – жених… Не снюхаемся ли, каким случаем? Узнать бы хотелось – будете ли вы ее выдавать зараз, нет ли? А то, может, и породнились бы?

– Кто же ее знает… – Хозяин почесал лысеющую голову. – Не думали, признаться, в нонешний мясоед выдавать. Тут делов пропастишша, а тут-таки и годков не дюже чтоб много. Осьмнадцатая весна только перешла. Так ить, Марья?

– Так будет.

– Теперича самое светок лазоревый, что ж держать, – аль мало перестарков в девках кулюкают? – выступила Василиса, ерзая по табурету (ее колол украденный в сенцах и сунутый под кофту веник: по приметам, сваты, укравшие у невесты веник, не получат отказа).

– За нашу наезжали сваты ишо на провесне. Наша не засидится. Девка – нечего бога-милостивца гневовать – всем взяла: что на полях, что дома…

– Попадется добрый человек, и выдать можно, – протиснулся Пантелей Прокофьевич в бабий трескучий разговор.

– Выдать не вопрос, – чесался хозяин, – выдать в любое время можно.

Пантелей Прокофьевич подумал, что им отказывают, – загорячился.

– Оно самой собой – дело хозяйское… Жених, он навроде старца, где хошь просит. А уж раз вы, к примеру, ищете, может, купецкого звания жениха аль ишо что, то уж, совсем наоборот, звиняйте.

Дело и сорвалось бы: Пантелей Прокофьевич пыхтел и наливался бураковым соком, невестина мать кудахтала, как наседка на тень коршуна, но в нужную минуту ввязалась Василиса. Посыпала мелкой тишайшей скороговоркой, будто солью на обожженное место, и связала разрыв.

– Что уж там, родимые мои! Раз дело такое зашло, значится, надо порешить его порядком и дитю своему на счастье… Хучь бы и Наталья – да таких-то девок по белу свету поискать! Работа варом в руках: что рукодельница! Что хозяйка! И собою, уж вы, люди добрые, сами видите. – Она разводила с приятной округлостью руками, обращаясь к Пантелею Прокофьевичу и надутой Ильиничне. – Он и женишок хучь куда. Гляну, ажник сердце в тоску вдарится, до чего ж на моего покойного Донюшку схож… и семейство ихнее шибко работящее. Прокофьевич-то – кинь по округе – всему свету звестный человек и благодетель… По доброму слову, аль мы детям своим супротивники и лиходеи?

Тек Пантелею Прокофьевичу в уши патокой свашенькин журчливый голосок.

Слушал старик Мелехов и думал, восхищаясь: «Эк чешет, дьявол, языкастая!

Скажи, как чулок вяжет. Петлюет – успевай разуметь, что и к чему. Иная баба забьет и казака разными словами… Ишь ты, моль в юбке!» – любовался он свахой, пластавшейся в похвалах невесте и невестиной родне, начиная с пятого колена.

– Чего и гутарить, зла мы дитю своему не желаем.

– Про то речь, что выдавать, кубыть, и рано, – миротворил хозяин, лоснясь улыбкой.

– Не рано! Истинный бог, не рано! – уговаривал его Пантелей Прокофьевич.

– Придется, рано ль, поздно ль, расставаться… – всхлипнула хозяйка полупритворно, полуискренне.

– Кличь дочерю, Мирон Григорьевич, поглядим.

– Наталья!

В дверях несмело стала невеста, смуглыми пальцами суетливо перебирая оборку фартука.

– Пройди, пройди! Ишь засовестилась, – подбодрила мать и улыбнулась сквозь слезную муть.

Григорий, сидевший возле тяжелого – в голубых слинялых цветах – сундука, глянул на нее.

Под черной стоячей пылью коклюшкового [¹²] шарфа смелые серые глаза. На упругой щеке дрожала от смущения и сдержанной улыбки неглубокая розовеющая ямка.

Григорий перевел взгляд на руки: большие, раздавленные работой. Под зеленой кофточкой, охватившей плотный сбитень тела, наивно и жалко высовывались, поднимаясь вверх и врозь, небольшие девичье-каменные груди, пуговками торчали остренькие соски.

Григорьевы глаза в минуту обежали всю ее – с головы до высоких красивых ног. Осмотрел, как барышник оглядывает матку-кобылицу перед покупкой, подумал: «Хороша» – и встретился с ее глазами, направленными на него в упор. Бесхитростный, чуть смущенный, правдивый взгляд словно говорил: «Вот я вся, какая есть. Как хочешь, так и суди меня». – «Славная», – ответил Григорий глазами и улыбкой.

– Ну ступай. – Хозяин махнул рукой.

Наталья, прикрывая за собой дверь, глянула на Григория, не скрывая улыбки и любопытства.

– Вот что, Пантелей Прокофьевич, – начал хозяин, переглянувшись с женой, – посоветуйте вы, и мы посоветуем промеж себя, семейно, А потом уж и порешим дело, будем мы сватами аль не будем.

Сходя с крыльца, Пантелей Прокофьевич сулил:

– К пребудущему воскресенью набегем.

Хозяин, провожавший их до ворот, умышленно промолчал, как будто ничего и не слышал.

XVI

Только после того как узнал от Томилина про Аксинью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что, несмотря на плохую жизнь с ней, на ту давнишнюю обиду, любил он ее тяжкой, ненавидящей любовью.

По ночам лежал в повозке, укрывшись шинелью, заломив над головою руки, думал о том, как вернется домой, как встретит его жена, и чувствовал, словно вместо сердца копошится в груди ядовитый тарантул… Лежал, готовя в уме тысячи подробностей расправы, и было такое ощущенье, будто на зубах зернистый и крупный песок. Расплескал злобу в драке с Петром. Домой приехал вялый, потому-то легко отделалась Аксинья.

С того дня прижился в астаховском курене невидимый покойник. Аксинья ходила на цыпочках, говорила шепотом, но в глазах, присыпанный пеплом страха, чуть приметно тлел уголек, оставшийся от зажженного Гришкой пожара.

Вглядываясь в нее, Степан скорее чувствовал это, чем видел. Мучился. По ночам, когда в кухне над камельком засыпало мушиное стадо и Аксинья, дрожа губами, стлала постель, бил ее Степан, зажимая рот черной шершавой ладонью. Выспрашивал бесстыдно подробности о связи с Гришкой. Аксинья металась по твердой, с запахом овчины кровати, трудно дышала. Степан, приморившись истязать мягкое, как закрутевшее тесто, тело, шарил по лицу ее рукою, слез искал. Но щеки Аксиньи были пламенно сухи, двигались под пальцами Степана, сжимаясь и разжимаясь, челюсти.

– Скажешь?

– Нет!

– Убью!

– Убей! Убей, ради Христа… Отмучаюсь… Не житье…

Стиснув зубы, Степан закручивал на жениной груди прохладную от пота тонкую кожу.

Аксинья вздрагивала, стонала.

– Больно, что ль? – веселел Степан.

– Больно.

– А мне, думаешь, не больно было?

Засыпал он поздно. Во сне, сжимаясь, двигал черными, пухлыми в суставах пальцами. Аксинья, приподнявшись на локте, подолгу глядела на красивое, измененное сном лицо мужа. Роняя на подушку голову, что-то шептала.

Гришки она почти не видела. Раз как-то у Дона повстречалась с ним.

Григорий пригонял поить быков, поднимался по спуску, помахивая красненькой хворостинкой, глядя под ноги. Аксинья шла ему навстречу. Увидела и почувствовала, как похолодело под руками коромысло и жаром осыпала кровь виски.

После, вспоминая эту встречу, ей стоило немалых усилий, чтобы уверить себя, что это было наяву. Григорий увидел ее, когда она почти поравнялась с ним. На требовательный скрип ведер приподнял голову, дрогнул бровями и глупо улыбнулся. Аксинья шла, глядя через его голову на зеленый, дышащий волнами Дон, еще дальше – на гребень песчаной косы.

Краска выжала из глаз ее слезы.

– Ксюша!

Аксинья прошла несколько шагов и стала, нагнув голову, как под ударом.

Григорий, злобно хлестнув хворостиной отставшего мурогого быка, сказал, не поворачивая головы:

– Степан когда выедет жито косить?

– «Зараз… запрягает.

– Проводишь – иди в наши подсолнухи, в займище, и я приду.

Поскрипывая ведрами, Аксинья сошла к Дону. У берега желтым пышным кружевом на зеленом подоле волны змеилась пена. Белые чайки-рыболовы с криком носились над Доном.

Серебряным дождем сыпала над поверхностью воды мелочь-рыбешка. С той стороны, за белью песчаной косы, величаво и строго высились седые под ветром вершины старых тополей. Аксинья, черпая воду, уронила ведро.

Поднимая левой рукой юбку, забрела по колено. Вода щекотала натертые подвязками икры, и Аксинья в первый раз после приезда Степана засмеялась, тихо и неуверенно.

Оглянулась на Гришку: так же помахивая хворостинкой, будто отгоняя оводов, медленно взбирался он по спуску.

Аксинья ласкала мутным от прихлынувших слез взором его сильные ноги, уверенно попиравшие землю. Широкие Гришкины шаровары, заправленные в белые шерстяные чулки, алели лампасами. На спине его, возле лопатки, трепыхался клочок свежепорванной грязной рубахи, желтел смуглый треугольник оголенного тела. Аксинья целовала глазами этот крохотный, когда-то ей принадлежавший кусочек любимого тела; слезы падали на улыбавшиеся побледневшие губы.

Она поставила на песок ведра и, цепляя дужку зубцом коромысла, увидела на песке след, оставленный остроносым Гришкиным чириком. Воровато огляделась – никого, лишь на дальней пристани купаются ребятишки. Присела на корточки и прикрыла ладонью след, потом вскинула на плечи коромысло и, улыбаясь на себя, заспешила домой.

Над хутором, задернутое кисейной полумглой, шло солнце. Где-то под курчавым табуном белых облачков сияла глубокая, прохладная пастбищная синь, а над хутором, над раскаленными железными крышами, над безлюдьем пыльных улиц, над дворами с желтым, выжженным сухменем травы висел мертвый зной.

Аксинья, плеская из ведер воду на растрескавшуюся землю, покачиваясь, подошла к крыльцу, Степан в широкополой соломенной шляпе запрягал в косилку лошадей. Поправляя шлею на дремавшей в хомуте кобыле, глянул на Аксинью.

– Налей воды в баклагу.

Аксинья вылила в баклагу ведро, обожгла руки о железные склепанные обручи.

– Леду бы надо. Степлится вода, – оказала, глядя на мокрую от пота спину мужа.

– Поди возьми у Мелеховых… Не ходи!.. – крикнул Степан, вспомнив.

Аксинья пошла затворять брошенную настежь калитку. Степан, опустив глаза, ухватил кнут.

– Куда?..

– Калитку прикрыть.

– Вернись, подлюга… сказано – не ходи!

Она торопливо подошла к крыльцу, хотела повесить коромысло, но дрогнувшие руки отказались служить, – коромысло покатилось по порожкам.

Степан кинул на переднее сиденье брезентовый плащ; усаживаясь, расправил вожжи.

– Ворота отвори.

Распахнув ворота, Аксинья осмелилась спросить:

– Когда приедешь?

– К вечеру. Сложился косить с Аникушкой. Харчи ему отнеси. Из кузни придет – поедет на поля.

Мелкие колеса косилки, повизгивая, врезаясь в серый плюш пыли, выбрались за ворота. Аксинья вошла в дом, постояла, прижимая ладони к сердцу, и, накинув платок, побежала к Дону.

«А ну, как вернется? Что тогда?» – опалила мысль. Стала, словно под ногами увидела глубокий яр, поглядела назад и – чуть не рысью под-над Доном к займищу.

Плетни. Огороды. Желтая марь засматривающих солнцу в глаза подсолнухов.

Зеленый в бледной цветени картофель. Вот шамилевские бабы, припоздав, допалывают картофельную делянку; согнутые, в розовых рубахах спины, короткие взлеты мотыг, падающих на серую пахоту. Аксинья, не переводя духа, дошла до мелеховского огорода. Оглянулась; скинув хворостинный кляч с устоя, открыла дверцы. По утоптанной стежке дошла до зеленого частокола подсолнечных будыльев. Пригибаясь, забралась в самую гущину, измазала лицо золотистой цветочной пылью; подбирая юбку, присела на расшитую повителью землю.

Прислушалась: тишина до звона в ушах. Где-то вверху одиноко гудит шмель. Полые, в щетинистом пушке будылья подсолнечников молча сосут землю.

С полчаса сидела, мучаясь сомненьем – придет или нет, хотела уж идти, привстала, поправляя под платком волосы, – в это время тягуче заскрипели дверцы. Шаги.

– Аксютка!

– Сюда иди…

– Ага, пришла.

Шелестя листьями, подошел Григорий, сел рядом. Помолчали.

– В чем это у тебя щека?

Аксинья рукавом размазала желтую пахучую пыль.

– Должно, с подсолнуха.

– Ишо вот тут, возле глаза.

Вытерла. Встретились глазами. И, отвечая на Гришкин немой вопрос, заплакала.

– Мочи нету… Пропала я, Гриша.

– Чего ж он?

Аксинья злобно рванула ворот кофты. На вывалившихся розоватых, девически крепких грудях вишнево-синие частые подтеки.

– Не знаешь чего?.. Бьет каждый день!.. Кровь высасывает!.. И ты тоже хорош… Напаскудил, как кобель, и в сторону… Все вы… – Дрожащими пальцами застегивала кнопки и испуганно – не обиделся ли – глядела на отвернувшегося Григория.

– Виноватого ищешь? – перекусывая травяную былку, протянул он.

Спокойный голос его обжег Аксинью.

– Аль ты не виноват? – крикнула запальчиво.

– Сучка не захочет – кобель не вскочит.

Аксинья закрыла лицо ладонями. Крепким, рассчитанным ударом упала обида.

Морщась, Григорий сбоку поглядел на нее. В ложбинке между указательным и средним пальцем просачивалась у нее слеза.

Кривой, запыленный в зарослях подсолнухов луч просвечивал прозрачную капельку, сушил оставленный ею на коже влажный след.

Григорий не переносил слез. Он беспокойно заерзал по земле, ожесточенно стряхнул со штанины коричневого муравья и снова коротко взглянул на Аксинью. Она сидела, не изменив положения, только на тыльной стороне ладони вместо одной уже три слезные дробинки катились вперегонку.

– Чего кричишь? Обидел? Ксюша! Ну, погоди… Постой, хочу что-то сказать.

Аксинья оторвала от мокрого лица руки.

– Я за советом пришла… За что ж ты?.. И так горько… а ты…

«Лежачего вдарил…» – Григорий побагровел.

– Ксюша… сбрехнул словцо, ну, не обижайся…

– Я не навязываться пришла… Не боись!

В эту минуту она сама верила, что не затем пришла, чтобы навязываться Григорию; но когда бежала над Доном в займище, думала, не отдавая себе ясного отчета: «Отговорю! Нехай не женится. С кем же жизнь свяжу?!»

Вспомнила тогда о Степане и норовисто мотнула головой, отгоняя некстати подвернувшуюся мысль.

– Значит, кончилась наша любовь? – спросил Григорий и лег на живот, облокотившись и выплевывая розовые, изжеванные под разговор лепестки повительного цветка.

– Как кончилась? – испугалась Аксинья. – Как же это? – переспросила она, стараясь заглянуть ему в глаза.

Григорий ворочал синими выпуклыми белками, отводил глаза в сторону.

Пахла выветренная, истощенная земля пылью, солнцем. Ветер шуршал, переворачивая зеленые подсолнечные листья. На минуту затуманилось солнце, заслоненное курчавой спиной облака, и на степь, на хутор, на Аксиньину понурую голову, на розовую чашечку цветка повители пала, клубясь и уплывая, дымчатая тень.

Григорий вздохнул – с выхрипом вышел вздох – и лег на спину, прижимая лопатки к горячей земле.

– Вот что, Аксинья, – заговорил он, медленно расстанавливая слова, – муторно так-то, сосет гдей-то в грудях. Я надумал…

Над огородом, повизгивая, поплыл скрип арбы.

– Цоб, лысый! Цобэ! Цобэ!..

Окрик показался Аксинье настолько громким, что она ничком упала на землю. Григорий, приподнимая голову, шепнул:

– Платок сыми. Белеет. Как бы ни увидали.

Аксинья сняла платок. Струившийся между подсолнухами горячий ветер затрепал на шее завитки золотистого пуха. Утихая, повизгивала отъезжавшая арба.

– Я вот что надумал, – начал Григорий и оживился, – что случилось, того ить не вернешь, чего ж тут виноватого искать? Надо как-то дальше проживать…

Аксинья, насторожившись, слушала, ждала, ломала отнятую у муравья былку.

Глянула Григорию в лицо – уловила сухой и тревожный блеск его глаз.

– …Надумал я, давай с тобой прикончим…

Качнулась Аксинья. Скрюченными пальцами вцепилась в жилистую повитель.

Раздувая ноздри, ждала конца фразы. Огонь страха и нетерпения жадно лизал ей лицо, сушил во рту слюну. Думала, скажет Григорий: «…прикончим Степана», но он досадливо облизал пересохшие губы (тяжело ворочались они), сказал:

– …прикончим эту историю. А?

Аксинья встала, натыкаясь грудью на желтые болтающиеся головки подсолнечников, пошла к дверцам.

– Аксинья! – придушенно окликнул Григорий.

В ответ тягуче заскрипели дверцы.

XVII

За житом – не успели еще свозить на гумна – подошла и пшеница. На суглинистых местах, на пригорках желтел и сворачивался в трубку подгорающий лист, пересыхал отживший свое стебель.

Урожай, хвалились люди, добрый. Колос ядреный, зерно тяжеловесное, пухлое.

Пантелей Прокофьевич, посоветовавшись с Ильиничной, порешил – если сосватают у Коршуновых, отложить свадьбу до крайнего спаса.

За ответом еще не ездили: тут покос подошел, а тут праздника ждали.

Косить выехали в пятницу. В косилке шла тройка лошадей. Пантелей Прокофьевич подтесывал на арбе люшню, готовил хода к возке хлеба. На покос выехали Петро и Григорий.

Григорий шел, придерживаясь за переднее стульце, на котором сидел брат; хмурился. От нижней челюсти, наискось к скулам, дрожа, перекатывались желваки. Петро знал: это верный признак того, что Григорий кипит и готов на любой безрассудный поступок, но, посмеиваясь в пшеничные свои усы, продолжал дразнить брата:

– Ей-бо, рассказывала!

– Ну и пущай, – урчал Григорий, прикусывая волосок усины.

– «Иду, гутарит, с огорода, слышу: в мелеховских подсолнухах, кубыть, людские голоса».

– Петро, брось!

– Да-а-а… голоса. «Я это, дескать, заглянула через плетень…»

Григорий часто заморгал глазами.

– Перестанешь? Нет?

– Вот чудак, дай досказать-то!

– Гляди, Петро, подеремся, – пригрозил Григорий, отставая.

Петро пошевелил бровями и пересел спиной к лошадям, лицом к Григорию, шагавшему позади.

– «Заглянула, мол, через плетень, а они, любушки, лежат в обнимку». – «Кто?» – спрашиваю, а она: «Да Аксютка Астахова с твоим братом». Я говорю…

Григорий ухватил за держак короткие вилы, лежавшие в задке косилки, кинулся к Петру. Тот, бросив вожжи, прыгнул с сиденья, вильнул к лошадям наперед.

– Тю, проклятый!.. Обесился!.. Тю! Тю! Глянь на него…

Оскалив по-волчьи зубы, Григорий метнул вилы. Петро упал на руки, и вилы, пролетев над ним, на вершок вошли в кремнисто-сухую землю, задрожали, вызванивая.

Потемневший Петро держал под уздцы взволнованных криком лошадей, ругался:

– Убить бы мог, сволочь!

– И убил бы!

– Дурак ты! Черт бешеный! Вот в батину породу выродился, истованный черкесюка!

Григорий выдернул вилы, пошел следом за тронувшейся косилкой.

Петро поманил его пальцем:

– Поди ко мне. Дай-ка вилы.

Передал в левую руку вожжи и взял вилы за выбеленный зубец.

Дернул ничего не ожидавшего Григория держаком вдоль спины.

– С потягом бы надо! – пожалел, оглядывая отпрыгнувшего в сторону Григория.

Через минуту, закуривая, глянули друг другу в глаза и захохотали.

Христонина жена, ехавшая с возом по другой дороге, видела, как Гришка запустил вилами в брата. Она привстала на возу, но не могла разглядеть, что происходило у Мелеховых, – заслоняли косилка и лошади. Не успела въехать в проулок, крикнула соседке:

– Климовна! Надбеги, скажи Пантелею-турку, что ихние ребята возля Татаровского кургана вилами попоролись. Задрались, а Гришка – ить он же взгальный! – как саданет Петра вилами в бок, а энтот тем часом его… Там кровищи натекло – страсть!

Петро уж охрип орать на нудившихся лошадей и заливисто посвистывал.

Григорий, упираясь черной от пыли ногой в перекладину, смахивал с косилки наметанные крыльями валы. Лошади, в кровь иссеченные мухами, крутили хвостами и недружно натягивали постромки.

По степи, до голубенькой каемки горизонта, копошились люди. Стрекотали, чечекали ножи косилок, пятнилась валами скошенного хлеба степь.

Передразнивая погонычей, свистели на кургашках сурки.

– Ишо два загона – и закурим! – сквозь свист крыльев и перестук косогона крикнул, оборачиваясь, Петро.

Григорий только кивнул. Обветренные, порепавшиеся губы трудно было разжимать. Он короче перехватил вилы, чтоб легче было метать тяжелые вороха хлеба, порывисто дышал. Мокрая от пота грудь чесалась. Из-под шляпы тек горький пот, попадая в глаза, щипал, как мыло. Остановив лошадей, напились и закурили.

– По шляху кто-то верхи бегет, – глядя из-под ладони, проговорил Петро.

Григорий всмотрелся и изумленно поднял брови.

– Батя, никак.

– Очумел ты! На чем он поскачет, кони в косилке ходют.

– Он.

– Обознался, Гришка!

– Ей-богу, он!

Через минуту ясно стало видно лошадь, стлавшуюся в броском намете, и седока.

– Батя… – Петро в испуганном недоумении затоптался на месте.

– Должно, дома что-нибудь… – высказал Григорий общую мысль.

Пантелей Прокофьевич, не доезжая саженей сто, придержал лошадь, затрусил рысью.

– Пе-ре-по-рю-ю-у-у-у… сукины сыны!.. – завопил он еще издали и размотал над головой ременный арапник.

– Чего он? – окончательно изумился Петро, до половины засовывая в рот пшеничный свой ус.

– Хоронись за косилку! Истинный бог, стебанет кнутом. Покель разберемся, а он выпорет… – посмеиваясь, сказал Григорий и на всякий случай зашел на ту сторону косилки.

Взмыленная лошадь шла по жнивью тряской рысцой. Пантелей Прокофьевич, болтая ногами (ехал он без седла, охлюпкой), потрясал арапником.

– Что вы тут наделали, чертово семя?!

– Косим… – Петро развел руками и опасливо покосился на арапник.

– Кто кого вилами порол? За что дрались?..

Повернувшись к отцу спиной, Григорий шепотом считал разметанные ветром облака.

– Ты что? Какими вилами? Кто дрался?.. – Петро, моргая, глядел на отца снизу вверх, переступая с ноги на ногу.

– Да как же, мать ее курица, прибегла и орет: «Ребята ваши вилами попоролись!» А? Это как?.. – Пантелей Прокофьевич исступленно затряс головой и, бросив повод, соскочил с задыхавшейся лошади. – Я у Семишкина Федьки коня ухватил да и в намет. А?..

– Да кто это говорил?

– Баба!..

– Брешет она, батя! Спала, проклятая, на возу, и привиделось ей такое.

– Баба! – визгливо закричал Пантелей Прокофьевич, измываясь над собственной бородой. – Климовна-курва! Ах ты бо-ж-же мой!.. А? Запорю сучку!.. – Он затопал ногами, припадая на левую, хромую.

Подрагивая от немого смеха, Григорий глядел под ноги. Петро глаз не спускал с отца, поглаживая потную голову.

Пантелей Прокофьевич напрыгался и притих. Сел на косилку, проехал, скидывая, два загона и, чертыхаясь, влез на лошадь. Выехал на шлях, обогнав два воза с хлебом, запылил в хутор. На борозде остался позабытый мелко витой, с нарядным махром арапник. Петро покрутил его в руках, головой покачал – и к Гришке:

– Было б нам с тобой, парнишша. Ишь это разве арапник? Это, брат, увечье – голову отсечь можно!

XVIII

Коршуновы слыли первыми богачами в хуторе Татарском. Четырнадцать пар быков, косяк лошадей, матки с Провальских заводов, полтора десятка коров, пропасть гулевого скота, гурт в несколько сот овец. Да и так поглядеть есть на что: дом не хуже моховского, о шести комнатах – под железом, ошелеван пластинами. Дворовая служба крыта черепицей, нарядной и новой; сад – десятины полторы с левадой. Чего же еще человеку надо?

Поэтому-то с робостью и затаенной неохотой ехал в первый раз Пантелей Прокофьевич свататься. Коршуновы для своей дочери жениха не такого, как Григорий, могли подыскать. Пантелей Прокофьевич понимал это, боялся отказа, не хотел кланяться своенравному Коршунову; но Ильинична точила его, как ржавь железо. и под конец сломила упрямство старика. Пантелей Прокофьевич согласился и поехал, кляня в душе и Гришку, и Ильиничну, и весь белый свет.

Надо было ехать во второй раз, за ответом: ждали воскресенья, а в это время под крашенной медянкой крышей коршуновского куреня горела глухая междоусобица. После отъезда невеста на материн вопрос ответила:

– Люб мне Гришка, а больше ни за кого не пойду!

– Нашла жениха, дуреха, – урезонивал отец, – только и доброго, что черный, как цыган. Да рази я тебе, моя ягодка, такого женишка сыщу?

– Не нужны мне, батенька, другие… – Наталья краснела и роняла слезы.

– Не пойду, пущай и не сватают. А то хучь в Усть-Медведицкий монастырь везите…

– Потаскун, бабник, по жалмеркам бегает, – козырял отец последним доводом, – слава на весь хутор легла.

– Ну и нехай!

– Тебе нехай, а мне и подавно! С моей руки – куль муки, когда такое дело.

Наталья – старшая дочь – была у отца любимицей, оттого не теснил ее выбором. Еще в прошлый мясоед наезжали сваты издалека, с речки Цуцкана, богатые невпроворот староверы-казаки; прибивались и с Хопра сваты и с Чира [¹³], но женихи Наталье не нравились, и пропадала даром сватовская хлеб-соль.

Мирону Григорьевичу в душе Гришка нравился за казацкую удаль, за любовь к хозяйству и работе. Старик выделил его из толпы станичных парней еще тогда, когда на скачках Гришка за джигитовку снял первый приз; но казалось обидным отдать дочь за жениха небогатого и опороченного дурной славой.

– Работящий паренек и собой с лица красивенький… – нашептывала по ночам ему жена, поглаживая его засеянную веснушками и рыжей щетиной руку, – а Наталья, Григорич, по нем чисто ссохлась вся… Дюже к сердцу пришелся.

Мирон Григорьевич поворачивался спиной к жениной костлявой холодной груди, сердито бурчал:

– Отвяжись, репей! Выдавай хучь за Пашу-дурачка, мне-то что? Тот-то умом бог обнес! «С лица красивенький»… – косноязычил он. – Что, ты с его морды урожай будешь сымать, что ли?..

– Так уж урожай…

– Да понятно, на что тебе его личность? Был бы он из себя человек. Да мне, признаться, и зазорно трошки выдавать свою дочерю к туркам. Уж были бы люди как люди… – гордился Мирон Григорьевич, подпрыгивая на кровати.

– Работящая семья и при достатке… – нашептывала жена и, придвигаясь к плотной спине мужа, успокаивающе гладила его руку.

– Э, черт, отодвинься, что ли! Чисто тебе места окромя нету. Что ты меня гладишь-то, как стельную корову? А с Натальей как знаешь. Выдавай хучь за стриженую девку!..

– Дитя своего жалеть надо. Бог с ним – не богатством… – сипела Лукинична в заросшее волосами ухо Мирона Григорьевича.

Тот сучил ногами, влипал в стенку и всхрапывал, будто засыпая.

Приезд сватов застал их врасплох. После обедни подкатили те на тарантасе к воротам. Ильинична, наступив на подножку, едва не опрокинула тарантаса, а Пантелей Прокофьевич прыгнул с сиденья молодым петухом; хотя и осушил ноги, но виду не подал и молодецки зачикилял к куреню.

– Вот они! Как черт их принес! – охнул Мирон Григорьевич, выглядывая в окно.

– Светики-кормильцы, я-то как стряпалась, так и не скинула буднюю юбку!

– вскудахталась хозяйка.

– Хороша и так! Небось не за тебя сватаются, кому нужна-то, лишай конский!..

– Сроду безобразник, а под старость дюжей свихнулся.

– Но-но, ты у меня помалкивай!

– Рубаху ба чистую надел, кобаржину вон на спине видать, и не совестно?

Ишь нечистый дух! – ругалась жена, оглядывая Мирона Григорьевича, пока сваты шли по базу.

– Небось, гляди, угадают и в этой. Рогожку надену, и то не откажутся.

– Доброго здоровья! – спотыкаясь о порог, кукарекнул Пантелей Прокофьевич и, сконфузясь зычного своего голоса, лишний раз перекрестился на образ.

– Здравствуйте, – приветствовал хозяин, чертом оглядывая сватов.

– Погодку дает бог.

– Слава богу, держится.

– Народ хучь трошки подуправится.

– Уж это так.

– Та-а-ак.

– Кгм.

– Вот мы и приехали, значится, Мирон Григорич, с тем чтоб узнать, как вы промеж себя надумали и сойдемся ли сватами али не сойдемся…

– Проходите, пожалуйста. Садитесь, пожалуйста, – приглашала хозяйка, кланяясь, обметая подолом длинной сборчатой юбки натертый кирпичом пол.

– Не беспокойтесь, пожалуйста.

Ильинична уселась, шелестя поплином подворачиваемого платья. Мирон Григорьевич облокотился о принаряженный новой клеенкой стол, помолчал. От клеенки дурно пахло мокрой резиной и еще чем-то; важно глядели покойники цари и царицы с каемчатых углов, а на середине красовались августейшие девицы в белых шляпах и обсиженный мухами государь Николай Александрович.

Мирон Григорьевич порвал молчание:

– Что ж… Порешили мы девку отдать. Породнимся, коли сойдемся…

В этом месте речи Ильинична откуда-то из неведомых глубин своей люстриновой, с буфами на рукавах, кофты, как будто из-за спины, выволокла наружу высокий белый хлеб, положила его на стол.

Пантелей Прокофьевич хотел зачем-то перекреститься, но заскорузлые клешнятые пальцы, сложившись в крестное знамение и поднявшись до половины следующего пути, изменили форму: большой черный ногтястый палец против воли хозяина нечаянно просунулся между указательным и средним, и этот бесстыдный узелок пальцев воровато скользнул за оттопыренную полу синего чекменя, а оттуда извлек схваченную за горло красноголовую бутылку.

– Давайте теперь, дорогие вы мои сваточки, помолимся богу, и выпьем, и поговорим про наших деточек и про уговор…

Пантелей Прокофьевич, растроганно моргая, глядел на засеянное конопушками лицо свата и ласково шлепал широкой, как лошадиное копыто, ладонью по дну бутылки.

Через час сваты сидели так тесно, что смолянистые кольца мелеховской бороды щупали прямые рыжие пряди коршуновской. Пантелей Прокофьевич сладко дышал соленым огурцом и уговаривал.

– Дорогой мой сват, – начинал он гудящим шепотом, – дорогой мой сваточек! – сразу повышал голос до крика. – Сват! – ревел он, обнажая черные, притупленные резцы. – Кладка ваша чересчур очень дюже непереносимая для меня! Ты вздумай, дорогой сват, вздумай, как ты меня желаешь обидеть: гетры с калошами – раз, шуба донская – два, две платьи шерстяных – три, платок шелковый – четыре. Ить это разор-ре-нья!..

Пантелей Прокофьевич широко разводил руками, швы на плечах его лейб-казачьего мундира трещали, и пучками поднималась пыль. Мирон Григорьевич, снизив голову, глядел на залитую водкой и огуречным рассолом клеенку. Прочитал вверху завитую затейливым рисунком надпись: «Самодержцы всероссийские». Повел глазами пониже: «Его императорское величество государь император Николай…» Дальше легла картофельная кожура.

Всмотрелся в рисунок: лица государя не видно, стоит на нем опорожненная водочная бутылка. Мирон Григорьевич, благоговейно моргая, пытался разглядеть форму богатого, под белым поясом мундира, но мундир был густо заплеван огуречными скользкими семечками. Из круга бесцветно одинаковых дочерей самодовольно глядела императрица в широкополой шляпе. Стало Мирону Григорьевичу обидно до слез. Подумал: «Глядишь зараз дюже гордо, как гусыня из кошелки, а вот придется дочек выдавать замуж – тогда я по-гляжу-у… небось, тогда запрядаешь!»

Под ухом его большим черным шмелем гудел Пантелей Прокофьевич.

Поднял Коршунов на него в мутной слизи глаза, прислушался.

– Нам, чтоб справить для твоей, а теперя оно все одно и моей дочери… для моей и твоей дочери такую кладку… опять же гетры с калошами и шуба донская… нам надо скотиняку с базу согнать и продать.

– Жалко?.. – Мирон Григорьевич стукнул кулаком.

– Не в том случае, что жалко…

– Жалко?

– Погоди, сват…

– А коли жалко, так!..

Мирон Григорьевич повел растопыренной потной рукой по столу, сгреб на пол рюмки.

– Твоей же дочери жить придется и наживать!

– И пу-щай! А кладку клади, иначе не сваты!..

– Скотину с базу сгонять… – Пантелей Прокофьевич крутил головой.

Серьга дрожала в ухе, скупо поблескивая.

– Кладка должна быть!.. У ней своего наряду сундуки, а ты мне-е-е уважь, ежели по сердцу она вам пришлась!.. Такая наша казацкая повадка. В старину было, а нам – к старине лепиться…

– Уважу!..

– Уважь.

– Уважу!..

– А наживать – пущай молодые наживают. Мы нажили и живем не хуже людей, мать их черт, нехай и они наживут себе!..

Сваты сплели бороды разномастным плетнем. Пантелей-Прокофьевич заел поцелуй бессочным, вялым огурцом и заплакал от многих, слившихся воедино, чувств.

Свахи, обнявшись, сидели на сундуке, глушили одна другую треском голосов. Ильинична полыхала вишневым румянцем, сваха ее зеленела от водки, как зашибленная морозом лесная груша-зимовка.

– …Дите, таких-то и на свете нет! Была б тебе слухменая и почтительная, уж эта из-под власти не выйдет. Слово, милая свашенька, вспоперек боится сказать.

– И-и-и, моя милушка, – перебивала ее Ильинична, левой рукой подпирая щеку, а правой поддерживая под локоть левую, – до скольких разов гутарила ему, сукиному сыну! В надышнее воскресенье так-то вечером сбирается идтить, табаку в кисет сыпет, а я и говорю: «Ты когда ж ее бросишь, анчибел проклятый? До каких пор такую страму на старости лет принимать?

Ить он, Степан, вязы [¹⁴] тебе в одночась свернет!..»

Из кухни в горницу через верхнюю дверную щель выглядывал Митька, внизу шушукались две младшие Натальины сестренки.

Наталья сидела в дальней угловой комнате на лежанке, сушила слезы узким рукавом кофточки. Пугала ее новая, стоявшая у порога жизнь, томила неизвестностью.

В горнице доканчивали третью бутылку водки; сводить жениха с невестой порешили на первый спас.

XIX

В коршуновском курене предсвадебная суета. Невесте наспех дошивали кое-что из белья. Наталья вечера просиживала, вывязывая жениху традиционный шарф из козьего дымчатого пуха и пуховые перчатки.

Мать ее Лукинична гнулась до потемок над швейной машиной – помогала портнихе, взятой из станицы.

Митька приезжал с отцом и работниками с поля, – не умываясь и не скидывая с намозоленных ног тяжелых полевых чириков, проходил к Наталье в горницу, подсаживался. Изводить сестру было для него большущим удовольствием:

– Вяжешь? – коротко спрашивал он и подмигивал на пушистые махры шарфа.

– Вяжу, а тебе чего?

– Вяжи-вяжи, дура, а он замест благодарности морду тебе набьет.

– За что?

– За здорово живешь – я Гришку знаю, друзьяки с ним. Это такой кобель – укусит и не скажет за что.

– Не бреши уж! Кубыть, я его не знаю.

– Я-то подюжей знаю. В школу вместе ходили.

Митька тяжело и притворно вздыхал, разглядывая исцарапанные вилами ладони, низко гнул высокую спину.

– Пропадешь ты за ним, Наташка! Сиди лучше в девках. Чего в нем доброго нашла? Ну? Страшон, – конем не наедешь, дурковатый какой-то… Ты приглядись: по-га-ный парень!..

Наталья сердилась, глотала слезы, клонила над шарфом жалкое лицо.

– А главное – сухота у него есть… – безжалостно ехидничал Митька. – Чего же ты кричишь? Глупая ты, Наташка. Откажись! Я зараз заседлаю коня и поеду скажу: мол, не заявляйтесь боле…

Выручал Наталью дед Гришака: входил он в горенку, щупая шишкастым костылем прочность пола и разглаживая желтую коноплю свалявшейся бороды; тыча в Митьку костылем, спрашивал:

– Ты чего, поганец, заявился сюда, ась?

– На провед зашел, дедуня, – оправдывался Митька.

– Проведать? Ась? Я тебе, поганец, велю уйтить отселя. Шагом – арш!

Дед взмахивал костылем и подступал к Митьке, нетвердо переставляя высохшие в былку ноги.

Дед Гришака топтал землю шестьдесят девять лет. Участвовал в турецкой кампании 1877 года, состоял ординарцем при генерале Гурко, попал в немилость и был отослан в полк. За боевые отличия под Плевной и Рошичем имел два Георгия и Георгиевскую медаль и, доживая у сына, пользуясь в хуторе всеобщим уважением за ясный до старости ум, неподкупную честность и хлебосольство, короткие остатки жизни тратил на воспоминания.

Летом с восхода до заката солнца сиживал на завалинке, чертил костылем землю, угнув голову, думал неясными образами, обрывками мыслей, плывущими сквозь мглу забвения тусклыми отсветами воспоминаний…

От потрескавшегося козырька казачьей слинявшей фуражки падала на черные веки закрытых глаз черная тень; от тени морщины щек казались глубже, седая борода отливала сизью. По пальцам, скрещенным над костылем, по кистям рук, по выпуклым черным жилам шла черная, как чернозем в логу, медленная в походе кровь.

Год от году холодела кровь. Жалился дед Гришака Наталье – любимой внучке:

– Шерстяные чулки, а не греют мои ноженьки. Ты мне, чадушка, свяжи крючковые.

– Что ты, дедуня, ить зараз лето! – смеялась Наталья и, подсаживаясь на завалинку, глядела на большое морщеное и желтое ухо деда.

– Дык что ж, моя чадунюшка, хучь оно и лето, а кровь, как земля в глубе, холодная.

Наталья смотрела на сетчатку жил на дедовой руке, вспоминала: во дворе рыли колодец, и она – тогда еще девчонка, – вычерпывая из бадьи влажную глину, делала тяжелых кукол и коров с рассыпчатыми рогами. Она живо восстанавливала в памяти ощущение, испытываемое руками от прикосновения к мертвой, леденистой земле, добытой с пятисаженной глубины, уже со страхом смотрела на дедовы руки в коричневых, глиняного цвета, старческих веснушках.

Казалось ей, что по дедовым рукам течет не веселая алая кровь, а буро-синяя суглинистая земля.

– Боишься помирать, дедуня? – спрашивала она.

Дед Гришака крутил тонкой, в морщинах и сухожильях шеей, словно выпрастывал ее из стоячего воротника поношенного мундира; шевелил зеленой сединой усов.

– Жду смертыньку, как дорогого гостя. Пора уж… и пожил, и царям послужил, и водки попил на своем веку, – добавлял он, улыбаясь белозубым ртом и дрожа морщинками глаз.

Наталья гладила дедовы руки и отходила, а он, все так же сгорбившись, царапая землю вытертым у ручки костылем, сидел на завалинке в сереньком, заштопанном во многих местах мундире, и молодо и задорно смеялись красные веселые петлицы на тугом стоячем воротнике.

Известие о том, что Наталью сватают, принял он с внешним спокойствием, но в душе горевал и злобился: Наталья за столом подсовывала ему лучший кусок. Наталья стирала его бельишко, штопала, вязала чулки и чинила шаровары и рубахи, – оттого дед Гришака, узнав, и глядел дня два на нее с суровой строгостью.

– Мелеховы – славные казаки. Покойный Прокофий молодецкий был казачок.

А внуки как? Ась?

– И внуки ничего, – уклончиво отвечал Мирон Григорьевич.

– Гришка-то непочтительный, поганец. Надысь иду из церкви, встретился со мной и не поздравствовался. Старики ноне не дюже в почете…

– Он ласковый паренек, – вступилась Лукинична за будущего зятя.

– Ась? Ласковый, гутаришь? Ну что ж, давай бог. Абы Наташке по душам был…

В сговоре дед Гришака участия почти не принимал, на минутку выполз из горенки, посидел за столом, с трудом процедил сквозь суженное горло рюмку водки и, согревшись, чувствуя, что пьянеет, ушел.

Два дня молча поглядывал на встревоженно-счастливую Наталью, жевал, двигал пучками белых с прозеленью усов; потом, видно, смягчился.

– Наташка! – окликнул как-то.

Наталья подошла.

– Ты чего же, внучушка, рада, небось? Ась?

– Я и сама не знаю, дедуня, – призналась Наталья.

– Ну-ну… ну-ну… Ишь ты… Ну, Христос с тобой. Дай бог. – И с досадой и горечью упрекнул:

– Не дождалась, поганка, пакеда помру, тогда бы и вышла… Без тебя горькая будет мне жизня.

Митька, подслушавший из кухни их разговор, сказал:

– Ты, дед, может, ишо сто годов проживешь, а она будет дожидаться?

Штукарь ты добрый.

Дед Гришака покраснел до черноты и удушья. Застучал костылем, ногами:

– Цы-ы-ыц, поганец, сукин сын! Пошел!.. Пошел!.. Ах ты нечистый дух!..

Подслухал, вражина!..

Митька сбежал на баз, посмеиваясь, а дед Гришака долго возмущался, ругал Митьку, и ноги его, обутые в шерстяные короткие чулки, дрожали в коленях.

Две младшие Натальины сестренки: Маришка – подросток лет двенадцати, и Грипка – восьмилетняя пройдоха и баловница – с нетерпением ожидали дня свадьбы.

Сдержанную радость выказывали и работники, постоянно жившие у Коршуновых. Они ждали щедрого от хозяина угощенья и надеялись на пару свободных во время гульбы дней. Один из них, высокий – с колодезный журавль – богучарский украинец с диковинной фамилией Геть-Баба, в полгода раз пил запоем. Пропивал все с себя и заработок. Давно уже подмывало его знакомое чувство сосущей тошноты, но он сдерживался, приурочивая начало запоя к свадьбе.

Второй, мозглявый и смуглый казачок станицы Мигулинской, по имени Михей, жил у Коршуновых недавно; разоренный пожаром, нанялся в работники и, сдружившись с Гетьком (так сокращенно звали Геть-Бабу), начал время от времени попивать. Был он страстным любителем лошадей; подвыпив, плакал, размазывая слезы по остренькому безбровому лицу, приставал к Мирону Григорьевичу:

– Хозяин! Любушка ты моя! Будешь дочерю выдавать – Михейко в поезжанье допусти. Уж я проеду, так видно будет! Сквозь полымя проскачу и волоска на конях не опалю. У меня самого кони были… Эх!..

Постоянно мрачный и нелюдимый Гетько почему-то привязался к Михею, изводил его одной и той же шуткой.

– Михей, чуешь? Ты якой станицы? – спрашивал его, потирая длинные, по коленные чашечки, руки, и сам же отвечал, меняя голос: «Мигулевский». – А що це ты такой хреновский? – «Та у нас уся порода такая».

Он неизменно и хрипло хохотал над постоянно повторявшейся шуткой, шлепал себя ладонями по длинным, сухим до звона голеням, а Михей ненавидяще оглядывал выбритое Гетьково лицо, кадык, трепетавший на горле, и ругал его «сычом» и «коростой».

Свадьбу назначили в первый мясоед. Оставалось три недели. На успенье приезжал Григорий проведать невесту. Посидел в горенке за круглым столом, полущил семечки и орехи с девками – подругами невесты – и уехал. Наталья его провожала. Под навесом сарая, где кормился у яслей Гришкин конь, подседланный новехоньким нарядным седлом, шмыгнула рукой за пазуху и, краснея, глядя на Григория влюбленными глазами, сунула ему в руку мягкий, таящий тепло девичьих ее грудей матерчатый комочек. Принимая подарок, Григорий ослепил ее белизною своих волчьих зубов, спросил:

– Это что?

– Там увидишь… кисет расшила.

Григорий нерешительно притянул ее к себе, хотел поцеловать, но она с силой уперлась руками ему в грудь, гибко перегнулась назад и со страхом метнула глазами на окна.

– Увидют!

– А нехай!

– Совестно…

– Это по-первам, – пояснил Григорий.

Она держала поводья, Григорий, жмурясь, ловил ногой зазубренное стремя.

Он уселся поудобней на подушке седла и поехал с база. Наталья отворила ворота, из-под ладони глядела вслед: Григорий сидел по-калмыцки, слегка свесившись на левый бок, ухарски помахивая плетью.

«Одиннадцать ден осталось», – высчитывала в уме Наталья и вздохнула и засмеялась.

XX

Всходит остролистая зеленая пшеница, растет; через полтора месяца грач хоронится в ней с головой, и не видно; сосет из земли соки, выколосится; потом зацветет, золотая пыль кроет колос; набухнет зерно пахучим и сладким молоком. Выйдет хозяин в степь – глядит, не нарадуется. Откуда ни возьмись, забрел в хлеба табун скота: ископытили, в пахоть затолочили грузные колосья. Там, где валялись, – круговины примятого хлеба… дико и горько глядеть.

Так и с Аксиньей: на вызревшее в золотом цветенье чувство наступил Гришка тяжелым сыромятным чириком. Испепелил, испоганил – и все.

Пусто и одичало, как на забытом затравевшем лебедою и бурьяном гумне, стало на душе у Аксиньи после того, как пришла с мелеховского огорода, из подсолнухов.

Шла и жевала концы платка, а горло распирал крик. Вошла в сенцы, упала на пол, задохнулась в слезах, в муке, в черной пустоте, хлынувшей в голову… А потом прошло. Где-то на донышке сердца сосало и томилось остренькое.

Встает же хлеб, потравленный скотом. От росы, от солнца поднимается втолоченный в землю стебель; сначала гнется, как человек, надорвавшийся непосильной тяжестью, потом прямится, поднимает голову, и так же светит ему день, и тот же качает ветер…

По ночам, исступленно лаская мужа, думала Аксинья о другом, и плелась в душе ненависть с великой любовью. В мыслях шла баба на новое бесчестье, на прежний позор: решила отнять Гришку у счастливой, ни горя, ни радости любовной не видавшей Натальи Коршуновой. По ночам передумывала вороха мыслей, моргала сухими глазами в темь. На правой руке тяжелела во сне голова Степана, красивая, с курчавым длинным чубом на сторону. Он дышал полуоткрытым ртом, черная рука его, позабытая на жениной груди, шевелила растрескавшимися от работы железными пальцами. Думала Аксинья. Примеряла.

Передумывала. Одно лишь решила накрепко: Гришку отнять у всех, залить любовью, владеть им, как раньше.

И на донышке сердца остренькое, похожее на оставленное жало пчелы, точило сукровичную боль.

Это – ночами, а днем топила Аксинья думки в заботах, в суете по хозяйству. Встречала где-либо Гришку и, бледнея, несла мимо красивое, стосковавшееся по нем тело, бесстыдно-зазывно глядела в черную дичь его глаз.

Чувствовал Гришка после встречи с ней сосущую тоску. Без причины злобствовал, срывал зло на Дуняшке, на матери, а чаще всего брал шашку, уходил на задний баз и, омываясь потом, двигая желваками скул, рубил понатыканные в землю толстые хворостины. За неделю нарубил ворох. Пантелей Прокофьевич ругался, сверкал серьгой и желтыми белками глаз:

– Нарубил, дьявол паршивый, на два плетня хватило бы! Ишь чжигит нашелся, мать твоя курица. Вон в хворост поезжай и чжигитуй… Погоди, парень, пойдешь на службу, там нарубишься!.. Там вашего брата скоро объездют…

XXI

За невестой в поезжанье нарядили четыре пароконные подводы.

По-праздничному нарядные люди толпились на мелеховском базу возле бричек.

Дружко – Петро – в черном сюртуке и голубых с лампасами шароварах, левый рукав его перевязан двумя белыми платками, под пшеничными усами постоянная твердая усмешка. Он – возле жениха.

– Ты, Гришка, не робей! Голову по-кочетиному держи, что насупонился-то?

Возле бричек бестолковщина, шумок.

– Где же подженишник делся? Пора бы выезжать.

– Кум!

– А?

– Кум, ты на второй бричке поедешь. Слышишь, кум?

– Люльки поприцепили на бричках?

– Небось, не рассыпешься и без люлек. Мягкая!

Дарья – в малиновой шерстяной юбке, гибкая и тонкая, как красноталовая хворостинка, – поводя подкрашенными дугами бровей, толкала Петра.

– Пора ехать, говори бате. Там заждались теперича.

Пошептавшись с прихромавшим откуда-то отцом, Петро распорядился:

– Рассаживайся! На мою бричку пятеро с женихом. Аникей, ты за кучера.

Разместились. Багровая и торжественная Ильинична отворила ворота.

Четыре брички захватили по улице наперегонки.

Петро сидел рядом с Григорием. Против них махала кружевной утиркой Дарья. На ухабах и кочках рвались голоса, затянувшие песню. Красные околыши казачьих фуражек, синие и черные мундиры и сюртуки, рукава в белых перевязах, рассыпанная радуга бабьих шалевых платков, цветные юбки.

Кисейные шлейфы пыли за каждой бричкой. Поезжанье.

Аникей, сосед Мелеховых, доводившийся Григорию троюродным братом, правил лошадьми. Свешиваясь, почти падая с козел, он щелкал кнутом, взвизгивал, и запотевшие лошади рвали постромки, вытягиваясь в струну.

– Сыпь им! Сыпь… – орал Петро.

Безусый скопцеватый Аникей подмигивал Григорию, морща голое, бабье лицо тонкой улыбкой, взвизгивал и порол лошадей кнутом.

– Сто-ро-нись!.. – прогремел, обгоняя их, Илья Ожогин, дядя жениха по материнской линии. За его спиной разглядел Григорий счастливое, с подпрыгивающими смуглыми щеками лицо Дуняшки.

– Нет, погоди!.. – крикнул Аникей, вскочив на ноги, и пронзительно свистнул.

Лошади захлестнулись в бешеной скачке.

– Уп-па-па-де-ошь!.. – визжала Дарья, подпрыгивая, обнимая руками лакированные сапоги Аникея.

– Держись!.. – ухал в стороне дядя Илья. Голос его тонул в сплошном стоне колес.

Остальные две брички, доверху набитые цветными воющими кучами людей, скакали по дороге рядом. Лошади в кумачных, голубых, бледно-розовых попонах, в бумажных цветах, в лентах, заплетенных в гривы и челки, в перезвяке громышков, стлались над кочковатой дорогой, роняя шмотья мыла, и попонки над взмыленными, мокрыми спинами хлопали, рябились, полоскаемые ветром.

У коршуновских ворот поезжанье сторожила ватага ребятишек. Увидели пыль на дороге и сыпанули во двор.

– Едут!

– Скачут!

– За-видне-лись!

Встреченного Гетька окружили.

– Шо згуртовались? Геть, вражьи горобци! Зачулюкалы – аж глушно!

– Хохол-мазница, давай с тобой дражниться! Хохол!.. Хохол!..

Дегтярник!.. – верещала детвора, прыгая вокруг мешочных широких шаровар Гетька.

Тот, наклоняя голову, будто в колодец засматривая, оглядывал бесновавшихся ребят и чесал длинный тугой живот, снисходительно улыбался.

Брички с гомоном вкатили во двор. Петро повел Григория на крыльцо, следом потекли приехавшие в поезжанье.

Из сеней в кухню дверь заперта. Петро постучался.

– Господи Иисусе Христе, помилуй нас.

– Аминь, – откликнулись из-за двери.

Петро повторил стук и слова до трех раз, ему глухо откликались.

– Разрешите взойтить?

– Милости просим.

Дверь распахнулась. Свашка – крестная мать Натальи – вдовая красивая баба, встретила Петра поклоном и тонкой малиновой усмешкой.

– Прими, дружко, на доброе здоровие.

Она протянула стакан с мутным, не выстоявшимся квасом. Петро разгладил усы, выпил, крякнул под общий сдержанный смех.

– Ну, свашенька, и угостила!.. Погоди, ягодка моя ежевишная, я тебя не так угощу, еще наплачешься!..

– Извиняйте, пожалуйста, – кланялась свашка, даря Петра отточенной, с лукавцем, улыбкой.

Пока дружко со свашкой состязались в острословии, жениховой родне, согласно уговору, поднесли по три рюмки водки.

Наталью, уже одетую в подвенечное платье и фату, стерегли за столом.

Маришка в вытянутой руке держала скалку, Грипка задорно трясла посевкой.

Запотевший, хмельной от водки Петро с поклоном поднес им в рюмке по полтиннику. Сваха мигнула Маришке, та – по столу скалкой:

– Мало! Не продадим невесту!..

Еще раз поднес Петро позванивающую в рюмке щепоть серебряной мелочи.

– Не отдадим! – лютовали сестры, толкая локтями потупившуюся Наталью.

– Чего уж там! И так плочено-переплочено.

– Уступайте, девки, – приказал Мирон Григорьевич и, улыбаясь, протиснулся к столу. Рыжие волосы его, приглаженные топленым коровьим маслом, пахли потом и навозной прелью.

Сидевшие за столом родственники и близкие невесты встали, очищая место.

Петро сунул Григорию в рук конец платка, вспрыгнул на лавку, повел его по-за столом к невесте, сидевшей под образами. Другой конец взяла Наталья потной от смущенья рукой.

За столом чавкали, раздирая вареную курятину руками, вытирая руки о волосы. Аникей грыз куриную кобаргу, по голому подбородку стекал на воротник желтый жир.

Григорий с внутренним сожалением поглядывал на свою и Натальину ложки, связанные платочком, на дымившуюся в обливной чашке лапшу. Ему хотелось есть, неприятно и глухо бурчало в животе.

Дарья угощалась, сидя рядом с дядей Ильей. Тот, общипывая ядреными клыками баранье ребро, наверное, шептал Дарье непристойности, потому что та, суживая глаза, подрагивая бровями, краснела и посмеивалась.

Ели основательно и долго. Запах смолистого мужского пота мешался с едким и пряным бабьим. От слежавшихся в сундуках юбок, сюртуков и шалек пахло нафталином и еще чем-то сладко-тяжелым – так пахнут старушечьи затасканные канунницы.

Григорий искоса поглядывал на Наталью. И тут в первый раз заметил, что верхняя губа у нее пухловата, свисает над нижней козырьком. Заметил еще, что на правой щеке, пониже скулы, лепится коричневая родинка, а на родинке два золотистых волоска, и от этого почему-то стало муторно. Вспомнил Аксиньину точеную шею с курчавыми пушистыми завитками волос, и явилось такое ощущение, будто насыпали ему за ворот рубахи на потную спину колючей сенной трухи. Поежился, с задавленной тоской оглядел чавкающих, хлюпающих, жрущих людей.

Когда выходили из-за стола, кто-то, дыша взваром и сытой окисью пшеничного хлеба, нагнулся над ним, всыпал за голенище сапога горсть пшена: для того, чтобы не сделалось чего с женихом с дурного глаза. Всю обратную дорогу пшено терло ногу, тугой ворот рубахи душил горло, и Григорий – удрученный свадебными обрядами – в холодной отчаянной злобе шептал про себя ругательства.

XXII

Отдохнувшие у Коршуновых лошади шли, добираясь до мелеховского база, из последних сил. На ременных шлеях, стекая, клубилась пена.

Подвыпившие кучера гнали безжалостно.

Поезжанье встретили старики. Пантелей Прокофьевич, блистая чернью выложенной сединным серебром бороды, держал икону. Ильинична стояла рядом; каменно застыли ее тонкие губы.

Григорий с Натальей подошли под благословенье, засыпанные винным хмелем и зернами пшеницы. Благословляя, уронил Пантелей Прокофьевич слезу и засуетился, нахмурился, жалея, что люди были свидетелями такой его слабости.

Нареченные вошли в дом. Красная от водки, езды и солнцепека Дарья выскочила на крыльцо, обрушилась на бежавшую из стряпки Дуняшку:

– Где Петро?..

– Не видала.

– К попу надо бечь, а он, проклятый, запропал.

Петро, через меру хлебнувший водки, лежал на арбе, снятой с передка, и стонал. Дарья вцепилась в него коршуном.

– Нажра-а-ался, идолюка! К попу надо бечь!.. Вставай!

– Пошла ты! Не признаю! Ты что за начальство? – резонно заметил тот, шаря по земле руками, сгребая в кучу куриный помет и объедья соломы.

Дарья, плача, просунула два пальца, придавила болтавший несуразное язык, помогла облегчиться. Ошалелому от неожиданности, вылила Петру на голову цебарку колодезной воды, досуха вытерла подвернувшейся под руку попоной, проводила к попу.

Через час Григорий стоял в церкви рядом с похорошевшей в сиянии свечей Натальей, давил в руке восковой стержень свечки, скользя по густой стене шепчущегося народа невидящими глазами, повторял в уме одно назойливое слово: «Отгулялся… отгулялся». Сзади покашливал опухший Петро, где-то в толпе мельтешились Дуняшкины глаза, чьи-то как будто знакомые и незнакомые лица; доносились разнобоистый хор голосов и тягучие возгласы дьякона.

Безразличие оковало Григория. Он ходил вокруг налоя, наступая гундосому отцу Виссариону на задники стоптанных сапог, останавливался, когда Петро неприметно дергал его за полу сюртука; глядел на струйчатые косички огней и боролся с сонной, овладевшей им одурью.

– Поменяйтесь кольцами, – сказал отец Виссарион, тепловато глянув Григорию в глаза.

Поменялись. «Скоро кончится?» – спросил Григорий глазами, поймав сбоку Петров взгляд. И Петро шевельнул углами губ, гася улыбку: «Скоро». Потом Григорий три раза целовал влажные безвкусные губы жены, в церкви угарно завоняло чадом потушенных свечей, к выходу загоцали выпиравшие в притвор люди.

Держа в своей руке шершавую крупную руку Натальи, Григорий вышел на паперть. Кто-то нахлобучил ему на голову фуражку. Пахнуло полынным теплым ветерком с юга. Из степи тянуло прохладой. Где-то за Доном сине вилась молния, находил дождь, а за белой оградой, сливаясь с гулом голосов, зазывно и нежно позванивали бубенцы на переступавших с ноги на ногу лошадях.

XXIII

Коршуновы приехали уже после того, как жениха с невестой увезли в церковь. Пантелей Прокофьевич до этого выходил за ворота, взглядывался вдоль улицы, но серая дорога, промереженная зарослями игольчатой колючки, была наголо вылизана безлюдьем. Он переводил взгляд за Дон. Там приметно желтел лес, вызревший махорчатый камыш устало гнулся над задонским озерцом, над осокой.

Предосенняя, тоскливая, синяя дрема, сливаясь с сумерками, обволакивала хутор, Дон, меловые отроги, задонские, в лиловой дымке тающие леса, степь.

За поворотом на шляху у перекрестка тонко вырисовывалась остроугольная верхушка часовни.

До слуха Пантелея Прокофьевича доплыл чуть слышный строчащий перестук колес и собачий брех. С площади на улицу вырвались две брички. На передней, покачиваясь в люльке, сидели рядом Мирон Григорьевич с Лукиничной, против них – дед Гришака в свежем мундире с Георгиями и медалями. Правил Митька, небрежно сидя на козлах, не показывая озверевшим от скачки сытым вороным лошадям подоткнутого под сиденье кнута. На второй Михей, падая назад, передергивая вожжами, силился перевести скакавших лошадей на рысь. Остренькое безбровое лицо Михея крылось фиолетовым румянцем, из-под треснувшего пополам козырька обильно сыпался пот.

Пантелей Прокофьевич распахнул ворота, и брички одна за другой въехали на баз.

С крыльца гусыней поплыла Ильинична, обметая подолом ошлепки навозной грязи, занесенной на порожки.

– Милости просим, дорогие сваточки! Сделайте честь нашему бедному куреню! – И она гнула дородный стан.

Пантелей Прокофьевич, кособоча голову, широко разводил руками:

– Покорнейше просим, сваточки! Проходите. – Он крикнул, чтоб отпрягли лошадей, и пошел к свату.

Мирон Григорьевич тер ладонью шаровары, счищая пыль. Поздоровавшись, пошли к крыльцу. Дед Гришака, растрясенный небывалой ездой, приотстал.

– Проходите, сваточек, проходите! – упрашивала Ильинична.

– Ничего, благодарствуем… пройдем.

– Заждались вас, проходите. Зараз веник дам, свату мундир почистить.

Пыль ноне, ажник дыхнуть нечем.

– Так точно, сушь… Оттого и пыль. Не беспокойтесь, сваха, я вот толечко… – Дед Гришака, кланяясь недогадливой свахе, задом подвигался к сараю и скрылся за крашеным боком веялки.

– Привязалась к старику, дуреха! – накинулся Пантелей Прокофьевич, встречая Ильиничну у крыльца. – Он по своей стариковской надобности, а она… тьфу, господи, да и глупая!..

– Я-то почем знала? – смутилась Ильинична.

– Должна разуметь. Ну, нечего там. Иди проводи сваху.

За накрытыми столами нетрезвый гуд подвыпивших гостей. Сватов усадили в горнице за стол. Вскоре приехали из церкви молодые. Пантелей Прокофьевич, наливая из четверти, прослезился.

– Ну, сваточки, за наших детей. Чтоб оно все по-хорошему, как мы сходились… и чтоб они в счастье и здравии свою жизнь проживали…

Деду Гришаке налили пузатую рюмку и вылили половину в рот, залохматевший прозеленью бороды, половину за стоячий воротник мундира.

Пили, чокаясь. Просто пили. Гомон ярмарочный. Сидевший на самом краю стола дальний родственник Коршуновых, старый атаманец Никифор Коловейдин, поднимая раскляченную руку, ревел:

– Горька!

– Го-оръ-ко-а!.. – подхватывали за столом.

– Ох, горька!.. – отзывалась битком набитая кухня.

Хмурясь, Григорий целовал пресные губы жены, водил по сторонам затравленным взглядом.

Красные лица. Мутные во хмелю, похабные взгляды и улыбки. Рты, смачно жующие, роняющие на расшитые скатерти пьяную слюну. Гульба – одним словом.

Никифор Коловейдин щерил щербатую пасть, поднимал руку.

– Горька!..

На рукаве его голубого атаманского мундира морщились три золотые загогулины – нашивки за сверхсрочную службу.

– Го-орь-ка!

Григорий с ненавистью вглядывался в щербатый рот Коловейдина. У того в порожнюю меж зубами скважину при слове «горько» трубочкой вылезал слизистый багровый язык.

– Целуйтесь, тетери-ятери… – шипел Петро, шевеля косичками намокших в водке усов.

В кухне Дарья, подпившая и румяная, завела песню. Подхватили.

Перекинули в горницу:

Вот и речка, вот и мост,
Через речку перевоз…

Плелись голоса, и, обгоняя других, сотрясая стекла окон, грохотал Христоня:

А кто ба нам поднес,
Мы ба вы-пи-и-ли.

А в спальне сплошной бабий визг:

Потерял, растерял
Я свой голосочек…

И в помощь – чей-то старческий, дребезжащий, как обруч на бочке, мужской голосок:

Потерял, ух, растерял, ух,
Я свой голосочек.
Ой, по чужим садам летучи,
Горькую ягоду-калину клюючи.

– Гуляем, люди добрые!..

– Баранинки опробуй.

– Прими лапу-то… муж, вон он, глядит.

– Горь-ка-а-а!..

– Дружко развязный, ишь со свахой как обходится.

– Ну, не-е-ет, ты нас баранинкой не угощай… Я, может, стерлядь им…

И буду исть – она жир-на-я.

– Кум Прошка, давай стременную чекалдыкнем.

– Так по зебрам и пошел огонь…

– Семен Гордеевич!

– А?

– Семен Гордеевич!

– Да пошел ты!

В кухне закачался, выгибаясь, пол, затарахтели каблуки, упал стакан; звон его потонул в общем гуле. Григорий глянул через головы сидевших за столом в кухню: под уханье и взвизги топтались в круговой бабы. Трясли полными задами (худых не было, на каждой по пять-семь юбок), махали кружевными утирками, сучили в пляске локтями.

Требовательно резнула слух трехрядка. Гармонист заиграл казачка с басовыми переливами.

– Круг дайте! Круг!

– Потеснитесь, гостечки! – упрашивал Петро, толкая разопревшие от пляса бабьи животы.

Григорий, оживившись, мигнул Наталье.

– Петро зараз казачка урежет, гляди.

– С кем это он?

– Не видишь? С матерью твоей.

Лукинична уперла руки в боки, в левой – утирка.

– Ходи, ну, а то я!..

Петро, мелко перебирая ногами, прошел до нее, сделал чудеснейшее коленце, вернулся к месту. Лукинична подобрала подол, будто собираясь через лужу шагать, – выбила дробь носком, пошла, под гул одобрения, выбрасывая ноги по-мужски.

Гармонист пустил на нижних ладах мельчайшей дробью, смыла эта дробь Петра с места, и, ухнув, ударился он вприсядку, щелкая ладонями о голенища сапог, закусив углом рта кончик уса. Ноги его трепетали, выделывая неуловимую частуху коленец; на лбу, не успевая за ногами, метался мокрый от пота чуб.

Григорию загородили Петра спины столпившихся у дверей. Он слышал лишь текучий треск кованых каблуков, словно сосновая доска горела, да взвинчивающие крики пьяных гостей.

Под конец плясал Мирон Григорьевич с Ильиничной, плясал деловито и серьезно, – как и все, что он делал.

Пантелей Прокофьевич стоял на табуретке, мотал хромой ногой, чмокал языком. Вместо ног у него плясали губы, не находившие себе покоя, да серьга.

Бились в казачке и завзятые плясуны, и те, которые не умели ног согнуть по-настоящему.

Всем кричали:

– Не подгадь!

– Режь мельче! Ух ты!..

– Ноги легкие, а зад мешается.

– Сыпь, сыпь!

– Наш край побивает.

– Дай взвару, а то я.

– Запалился, стерьва. Пляши, а то бутылкой!

Пьяненький дед Гришака обнимал ширококостную спину соседа по лавке, брунжал по-комариному ему в ухо:

– Какого года присяги?

Сосед его, каршеватый, вроде дуба-перестарка, старик, гудел, отмахиваясь рукой:

– Тридцать девятого, сынок.

– Какого? Ась? – Дед Гришака оттопыривал морщинистую раковину уха.

– Тридцать девятого, сказано тебе.

– Чей же будете? Из каких?

– Вахмистр Баклановского полка Максим Богатырев. Сам рожак с хутора… с хутора Красный Яр.

– Родствие Мелеховым?

– Как?

– Родствие, говорю?

– Ага, дедом довожусь.

– Полка-то Баклановского?

Старик потухшими глазами глядел на деда Гришаку, катая по голым деснам непрожеванный кусок, кивал головой.

– Значится, в кавказской кампании пребывали?

– С самим покойничком Баклановым, царство небесное, служил, Кавказ покоряли… В наш полк шел казак редкостный… Брали гвардейского росту, одначе сутулых… – какие длиннорукие и в плечах тоже – нонешний казак поперек уляжется… Вот, сынок, какие народы были… Их превосходительство, покойник генерал, В ауле Челенджийском в одночась изволили меня плетью…

– А я в турецкой кампании побывал… Ась? Побывал, да. – Дед Гришака прямил ссохшуюся грудь, вызванивая Георгиями.

– Заняли мы этот аул на рассвете, а в полдни играет трубач тревогу…

– Довелось и нам царю белому послужить. Под Рошичем был бой, и наш полк, Двенадцатый Донской казачий, сразился с ихними янычирами…

– Играет это трубач тревогу… – продолжает баклановец; не слушая деда Гришаку.

– Янычиры ихние навроде атаманцев. Да-с. – Дед Гришака горячится, сердясь, машет рукой. – Службу при своем царе несут, и на головах у них белые мешки. Ась? Белые мешки на головах.

– Я и говорю своему полчанину: «Это, Тимоша, отступать будем, тяни ковер со стены, а мы его в торока…»

– Два егория имею! Награжден за боевые геройства!.. Турецкого майора живьем заполонил…

Дед Гришака плачет и стучит сухим кулачком по гулкой и медвежковатой спине деда-баклановца; но тот, макая кусок курятины вместо хрена в вишневый кисель, безжизненно глядит на скатерть, залитую лапшой, шамшит провалившимся ртом:

– Вот, сынок, на какой грех попутал нечистый… – Глаза деда с мертвой настойчивостью глядят на белые морщины скатерти, словно видит он не скатерть, залитую водкой и лапшой, а снеговые слепящие складки Кавказских гор. – До этого сроду не брал чужого… бывало, займем черкесский аул, в саклях имение, а я не завидую… Чужое сиречь от нечистого… А тут поди ж ты… Влез в глаза ковер… с махрами… Вот, думаю, попона коню будет…

– Мы этих разных разностев повидали. Тоже бывали в заморских землях. – Дед Гришака пытается заглянуть соседу в глаза, но глубокие глазницы заросли, как буерак бурьяном, седыми клочьями бровей и бороды; не доберется дед Гришака до глаз, кругом одна щетинистая непролазь волос.

Он пускается на хитрость; он хочет привлечь внимание соседа ударным местом своего рассказа, а поэтому начинает без предварительной подготовки прямо с середины:

– И командует есаул Терсинцев: «Взводными колоннами наметом – арш-арш!»

Дед-баклановец вскидывает голову, как строевой конь при звуке трубы; роняя на стол узловатый кулак, шепчет:

– Пики к бою, шашки вон, баклановцы!.. – Тут голос его внезапно крепчает, мерклые зрачки блестят и загораются белым, загашенным старостью огнем. – Баклановцы-молодцы!.. – ревет он, раскрывая пасть с желтыми нагими деснами. – В атаку… марш-марш!..

И осмысленно и молодо глядит на деда Гришаку и не утирает замызганным рукавом чекменя щекочущих подбородок слез.

Дед Гришака тоже оживляется.

– Подал он нам этакую команду и махнул палашом. Поскакали мы, а янычиры построились вот так-то, – он чертит на скатерти пальцем неровный четырехугольник, – в нас палят. Два раза мы на них ходили – собьют и собьют. Откель ни возьмись, с флангу из лесочка ихняя конница. Наш командир сотни дает команду. Завернули мы правым крылом, перестроились – и на них. Вдарили. Стоптали. Какая конница супротив казаков устоит? То-то и оно. Поскакали они к лесу, воют… Вижу я, скачет попереди меня ихний офицер, на караковом коне. Молодецкий такой офицер, черные усы книзу, оглядывается все на меня и пистолет из чехла вынает. А чехло к седлу приторочено… Стрельнул и не попал. Тут придавил я коня, догоняю его.

Хотел срубить, а посля раздумал. Человек ить… Правой рукой обхватил его поперек, так он, извольте видеть, так из седла и вылетел. Руку мне искусал, а все ж таки взял я его…

Дед Гришака, торжествуя, глянул на соседа: тот, уронив на грудь огромную угловатую голову, уснул под шум, уютно всхрапывая.

Примечания

1 ендова – котловина, опушенная лесом

2 церковный староста

3 завеска – передник

4 керосин

5 двухвершковый конь – конь ростом в два аршина и два вершка; в царскую армию казак обязан был явиться со своим конем не ниже двух аршин и полвершка

6 атаман – у казаков в царской России так назывался выборный начальник всех степеней; во главе Донского войска стоял войсковой атаман, во главе станиц – станичные атаманы, при выступлении казацкого отряда в поход выбирался особый, походный атаман; в широком смысле это слово значило – старшина; с окончательной утратой самостоятельности донского казачества звание атамана всех казачьих войск было присвоено наследнику престола; фактически казачьими войсками управляли наказные (то есть назначенные) атаманы

7 офицерские чины царской армии имели следующие наименования: 1) подпоручик (в кавалерии – корнет, в казачьих войсках – хорунжий), 2) поручик (у казаков – сотник), 3) штабс-капитан (в кавалерии – штабс-ротмистр, в казачьих войсках – подъесаул), 4) капитан (в кавалерии – ротмистр, в казачьих войсках – есаул), 5) подполковник (у казаков – войсковой старшина), 6) полковник; первые четыре ступени назывались чинами обер-офицерскими, а последние две – штаб-офицерскими

8 сослуживец по полку

9 дышло в бычачьей упряжке

10 лазоревым цветком называют на Дону степной тюльпан

11 на-час – на минутку

12 коклюшковый – связанный на коклюшках, то есть на палочках

13 Хопер – левый, Чир – правый приток Дона

14 вязы – шея

Источник

Обновлено: 21.03.2023

Изложение содержания эпопеи Шолохова «Тихий Дон по главам раскрывает драматизм метаний главного героя — Григория Мелехова:

События первой части знакомят читателя с главными героями:

Глава 1

Мелеховых в Татарском хуторе называют турками: родоначальник Прокофий Мелехов с турецкой войны вернулся с женой-турчанкой. Она родила сына Пантелея, у которого, в свою очередь, было трое детей:

Петр — старший сын, женат на Дарье.
Григорий — средний сын.
Дуняша — младшая дочь.

Невысокий, русый, курносый, Петр был больше всех похож на мать Василису. А вот турецкая кровь проявилась в страстной и бешеной натуре Григория.

Главы 2–21

Отец приказывает Гришке оставить в покое Аксинью Астахову — жену соседа Степана. Григорий влюблен и не собирается отступать. Судьба Аксиньи Астаховой дополняет краткое содержание.

С Григорием она становится счастливой, чувствует себя любимой. Скоро на хуторе становится известно об их связи — Степан бьет Аксинью, враждует с Мелеховыми. Пантелей решает женить Григория на работящей Наталье. Парню понравилась невеста, он предложил Аксинье расстаться.

Продолжает роман знакомство с новыми персонажами:

Главы 1–13

Елизавету, которая об изнанке женской жизни узнала от дворовых девок, изнасиловал Митька Коршунов. После этого он сватался к девушке, но Мохов дочь отправил учиться в Москву, на Митьку натравил собачью свору.

Григорий после свадьбы признается Наталье, что не может забыть Аксинью, и возобновляет старую любовную связь. Аксинья забеременела.

В станице появился Иосиф Штокман — бывший ссыльный, торговец швейными машинками, в дальнейшем — ставленник большевиков на хуторе. Мелехов-младший ссорится с родителями и поступает с Аксиньей на службу к Евгению Листницкому в имение Ягодное.

Главы 14–21

Штокман предупреждает казаков о приближении войны. Наталья тоскует по Григорию, пытается покончить с собой (режет себя косой), остается калекой. Аксинья на покосе рожает девочку. С декабря Григорий служит в двенадцатом атаманском полку, а его отец возвращает Наталью в свой дом.

События военного времени описаны в третьей части книги:

Главы 1–19

1914 год. Наталья ждет мужа. Дуняша влюблена в Мишу Кошевого. Начинается война. Григорий Мелехов конфликтует с офицерами и сослуживцами, но в бою ведет себя геройски, переживает из-за вынужденного убийства (убил австрийца). Прибывает пополнение в полк Мелехова:

брат Петр;
Степан Астахов (грозится убить Григория в первом же бою);
Миша Кошевой;
Аникушка.

После тяжелого ранения в голову Григория награждают Георгиевским крестом. Листницкий также вступает в казачий полк. Аксинья глумится над пришедшей для разговора Натальей (просила вернуть ей мужа). Из-за скарлатины умирает дочь Мелехова и Аксиньи.

Главы 19–24

Мелехова отправляют в тыл для лечения ранения (поврежден левый глаз). Солдат Гаранжа ведет с ним революционные беседы, критикует царя за войну. За проявление строптивости (Григорий отказался отвечать члену императорской семьи во время посещения госпиталя) его на трое суток лишили провианта.

Мелехов приезжает домой, и от деда в Ягодном он узнает, что Аксинья изменяла ему с Листницким. Он вывозит сотника в поле и избивает кнутом. Дома бьет Аксинью, уходит к отцу.

Идет 1916 год. Бунчук ведет среди солдат большевистскую пропаганду. У Григория уже четыре ордена, он тоскует по Аксинье. Наталья родила двоих детей — Мишутку и Полю.

Свергли царя, казаки присягают временному правительству, надеются на окончание войны, появляются дезертиры. Листницкий склоняет казаков на сторону генерала Корнилова. Большинство переходит к красным.

Часть станичников (Петр Мелехов, Коршунов, Прохор Зыков и др.) возвращаются к родным. Григорий — командир сотни Красной Армии, но не верит, что большевики дадут свободу казакам: Ефим Изварин ратует за автономию Войска Донского. Федор Подтелков — казак-большевик — убеждает Григория в надежности большевиков.

Григорий ранен в ногу, лечит ее дома. Отец и брат не одобряют взгляды Гришки, но тот сам переживает из-за кровавых расправ большевиков с врагами (гибель отряда Чернецова). Большевики уничтожают казачьи хутора. Начинается раскол среди казаков.

Петр Мелехов возглавляет отряд хуторских казаков в борьбе с красными. Бунчук и Подтелков попадают в плен к казакам. Их казнят. Перед смертью Подтелков обвиняет Гришку Мелехова в предательстве.

Стремительно развивается история в следующих главах:

Главы 1–20

1918 год, гражданская война. В Татарском хозяйничают немцы, военный атаман округа — генерал Краснов. События происходят так:

Петр Мелехов воюет против красных.
Григорий — казачий сотенный, но за гуманное отношение к пленным его понижают.
Аксинья возвращается к вернувшемуся из немецкого плена Астахову.
После ранения и ампутации руки Листницкий женится на вдове Горчакова, возвращается в Ягодное.
Пантелей мародерствует, огорчен понижением младшего сына.

Большевистские идеи все больше захватывают умы казаков. На хуторе установилась власть красных, поэтому Григорий убегает.

Главы 21–65

Штокман вместе с Мишкой Кошевым составили расстрельный список. В числе обреченных Мелеховы: Григорий исчез, арестован выздоровевший после тифа Пантелей. Красноармейцы убивают Петра, Григорий мстит им — расстреливает пленных.

Остальные герои действуют так:

Казаки дезертируют.
Григорий возвращается домой, сходится с Аксюткой.
Штокмана убивают.
Дарья мстит за смерть мужа — стреляет в Котлярова.
Кошевой в отместку за смерть Ивана Алексеевича убивает старика Коршунова.

Мелехов прощается с Аксиньей: после разгрома белых исчезает с хутора, боясь расправы большевиков. После рассказа Дарьи о том, что Григорий снова сошелся с Аксиньей, Наталья делает аборт и умирает. Григорий приезжает уже после ее похорон, чувствует вину, возвращается на фронт.

Больного тифом героя привозят в Татарское. После выздоровления он покидает хутор вместе с Прохором и Аксиньей (по дороге заболела тифом). Григорий хоронит отца, повторно переносит инфекционное заболевание, из Новороссийска хочет иммигрировать в Турцию, но остается дома, вступает в Конармию, командует эскадрильей.

Аксинья сближается с Мелеховыми;
Кошевой добивается согласия на брак с Дуняшей, возглавляет ревком;
мать Григория умирает.

Опасаясь расстрела за помощь белым, Гришка, возвратившись на хутор, попадает в банду Фомина, но по весне сбегает от них. Вместе с Аксиньей едет на Кубань. На заставе Астахова гибнет от пули (после ее похорон герой видит на черном небе золотой круг солнца). Прожив в Слащевской дубраве полгода с дезертирами, не дождавшись амнистии, Мелехов возвращается в станицу. Возле куреня его встречает Мишутка — жизнь продолжается.

Суть исторических катаклизмов, которые потрясли страну в начале ХХ века, на примере донского казачества раскрыл в романе Шолохов.

Замысел у писателя родился, когда в 1925 году он жил в станице Вешенской. Он хотел описать события от Октябрьской революции до 1922 года, но начал историю Мелеховых с 1912 года.

Объем, масштабность, проработанность сюжетных линий заставили критиков сомневаться в том, что эпопею создал Шолохов, которому едва исполнилось 25 лет.

Автор затронул общечеловеческие проблемы, создал разноплановые характеры и образы. На то, что речь идет об эпопее, указывает масштаб изображенного в романе — это основы жизни народа, которые подвергаются переосмыслению и ломке. Хутор Татарский — центр повествования, к нему стянуты все сюжетные линии.

Композиция произведения имеет циклический характер, поскольку выстроена вокруг образа главного героя — Григория Мелехова. Его характер, моральные принципы, нравственный облик, судьба — квинтэссенция народного духа.

Сюжетная линия Григория — главная в произведении. Кроме нее, Шолохов развил линии:

Степана и Аксиньи; купца Мохова и его детей;
Петра и Дарьи;
Дуняши Мелеховой и Кошевого;
большевиков (Штокмана, Бунчука, Подтелкова);
Евгения Листницкого и т. д.

Главный замысел писателя состоял в том, чтобы показать, как меняются взгляды людей, уклад их жизни в период перестройки государства, в эпоху исторических потрясений — революций, войн.

В контексте этого писатель затрагивает проблемы:

личного выбора и ответственности;
любви и моральных законов;
честного труда и любви к земле;
идеологии и общечеловеческих ценностей;
милосердия и жестокости и т. д.

В предпоследнюю турецкую кампанию на хутор вернулся казак Прокофий Мелехов. Из Турции он привез с собой жену. Маленькая, закутанная в шаль женщина, сторонилась окружающих и родных мужа, и отец Прокофия стал жить отдельно. Затаив обиду на сына, он до самой смерти не заходил в его курень.

На отшибе у Дона Прокофий построил свой курень, завел хозяйство и поселился здесь с женой. С той поры его редко видели на хуторе и на майдане, зато много говорили о нем. Ходили слухи, что вечерами, на закате, он носит на руках жену на край кургана, где они вместе сидят, глядя в степь до тех пор, пока не потухнет заря. Про жену Прокофия толковали разное. Одни говорили, что она неслыханно красива, другие – наоборот. Бабы шепотом между собой судачили, что она ведьма.

Главой семейства является Пантелей Прокофьевич, соединивший в себе казацкую и турецкую кровь. Из-за этого сочетания кровей род Мелеховых отличается гордостью.

Несмотря на то что Пантелей Прокофьевич – вспыльчивый человек, он является блюстителем семейного порядка, тем членом семьи, который отвечает за слаженность семейства. За домашний очаг отвечает Ильинична.

Если Петр больше похож на мать, то Григорий вобрал в себя черты Пантелея Прокофьевича. Именно он пошел против своей семьи, когда ушел от своей жены Натальи к замужней Аксинье Астаховой.

Члены семейства продолжают заботиться о Наталье, все же надеясь на то, что Григорий вернется в семью. Герой действительно возвращается к жене, в последствие у них рождаются дети: Мишатка и Полюшка. Все же Григорий не может определиться, то начиная, то заканчивая отношения с Аксиньей.

Гражданская война оказывает огромное влияние на всю семью. Петр и Григорий уезжают на службу. Сначала между ними происходит недопонимание, так как Григорий оказывается на стороне большевиков. Когда Григорий становится на другую сторону, в семье вновь наблюдается слаженность и внутренняя теплота. Григорий уходит от Астаховой и привыкает к Наталье, начинает любить своих детей и любить Наталью.

Центральный персонаж вновь начинает отношения с Аксиньей, о чем узнает Наталья. Героиня не хочет рожать от мужа третьего ребенка, поэтому идет делать аборт. В результате неправильных действий Наталья умирает.

Вскоре самостоятельно завершает свою жизнь Дарья, так как перед этим узнает о том, что один офицер заразил ее сифилисом.

Семейство Мелеховых, потерявшее троих членов семьи, думает о том, что смерть полюбила их дом. Действительно, вскоре от тифа умирает Пантелей Прокофьевич, который оказывается похороненным в чужой земле, а после того как Дуняшка выходит замуж за Мишку Кошевого, который убил Петра, умирает и Ильинична.

Дуняшка остается одна заботиться о детях Григория, который продолжает участвовать в Гражданской войне. В попытке уехать вместе с Аксиньей, чтобы обустроиться и жить вместе с детьми, Григорий прощается со смертельно раненой Аксиньей, которую Григорий хотел взять в жены. Когда Григорий возвращается в дом, он узнает, что от болезни умерла дочь Полюшка.

От большого и дружного семейства Мелеховых остались лишь Григорий, его сестра Дуняшка и сын Мишатка.

Демонстрируя судьбу семьи Мелеховых, М.А. Шолохов показывает, к каким трагедиям приводит Гражданская война. Все умершие члены семейства погибают не в Первую мировую войну, а в Гражданскую войну. Писатель демонстрирует, с чем пришлось столкнуться каждой семье, которая была ввязана в Гражданскую войну.

Мелеховы – семья большая. Глава семьи Пантелей Прокофьевич, наполовину турок; его жена, потомственная казачка, Василиса Ильинична; их дети – Петр, Григорий и Дуняшка; жена Петра – Дарья. Живут они размеренной крестьянской жизнью. Быт казаков настолько красочно описан Шолоховым, что создается ощущение, что ты видишь это своими глазами. Понятно, что, если бы не война, так бы и прожили эти люди – женились, рожали и воспитывали детей, умирали. Однако каждый казак с рождения готовился отцом к военной службе. Поэтому к войне донские казаки были привычны и уходили на нее, как в наше время люди уходят на работу.

Родители в то время были для детей непререкаемым авторитетом, а глава семьи правил домашними безраздельно. Так было и в семье Мелеховых, но турецкая кровь не позволяла Григорию полностью подчиняться отцу. Между братьями вообще большой контраст. Мягкий, покладистый Петр, похожий на мать, и вспыльчивый, весь в отца, непокорный Григорий. Объединяет их любовь к семье и к казацкой земле.

В самом начале повествования, автор рассказывает о трагической смерти матери главы семьи – Пантелея Прокофьевича. То, что мать его была турчанкой, привезенной отцом из дальних походов, хорошо объясняет характер этого человека. Он вспыльчивый, жесткий даже порой жестокий с окружающими. Судя по роману, в молодости от него сильно страдала его жена – Ильинична, но с годами характер его стал мягче и это хорошо видно в тот момент, когда Пантелей Прокофьевич возвращает домой жену своего сына Григория – Наталью.

С Революцией начинается излом семьи Мелеховых. Автор проводит нас со своими героями по всем трагическим эпизодам слома старого государственного строя и построения нового. Жители одного хутора, годами живущие дружно, становятся лютыми врагами. Как страшен эпизод убийства Петра своим односельчанином – Мишкой Кошевым. Но вся суть слома семейных традиций в полной мере проявляется, когда Дуняшка решает выйти замуж за убийцу своего брата. Не возможно этого понять и осознать, если сам в такое время не жил.

К концу повествования от большой семьи Мелеховых остаются в живых только Дуняшка, Григорий и сын его – Мишатка. Но этот маленький мальчик, на мой взгляд, символ надежды на возрождение, на новую жизнь. Ведь это ему – последнему Мелехову, предстоит возродить семью, чтобы не прервался род. Он и есть – символ России, которая всегда возрождалась, измученная и израненная, она все равно вставала, и стоять будет вечно.

Также читают:

Картинка к сочинению История семьи Мелеховых в романе Тихий Дон

Шолохов Михаил
Александрович. Тихий Дон

Не сохами-то славная землюшка наша распахана...
Распахана наша землюшка лошадиными копытами,
А засеяна славная землюшка казацкими головами,
Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,
Цветет наш батюшка тихий Дон сиротами,
Наполнена волна в тихом Дону отцовскими,
материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!
Ой, что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?
Ах, как мне, тихому Дону, не мутну течи!
Со дна меня, тиха Дона, студены ключи бьют,
Посередь меня, тиха Дона, бела рыбица мутит,
Старинные казачьи песни
* КНИГА ПЕРВАЯ *
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
I
Мелеховский двор - на самом краю хутора. Воротца со скотиньего база
ведут на север к Дону. Крутой восьмисаженный спуск меж замшелых в
прозелени меловых глыб, и вот берег: перламутровая россыпь ракушек, серая
изломистая кайма нацелованной волнами гальки и дальше - перекипающее под
ветром вороненой рябью стремя Дона. На восток, за красноталом гуменных
плетней, - Гетманский шлях, полынная проседь, истоптанный конскими
копытами бурый, живущий придорожник, часовенка на развилке; за ней -
задернутая текучим маревом степь. С юга - меловая хребтина горы. На запад
- улица, пронизывающая площадь, бегущая к займищу.
В предпоследнюю турецкую кампанию вернулся в хутор казак Мелехов
Прокофий. Из Туретчины привел он жену - маленькую, закутанную в шаль
женщину. Она прятала лицо, редко показывая тоскующие одичалые глаза. Пахла
шелковая шаль далекими неведомыми запахами, радужные узоры ее питали бабью
зависть. Пленная турчанка сторонилась родных Прокофия, и старик Мелехов
вскоре отделил сына. В курень его не ходил до смерти, не забывая обиды.
Прокофий обстроился скоро: плотники срубили курень, сам пригородил базы
для скотины и к осени увел на новое хозяйство сгорбленную иноземку-жену.
Шел с ней за арбой с имуществом по хутору - высыпали на улицу все, от мала
до велика. Казаки сдержанно посмеивались в бороды, голосисто перекликались
бабы, орда немытых казачат улюлюкала Прокофию вслед, но он, распахнув
чекмень, шел медленно, как по пахотной борозде, сжимал в черной ладони
хрупкую кисть жениной руки, непокорно нес белесо-чубатую голову, - лишь
под скулами у него пухли и катались желваки да промеж каменных, по
всегдашней неподвижности, бровей проступил пот.
С той поры редко видели его в хуторе, не бывал он и на майдане. Жил в
своем курене, на отшибе у Дона, бирюком. Гутарили про него по хутору
чудное. Ребятишки, пасшие за прогоном телят, рассказывали, будто видели
они, как Прокофий вечерами, когда вянут зори, на руках носил жену до
Татарского, ажник, кургана. Сажал ее там на макушке кургана, спиной к
источенному столетиями ноздреватому камню, садился с ней рядом, и так
подолгу глядели они в степь. Глядели до тех пор, пока истухала заря, а
потом Прокофий кутал жену в зипун и на руках относил домой. Хутор терялся
в догадках, подыскивая объяснение таким диковинным поступкам, бабам за
разговорами поискаться некогда было. Разно гутарили и о жене Прокофия:
одни утверждали, что красоты она досель невиданной, другие - наоборот.
Решилось все после того, как самая отчаянная из баб, жалмерка Мавра,
сбегала к Прокофию будто бы за свежей накваской. Прокофий полез за
накваской в погреб, а за это время Мавра и разглядела, что турчанка
попалась Прокофию последняя из никудышных...
Спустя время раскрасневшаяся Мавра, с платком, съехавшим набок,
торочила на проулке бабьей толпе:
- И что он, милушки, нашел в ней хорошего? Хоть бы баба была, а то
так... Ни заду, ни пуза, одна страма. У нас девки глаже ее выгуливаются. В
стану - перервать можно, как оса; глазюки - черные, здоровющие, стригеть
ими, как сатана, прости бог. Должно, на сносях дохаживает, ей-бо!
- На сносях? - дивились бабы.
- Кубыть, не махонькая, сама трех вынянчила.
- А с лица-то как?
- С лица-то? Желтая. Глаза тусменныи, - небось не сладко на чужой
сторонушке. А ишо, бабоньки, ходит-то она... в Прокофьевых шароварах.
- Ну-у?.. - ахали бабы испуганно и дружно.
- Сама видала - в шароварах, только без лампасин. Должно, буднишные его
подцепила. Длинная на ней рубаха, а из-под рубахи шаровары, в чулки
вобратые. Я как разглядела, так и захолонуло во мне...
Шепотом гутарили по хутору, что Прокофьева жена ведьмачит. Сноха
Астаховых (жили Астаховы от хутора крайние к Прокофию) божилась, будто на
второй день троицы, перед светом, видела, как Прокофьева жена,
простоволосая и босая, доила на их базу корову. С тех пор ссохлось у
коровы вымя в детский кулачок, отбила от молока и вскоре издохла.
В тот год случился небывалый падеж скота. На стойле возле Дона каждый
день пятнилась песчаная коса трупами коров и молодняка. Падеж перекинулся
на лошадей. Таяли конские косяки, гулявшие на станичном отводе. И вот
тут-то прополз по проулкам и улицам черный слушок...
С хуторского схода пришли казаки к Прокофию.
Хозяин вышел на крыльцо, кланяясь.
- За чем добрым пожаловали, господа старики?
Толпа, подступая к крыльцу, немо молчала.
Наконец один подвыпивший старик первым крикнул:
- Волоки нам свою ведьму! Суд наведем!..
Прокофий кинулся в дом, но в сенцах его догнали. Рослый батареец, по
уличному прозвищу Люшня, стукал Прокофия головой о стену, уговаривал:
- Не шуми, не шуми, нечего тут!.. Тебя не тронем, а бабу твою в землю
втолочим. Лучше ее уничтожить, чем всему хутору без скотины гибнуть. А ты
не шуми, а то головой стену развалю!
- Тяни ее, суку, на баз!.. - гахнули у крыльца.
Полчанин Прокофия, намотав на руку волосы турчанки, другой рукой
зажимая рот ее, распяленный в крике, бегом протащил ее через сени и кинул
под ноги толпе. Тонкий вскрик просверлил ревущие голоса.
Прокофий раскидал шестерых казаков и, вломившись в горницу, сорвал со
стены шашку. Давя друг друга, казаки шарахнулись из сенцев. Кружа над
головой мерцающую, взвизгивающую шашку, Прокофий сбежал с крыльца. Толпа
дрогнула и рассыпалась по двору.

. . .

Скачать и прочитать весь текст — 1,35 Мб в zip-архиве

Источник