§1. Реквизиты предоставления
-
Принцип
имущественного содержания предоставления,
его соответствие принципу денежного
присуждения. -
Возможность
обойти строгость принципа посредством
договора о неустойке в форме штрафной
стипуляции. -
Классификация
содержания предоставления в римском
праве: dare, facere, praestare oportere. Соответствие
содержания предоставления специфике
форм защиты. -
Личный
характер обязательства: принцип и
возможные отступления от него. -
Определенность
предоставления. -
Возможность
и дозволенность предоставления.
478
Основные
понятия: stipulatio
poenae, in condicione, in obligatione, dare, facere, praestare,
негативный и положительный интерес
кредитора, id quod interest, damnum emergens (явный
ущерб), lucrum cessans (упущенная выгода),
arbitrium boni viri, arbitrium merum.
256,
Предоставление (как предмет обязательства)
должно иметь имущественное содержание,
быть личным, определенным, возможным и
дозволенным.
В
древности предоставление могло не
содержать имущественной выгоды для
кредитора. Так, неисполнение обязательства
заключить брак из sponsio (sponsalia) давало ход
судебному преследованию, что уже не
допускалось в конце Республики. Сходную
эволюцию претерпели обязательства
посредством медного бруска (aes). В
древности ответственность за виндикацию
чужой вещи при legis actio sacramento in rem
устанавливалась в форме посвящения
Сатурну символа личности — «клятвенной
меди» (sacramentum aes — Fest., p. 468 L). Позже его
заменил залог в виде скота, а потом и в
виде денег, передававшихся в казну
(aerarium) храма Сатурна. Личная расправа
над неоплатными должниками (nexi) была
заменена на имущественную в 313 г. до н.э.
по lex Poetelia2.
С
утверждением процесса per formulas, когда
само определение предмета судебного
разбирательства требовало дать денежное
выражение объема ответственности
(condemnatio pecuniaria), а личная расправа в
исполнительном производстве была
практически вытеснена экспроприацией
неоплатного должника с последующей
распродажей всего его имущества с
аукциона (bonorum proscriptio и venditio), имущественное
содержание предмета обязательства
(solvere aliquam rem) становится нормой.
257.
Если интерес кредитора не имел
имущественного характера, для юридизации
отношения прибегали к stipulatio
poenae —
особому соглашению о денежном штрафе
(имущественный характер которого был
in re ipsa) на случай неисполнения (см. цит.
ниже: D. 45,1,38,17, где интерес кредитора
противопоставляется необходимости
сведения юридически значимого содержания
предоставления к количественно
определенному объекту — certa quantitas).
Объектом предоставления становилась
сумма штрафа, тогда как ожидаемое от
должника поведение оказывалось
отлагательным произвольным (зависимым
от воли должника) условием наступления
штрафной ответственности (poena committi), то
есть становилось фактом, введенным
479
в
условие (in
condicione), а
не предметом обязательства (in
obligatione). Должник
обязывался к исполнению косвенным
образом3.
258.
Содержание предоставления может состоять
в том, чтобы
-
перенести
собственность (dare), -
совершить
определенные действия (facere), -
обеспечить,
гарантировать (praestare).
Триада
«dare — facere — praestare» имеет традиционный,
а не научный смысл. Самое раннее ее
употребление — в lex Rubria de Gallia Cisalpina (1. 22)
— соответствует ее лапидарному характеру,
удержавшемуся и в преторском эдикте
(например, D. 38,1,37 рг), и в классических
текстах, где она призвана выразить все
возможное разнообразие предоставлений
(Gai., 4,2; D. 44,7,3 рг).
«Praestare»
не является самостоятельной фигурой:
иска с требованием praestare
в
римском праве нет. Это понятие связано
с идеей гарантии обязательства (от
«praes-stare» — «быть гарантом — praes»)
и на практике относится к контрактной
ответственности. Но нередко этот глагол
получает смысл, близкий к «предоставить»
(от praestare), и указывает на предоставление
вообще (D. 39,2,7 рг; 40,7,9,2; 42,5,9 рг). «Praestare
dolum (culpam)» означает отвечать в том
случае, если причиной неисполнения
станет умысел (или вина) должника; для
указания на гарантию качества товара
также используется «praestare» (D.
21,2,31). Но в то же время это понятие
предполагает определенное качество
самого исполнения, так что praestare
относится
к совершению действия, а не к последствиям
его несовершения. Ответственность
должника наступает в случае отсутствия
или не надлежащего качества исполнения,
то есть несовершения гарантированного
действия (в том числе выражаемого как
dare
или
facere),
и
сводится к возмещению убытков кредитору
в объеме его интереса получить
предоставление (id quod interest — D. 21,3,31).
«Dare»
относится к результату переноса
собственности или установления
специального вещного права. Если объектом
dare
был,
например, раб (res mancipi), то dare oportere
предполагало совершение манципации
или уступки вещи перед магистратом.
Такое обязательство становилось
невыполнимым в случае, если до исполнения
раб погибал или становился свободным.
Если объектом dare
является
вещь, которая
480
не
принадлежит должнику, то он сможет
исполнить обязательство, только
предварительно приобретя ее в собственность
(полную или бонитарную). Обязательство
dare,
объектом
которого является вещь кредитора,
ничтожно, так как собственник не может
получить в собственность свою вещь
(Gai., 3,99).
Формулы
исков, которыми защищались требования
по обязательствам dare
из
договора, имели intentio certa, так что даже
манципация покалеченного или ослабленного
раба приводила к исполнению обязательства.
Таким образом, по actio certi кредитор не
может рассчитывать даже на удовлетворение
своего негативного
интереса (как
если бы обязательства вообще не было).
«Facere»
означает любое предоставление (включая
dare:
D.
50,16,218), но собственно относится к
совершению определенных действий (или
к воздержанию от действий — поп facere) к
выгоде кредитора безотносительно
реального эффекта. Если должник обязан
совершить манципацию вообще, то
содержанием предоставления является
facere,
а не
dare,
хотя
результатом манципации может стать
перенос собственности (если должник
был собственником данной вещи).
Формулы
исков, посредством которых защищались
требования из обязательств facere,
имели
intentio incerta и давали возможность истребовать
положительный
интерес кредитора. Глагол
«inter-esse» (быть между, составлять
разницу) указывает на различие между
имущественным положением кредитора,
ожидавшимся в случае своевременного и
полного исполнения, и тем, в котором он
оказался в результате неисполнения.
Эта разница допускает денежное выражение,
определение которого отдается на
усмотрение судьи в преторских исках
непосредственно в condemnatio: «id quod
interest» («насколько он был заинтересован»),
а в цивильных — в intentio incerta: «quidquid ob
earn rem dare facere oportet (ex fide bona)» — «все, что
по этому делу следует дать, сделать»
(«по доброй совести» — добавление
для исков bonae fidei). При расчете учитывались
не только имущественные потери кредитора
(damnum
emergens, в
средневековой терминологии), но и
упущенная выгода (lucrum
cessans)4.
В
отличие от положительного интереса,
негативный (отрицательный) интерес
кредитора рассчитывается из сопоставления
его актуального имущественного положения
и того, в каком он находился бы, если бы
сделка вообще не была заключена. Этот
подход также выработался в iudicia bonae fidei
и применялся в случае взыскания
481
ответственности
за dolus in contrahendo посредством иска из
данного контракта (например, за продажу
res extra commercium). Неимущественный интерес
(моральный ущерб и т. п.) правовыми формами
не учитывался.
259.
Личный
характер предоставления должен
соблюдаться на обеих сторонах
обязательственного отношения: долг не
может состоять в поведении третьих лиц,
так же как невозможно установить
обязательство в пользу лица, отличного
от кредитора. Стипулиция: «Обещаешь,
что Тиций даст, сделает?» — ничтожна,
а из стипуляции: «Обещаешь дать,
сделать Тицию?» — на стороне Тиция не
может возникнуть права требования и
соответствующего иска.
«Alteri
stipulari nemo potest» («Никто не может
установить по стипуляции обязательственное
требование на стороне третьего лица»),
—
определил в конце II в. до н.э. Квинт Муций,
подчеркивая необходимость
совпадения сторон в обязательстве со
сторонами в сделке (ср.
Q. Mucius D. 50,17,73,4). В противном случае
выгодополучатель должен был бы сам
стать кредитором должника, то есть
возникло бы принципиально недопустимое
отношение прямого представительства
между стипулятором и выгодополучателем.
Ulp.,
49 ad Sab., D. 45,1,38,17:
|
Alteri |
Никто |
482
Stipulatio
роепае позволяет также установить
ответственность за поведение третьих
лии, (I. 3,19,21), тогда как стимуляция, предмет
которой непосредственно составляет
factum alienum, ничтожна (D. 45,1,38,2). Наконец,
возможна интерпретация ответственности
за объективный факт как за неисполнение,
если интерес кредитора в его наступлении
(или ненаступлении) был обеспечен
обязательством должника, например, при
гарантии качества товара (D. 21,3,31) или
при гарантии спокойного владения
покупателя товаром (stipulatio habere licere)5.
Классическая
юриспруденция, однако, допускает
обязательство, при котором предоставление
должно быть осуществлено в пользу
третьего лица, хотя оно при этом лишено
возможности потребовать исполнения.
Пандектисты усматривали в соглашениях
такого рода контракты, заключенные как
бы
в
пользу третьих лиц, так как юридически
обязательство существует только между
сторонами в сделке. Признание такого
обязательства основано на предположении
заинтересованности кредитора в выгоде
третьего лица (если оно, например, по
отношению к нему само выступает
кредитором). Intentio incerta при обязанности
in faciendo позволяла защитить кредитора,
заинтересованного в исполнении,
независимо от того, кто выступал в роли
выгодополучателя по такому обязательству:
«quidquid dare facere oportere». В эпоху поздней
классики признавалась действительной
даже стипуляция dare
в
пользу третьего лица, лишь бы наличествовал
интерес самого кредитора. В соответствии
с этим, предметом такой стипуляции не
считалась certa pecunia (определенная сумма
денег) или certa res (определенная вещь) и
требование кредитора защищалось
посредством actio incerti ex stipulatu.
С
требованием личного характера
обязательства связано правило: «Ab
heredis persona obligatio indpere поп potest» —
«Обязательство
не может впервые возникнуть на стороне
наследника» (Gai.,
3,158). Сделка, нацеленная на установление
обязательства, одной из сторон в котором
должен был быть не ее участник, а только
его наследник, являлась ничтожной. В
соответствии с этим правилом считалась
ничтожной стипуляция dare
после
смерти стороны в сделке, но была
действительна стипуляция dare
в
момент смерти (например, должника: «Cum
morieris dari spondes?» — «Обещаешь дать, когда
будешь умирать?»):
483
считалось,
что она получает силу в самом конце
жизни участника сделки («in novissimum vitae
tempus» — Gai., 3,100). Неудачная формулировка
в первом случае исключала такое толкование
и лишала стипуляцию силы из-за ее
несоответствия логике правовой
конструкции («inelegans esse visum est» — «стала
считаться неадекватной», — говорит
Гай о подмене лица в обязательстве
наследником стороны в сделке).
Правило
имело формальное значение, не создавая
практических препятствий для установления
начального срока сделки посредством
ссылки на смерть одной из сторон. Юстиниан
отменил его, признавая примат воли
контрагентов над формой (С. 8,37,11; I.
3,19,13).
260.
Принцип
формального равенства сторон в
обязательстве не допускает, чтобы
определение содержания предоставления
было оставлено на произвольное усмотрение
одной из них. Для установления обязательства
необходима фиксация его предмета и
соответственно объективность в
определении содержания требуемого от
должника поведения. Требование
определенности предоставления выразилось
в решении отдельных казусов. Prudentes
обсуждают, считается ли содержание
обязательства определенным, если размер
предоставления указан опосредованно
— per relationem. Например, цена за товар — объем
обязанности dare, возлагаемой на покупателя,
— может быть установлена в размере цены,
в свое время уплаченной за этот товар
продавцом (D. 18,1,7,1). Объем товара может
быть выражен через указание на содержимое
склада или сундука и т. д. Некоторые
юристы (уже Офилий для определения цены
— Gai., ЗД406)
допускали обращение к суждению третьего
лица, чья справедливость не вызывает
сомнения у сторон, — arbitrium
boni viri. Характеристика
vir bonus (добрый муж) выражает нормативный
характер поведения лица, способный
обеспечить объективность ожидаемого
решения. В отличие от этого arbitrium
merum —
произвольное суждение (выражение
средневековых интерпретаторов) —
субъективно и потому недопустимо. При
условии объективности суждения
определение содержания предоставления
может быть оставлено на усмотрение
заинтересованной (даже пассивной)
стороны: например, размер алиментов для
вольноотпущенников наследодателя,
отказанных им по завещанию, могут
определять наследники, но no-справедливости
(«arbitrio boni viri» — Mod. D. 34,1,5). В таком
случае одно лицо выступает в разных
ролях: как сторона в отношении и как
третейский судья, формально признанный
незаинтересованным лицом. Сходная
проблема встает и в отношении
484
третьего
лица, приглашенного для определения
обязанностей сторон, например долей в
товариществе (D. 17,2,6; 76; 80).
Если
для arbitrium выбрано третье лицо, то оно не
может быть заменено в рамках данного
соглашения, например стипуляции (D.
45,1,43), так что его отказ от вынесения
суждения сделает стипуляцию ничтожной
(D. 45,1,44). Зависимость сторон от арбитра
как от объективного фактора — один из
критериев определения содержания
предоставления per relationem. В противном
случае имеет место суждение самих
сторон, договаривающихся о содержании
предоставления. Так, формула договора
подряда, представленная у Катона (Cato,
agr., 144; 145), оставляет определение объема
работ на усмотрение подрядчика, но с
условием утверждения его решения
заказчиком (arbitratu domini).
261.
Предоставление должно быть возможным:
«Impossibilium
nulla obligatio est» («Обязательство с
невозможным предметом ничтожно»). В
этом определении Цельса (D. 50,17,185), данном
в контексте купли-продажи, отмечено
необходимое качество предмета
обязательства как такового. Правило
относится к изначальной невозможности
исполнения. Ничтожно обязательство,
если объект обещанного предоставления
не существует в природе, например
гиппоцентавр (hyppocentauros — D. 45,1,97 рг) или
уничтоженное пожаром здание (D. 18,1,57 рг);
если обещано физически невозможное,
например построить многоэтажный дом
за один день (insulam aedificare) или (что в наше
время уже не кажется невозможным) дать
в тот же день в Карфагене то, что
стипулировано в Риме (D. 13,4,2,6). Стипуляция
facere такого рода естественным образом
предполагает начальный срок (D. 45,1,14; 73
рг).
Ничтожно
обязательство, если предоставление
невозможно юридически (Gai., 3,97):
|
Si |
Если |
485
В
случае обмана контрагента (dolus in
contrahendo) взыскание по торжественным
сделкам, как стипуляция, невозможно,
так как они оказываются ничтожными в
связи с невозможностью предоставления,
но (помимо ответственности по actio doli)
взыскание допускается по сделкам bonae
h’dei в объеме положительного интереса
по иску из контракта, хотя ожидаемого
эффекта сделка не производит. Например,
если объектом купли-продажи стала res
sacra, religiosa или publica
(D.
18,1,6 Рг).
Mod.,
5 reg., D. 18,1,62,1:
|
Qui |
Тот, |
Предоставление
должно быть дозволенным: если исполнение
обязательства противоречит праву или
добрым нравам (contra ius vel bonos mores), сделка
изначально ничтожна в плане ius civile.
486
2
Ливии (Liv., 8,28) относит событие к 326 г.
3
Впрочем, обусловливать штрафом заключение
брака все же считалось в классическую
эпоху недопустимым (D. 45,1,134 рг).
4
Оппозиция «damnum
—
lucrum»
известна
классикам (D. 13,4,2,8).
5
В последнем случае Ульпиан считает, что
должник гарантирует владение покупателя
от притязаний только со своей стороны
и со стороны своих наследников (D. 45,1,38
рг). Такая интерпретация продиктована
именно правилом: «Nemo…
alienum factum promittendo obligatur» («Никто… не
заключает обязательства, давая обещание
о поведении третьего лии,а» ).
6
Сомнения классических юристов в
возможности определения цены arbitrio boni
viri разрешает в позитивном смысле Юстиниан
(С. 4,38,15).
Суворов Н.С. Об юридических лицах по римскому праву
« Предыдущая |
Оглавление
| Следующая »
По мнению Ленинга, третий контрагент в состоянии проверить, уполномочен ли представитель и как далеко простираются его полномочия, но он не может проверить, не виновен ли тот в умышленной недобросовестности (dolus) в пределах своего полномочия, и не может помешать его небрежности (culpa); поэтому-то и должно ответствовать за dolus и culpa юридическое лицо, для которого заключается такой договор и имущественное положение которого было руководящим для третьего контрагента мотивом вообще при заключении этого договора[399].
Гирке согласно с средневековыми воззрениями защищает деликтоспособность юридических лиц, рассуждая таким образом, что раз объективное право предоставляет юридическому лицу известную сферу деятельности, определяет для него жизненную цель и открывает для него возможность достижения этой цели, — тем самым оно открывает для юридического лица возможность преследования цели и нечистыми средствами. Наложение обязанностей — на юридическое ли лицо или на индивида — немыслимо без возможности нарушения их, точно так же, как предоставление прав всегда соединено с возможностью злоупотребления. Таким образом, говорит Гирке, с возникновением корпоративной жизненной сферы, возникает вместе и область деликтов, которые может совершать корпорация, не переступая тех границ, за которыми бы она не считалась уже действующей в глазах объективного права[400].
Действие вообще рассматривается как корпоративное тогда, когда: 1) оно исходит от надлежащего органа, 2) когда орган держался в сфере своей компетенции, 3) когда соблюдена законная форма. А следовательно и для деликта, влекущего за собою ответственность, требуются надлежащий орган, надлежащая компетенция и надлежащая форма: то, что орган совершает в противность праву вне своей компетенции, то совершает не орган, а индивид. Но и в каждом корпоративном деликте скрывается индивидуальная вина участвующих индивидов, ответственных за нее не только перед корпорацией, но и во вне, — эта внешняя ответственность может или идти рядом с ответственностью корпорации или предшествовать ей, или следовать за нею, так что корпорация, а равно и ее орган могут отвечать или наравне и совместно, или в первую голову, или во вторую голову. Всякий корпоративный деликт порождает для корпорации прежде всего такую же частноправовую обязанность возмещения, какая вытекает для индивида из соответственного образа действий, и это нужно сказать о всех случаях как договорной, так и внедоговорной вины, а равным образом о тех случаях, когда вред причинен действиями или упущениями, относящимися не к индивидуально-правовой, а к социально-правовой сфере союзного лица. Последнее нужно понимать в том смысле, что если орган публичной корпорации или самого государства неправомерно причиняет вред недолжным осуществлением или неосуществлением публичных прав власти, то тем самым обосновывается частноправовое притязание на возмещение вреда против корпорации или против государства (напр., в случае неправомерного применения принудительной силы против личности и против имущества, ошибок в поземельных книгах и в актах добровольной юрисдикции вообще, погрешностей при осуществлении высшего опекунского надзора). От ответственности корпорации за собственную вину (так как в органах действует сама корпорация) Гирке различает принципиально: 1) ответственность или обязанность возмещения за чужую вину (в тех же случаях, когда таковой обязанности подлежат индивидуальные лица, напр., за вред, причиненный людьми, ведущими дела, находящимися в услужении, и т. п.), 2) ответственность по возмещению вреда вне и помимо всякой вины (каково, напр., вознаграждение невинно осужденных)[401].
Естественно, что Гирке должен был сделать разные оговорки насчет того, что и теория еще далека от сомнений и колебаний в вопросе об ответственности юридических лиц[402], и законодательство не выработало еще себе общей определенной точки зрения. Впрочем, законодательство все-таки действовало в данной области смелее и решительнее, чем теоретики, устанавливая, напр., ответственность железнодорожных и пароходных обществ в более широких размерах, чем какие указывались теорией[403].
Еще несколько слов о лежачем наследстве. Для германского права и для германской юриспруденции римское право имело значение действующего права, образуя собою главную составную часть общего германского права. Но мы видели, что многие юристы отвергают юридическую личность лежачего наследства даже по римскому праву[404]. Некоторые, допуская юридическую личность лежачего наследства по римскому праву, говорят, что в ней нет никакой надобности по германскому праву[405]. Тем менее в ней надобности по русскому праву, которому никогда не была известна фикция личности лежачего наследства или фикция продолжения наследством личности наследодателя, а между тем наследство всегда охранялось законом в интересах наследника. Не было у нас и тех поводов, которые побудили римских юристов к олицетворению наследства, не было ни узукапии pro herede, ни различия в testamenti factio, благодаря которому возникал бы практически вопрос о том, чьею правоспособностью определяется правоспособность раба, получающего наследство hereditate jacente, не было известно и самое оставление наследства наследственным рабам, равно как не были известны стипуляции наследственных рабов в пользу наследства или будущего наследника. В настоящее время, когда и рабов никаких в наследственной массе не может быть и когда закон прямо говорит, что наследство принадлежит наследнику с момента смерти наследодателя[406], нет решительно никакой нужды, ни практической, ни теоретической, в искусственной конструкции промежуточного состояния наследства между его открытием и вступлением в него наследника[407]. Разве объективное право не достаточно суверенно, справедливо говорит Виндшейд, чтобы совокупность связанных между собой прав и обязанностей поддержать в этом их единстве при отсутствии господствующего над ними субъекта[408], когда притом известно, что субъект этот в действительности существует? Объективное право поддерживает целость и единство имущества безвестно отсутствующего лица даже в течение более продолжительного времени, чем сколько продолжается состояние лежачего наследства, несмотря на то, что безвестно отсутствующий, может быть, не находится уже и в живых, а между тем никто никогда не находил нужным прибегать здесь к фикции юридической личности, как и римское право не считало нужным делать это по отношению к имуществу военнопленного.
После всего сказанного о существе юридических лиц естественно спросить себя: если между корпорациями и институтами существуют различные точки соприкосновения и если даже те и другие могут быть подводимы под общее понятие общественных организаций, то не на правильной ли точке зрения стояло римское право, подводившее все вообще юридические лица под корпоративную схему, особенно если вычеркнуть из ряда юридических лиц лежачее наследство, которое вносило явный диссонанс в римское построение и в олицетворении которого в настоящее время нет никакой надобности? И если так, то в чем же состоит прогресс новейшей юриспруденции сравнительно с римской в определении понятия юридических лиц? Правильной точку зрения римского права нельзя назвать потому, что понятие общественной организации шире понятия корпорации. Во-первых, с корпорацией связывается идея организованного союза людей, общественная же организация возможна и при единоличном носителе. Во-вторых, даже и коллегиально организованные институты, проявляющие свою юридическую жизнь в корпоративных формах, должны быть отличаемы от корпораций в собственном смысле по различию самой организации. Это различие состоит в том, что корпоративная организация обнимает не только администраторов, но и всех или многих членов, которые различными способами выражают свое участие в корпоративной жизни: то в праве избрания на должности, то в контроле за деятельностью администраторов, то в общем голосовании и решении важных корпоративных вопросов, между тем как институтную организацию составляют единственно администраторы, деятельность которых может быть контролируема лишь правительственными инстанциями. В-третьих, существует различие и между целями корпораций и институтов. С корпоративными целями обыкновенно идут рука об руку интересы отдельных членов корпорации, в том числе и администраторов (так напр., не говоря о таких обществах, как акционерные, даже в городских корпорациях городское благоустройство имеет интерес для каждого члена городского общества, не исключая и администраторов), между тем как институтные цели суть цели альтруистического характера, которым администраторы могут посвящать все свои силы, не преследуя при этом эгоистических интересов. Впрочем было уже упомянуто, что возможны переходные формы, совершенно неизвестные римскому праву: есть такие общества, которые по характеру их целей должны бы быть отнесены к институтам (таковы, напр., все общества для пособия разного рода нуждающимся), но в организацию которых в выше разъясненном смысле входят не одни только администраторы, а и все члены.
Прогресс новейшей юриспруденции во всяком случае состоит в том, что она поставила ряд вопросов, которыми римские юристы совсем не задавались, и выдвинула разные моменты в понятии юридических лиц, пытаясь подойти к нему с разных сторон и разными путями и изучением явлений жизни собирая обширный материал для установления и формулирования этого понятия.
ГЛАВА III Виды юридических лиц
А. Государство. В. Императорский престол. С. Политические общины: 1) города и колонии; 2) conventus civium romanorum; 3) селения; 4) провинции. D. Вольные союзы: 1) религиозные коллегии; 2) похоронные коллегии; 3) collegia sodalitia; 4) коллегии ремесленников; 5) коллегии или декурии подчиненного служебного персонала; 6) общества или товарищества публиканов. Е. церковные институты христианского времени. F. Лежачее наследство.
В настоящей главе будут подробно исчислены виды юридических лиц по римскому
праву императорского периода, и в особенности с точки зрения источников
юстинианова права. К юридическим лицам относятся именно: государство,
императорский престол, политические общины, вольные союзы, церковные учреждения
и богоугодные заведения, лежачее наследство.
А. Государство. Государство в области имущественных отношений получило
в императорские времена название фиска. Мы видели[409], что государственная казна республиканского
времени носила название эрара. В переходное от республики к империи время,
при Августе, состоялся, как известно, раздел провинций между сенатом как
органом старой республики и принцепсом: в свою очередь раздел провинций,
из которых стекались в Рим главные доходы государства, сделал необходимой
и двоякую государственную казну — сенатскую и императорскую[410]. Первою оставался эрар Сатурна,
состоявший в управлении сената; вторая получила название фиска[411], распоряжение которым принадлежало принцепсу;
в нее поступали также доходы с тех налогов, которые вновь введены были
императорами (напр. 5%-й налог с наследств — vigesima hereditatum, 1%
с вещей, продаваемых аукционным порядком — centesima rerum venalium, и
др.). Единой фискальной кассы не было; существовали, напр., fiscus Asiaticus,
fiscus Judaicus, fiscus Alexandrinus, разные провинциальные кассы; военная
касса носила название даже не фиска, а эрара (aerarium militare). Но фиск
все-таки остается названием, объединяющим отдельные императорские кассы,
состоявшие притом же под известным центральным руководством, сосредоточивавшимся
в руках императорского прокуратора a rationibus[412]. Фискальное имущество считалось частным имуществом принцепса
как первого гражданина римского народа, между тем как в отношении к эрару
субъектом имущественного права оставался populus в лице сената[413].
Этот порядок вещей продолжался недолго: ни фискальное имущество не осталось
с характером частного имущества принцепса как первого гражданина, ни деление
провинций с соответствующим делением эрара и фиска не удержалось. Напротив,
с утверждением императорской власти эрар более и более переходил в ведение
императора, так как и фискальные средства, в сущности, расходовались на
государственные же нужды, как-то: на содержание войска, флота, жалованье
должностным лицам, снабжение столицы хлебом, на устройство военных дорог
и проч.[414] При Северах,
как полагают[415], окончательно исчезло различие
между императорскими и сенатскими провинциями и доходы со всех провинций
стали поступать в императорскую казну, за которой по-прежнему удержалось
название фиска[416]; сенатский же эрар утратил свое
общегосударственное значение и превратился в римскую городскую кассу —
конечно, не в смысле современной кассы городского управления, потому что,
как указано было выше[417],
Рим оставался государством в государстве и жил на счет провинций. Более
чем вероятно, что и после слияния эрара с фиском единой имперской кассы
не образовалось, а продолжали существовать, как и в первые времена принципата,
разные обособленные кассы, объединявшиеся известной центральной дирекцией[418]. Тот переходный момент в истории римского государственного имущества,
когда фиск рассматривался как имущество принцепса, не прошел бесследно
для государства как субъекта имущественных прав: в императорское именно
время суд по процессам фиска сблизился с ординарной юрисдикцией по имущественным
делам частных лиц, хотя до полного уравнения государства с частным лицом
в области имущественных отношений римская юриспруденция никогда не доходила
и даже никогда ясно и отчетливо не ставила государство в ряд допускавшихся
ею юридических олицетворений. Фиск пользовался, не считая таких прав,
как право на выморочное наследство, следующими привилегиями: 1) он имел
законное залоговое право в имуществе своих должников без предварительного
с ними соглашения о залоговом обеспечении[419]; 2) по контрактам он взимал
с должников проценты без особого соглашения об этом, тогда как сам он,
наоборот, без особого соглашения не платил процентов даже и в случае morae[420]; 3) фиск в отношении к защите
его интересов пользовался привилегиями, предоставленными несовершеннолетним
(jura minorum), в особенности привилегией восстановления в прежнее состояние[421]; 4) фиск переносил на правопреемников
право собственности на такую вещь, на которую сам не имел права собственности,
т. е. если казна отчуждала частному лицу такое имущество, на которое
сама она не имела права собственности, то право приобретателя тем не менее
должно было оставаться неприкосновенным на случай эвикции, заинтересованному
же предоставлялось в течение
4-летнего срока предъявить свои претензии к казне[422]. Впрочем, постановление решений против казны,
по спорным ее делам с частными лицами, не считается преступлением: [423], — eum delinquere, qui in dubiis quaestionibus
contra fiscum facile respon-derit>. Во всяком случае неслыханный и невозможный
в республиканское время судебный процесс между частным лицом и казной
сделался возможным в императорское время[424].
Несомненно, с другой стороны, что под фиском, с точки зрения римского
права, нужно понимать государство как хозяина государственного имущества[425].
Напротив, отдельные фискальные учреждения (stationes fisci), хотя они
в видах практического удобства и целесообразности обособлялись одно от
другого[426], в действительности были не самостоятельными
субъектами, а обособленными кассами одного и того же хозяина — государства.
Это начало с ясностью выражено в том месте источников, где говорится,
что поручители освобождаются от своего обязательства, как скоро фиск является
правопреемником и кредитора и должника, хотя бы преемствовали два различные
фискальные учреждения[427], т. е. конфузия права требования с долгом,
следовательно, погашение главного обязательства, а вместе с тем и придаточного
к нему обязательства — поручительства наступает в том случае, когда одно
фискальное учреждение преемствует кредитору в праве требования, а другое
— должнику в долге, все равно как если бы оба эти учреждения были одно
и тоже лицо.
В. Императорский престол. При Северах же, ко времени которых относится
поглощение древнего народного эрара императорским фиском, состоялось важное
также, с юридической точки зрения, обособление императорского коронного
имущества от императорского частного имущества. Кроме фискального имущества,
которое принадлежало государству в лице императора, последний имел свое
особое имущество, patrimonium, которым он мог свободно распоряжаться inter
vivos и mortis causa. Однако при смерти каждого императора должен был
возникать вопрос, какою частью своего имущества он мог распорядиться в
пользу своих детей или родственников, исключенных от престолонаследия,
и какая часть должна была перейти к преемнику его на престол, хотя бы
этот и не был наследником царствовавшего императора по гражданскому праву,
тем более что многие приобретения в пользу императорской кассы делались
именно ввиду положения принцепса как принцепса, а не как частного лица.
Сюда напр., относятся конфискованные имущества осужденных, а также отказы
по завещаниям: при таких императорах, как Калигула, Нерон и Домициан,
считалось даже правилом, что завещания, в которых не было распоряжений
в пользу императора, признавались ничтожными для того, чтобы сделать возможным
открытие наследства фиску, как свидетельствует об этом Светоний[428].
Таким образом, в лице императора должно было различаться троякое имущество:
фискальное в смысле государственного, коронное и чисто частное имущество.
Терминология установилась не вдруг; можно даже сказать, что она и не установилась
с такою определенностью, чтобы устранялись всякие сомнения насчет того,
о каком имуществе в данном месте источников идет речь. Напр., Сенека,
рассуждая о том, что о принадлежности вещей лицу можно говорить в разных
смыслах (книги Цицерона или Тита Ливия принадлежат им как авторам, но
в то же время принадлежат книгопродавцу Дору, так что и сам Тит Ливий
может купить свою книгу у Дора, мудрец может считать весь мир своим),
об императоре говорит, что Цезарю принадлежит все, а фиску — его частное
имущество, так что в этом противоположении фиск не обнимает ни государственного,
ни коронного имущества[429].
Некоторыми писателями вместо фиска употреблялось выражение ,
и проч.[430]
Во всяком случае ко времени Септимия Севера сводится ясное различение
частного имущества императора, которым он может распоряжаться в пользу
своих детей и родственников, от неотчуждаемого коронного имущества, которое
должно было переходить от каждого царствовавшего императора к каждому
преемнику его на императорском престоле: и [431].
Примечания:
[399] Löning,
Haftung des Staates, 61 — 62.
[400] Genossenschaftstheоrie,
756.
[401] Deutsch. Privatr.,
524, 528 — 533.
[402] Так, в особенности
в отношении к государству господствующее мнение стоит за то, что государство
несет обязанность по возмещению вреда только тогда, когда действует как
лицо гражданского права, а не тогда, когда осуществляет какие-либо публичные
функции. На этой точке зрения стояла до сих пор и практика германского
имперского суда. См.: Oertmann, Rechtsgrundsätze des Reichsgerichts
in systematischer Ordnung (Arch. f. bürgerl. Recht. B. X, 1895, стр.
191 и сл.). Автор возмущен решением имперского суда, который по делу о
столкновении между частным перевозным судном, делавшим рейсы от одного
берега реки до другого, и между государственным таможенным пароходом,
по вине этого последнего, отклонил притязание на вознаграждение, мотивировав
свое решение тем, что вред произошел не при акте управления государственным
имуществом, а при исполнении публичной службы по взиманию пошлин. Ср.
рассуждения в том же духе у Джорджи, I, 295 и сл.
[403] По отношению
к ферейнам, а также и к самому фиску, к публичным корпорациям, заведениям
и институтам, следовательно ко всем юридическим лицам, в германском гражданском
уложении выражено общее начало ответственности за вред, причиняемый третьему
правлениями, членом правления или другим каким-либо правомерно признанным
представителем. § 31: . Затем в § 89 говорится: .
Выражение § 31 комментаторы (Эк) объясняют в том
смысле, что ответственность простирается не только на действия, совершенные
в силу представительства, но на всякие причинившие вред третьему факты,
каковы, напр., повреждение чиновником снимаемого казной в наем помещения
для присутственного места, недостаточный надзор начальства за подчиненными
служащими. Но отсюда, конечно, не вытекает, чтобы случаи причинения вреда
осуществлением публичных функций, подобные указанному в предыдущем примечании,
могли быть подведены под §§ 31 и 89 уложения.
[404] См. выше, примеч.
1 — 6 на стр. 57.
[405] Напр.: Безелер
(I, 235); Регельсбергер, 294; Бирлинг, Princip., 237.
[406] Ст. 1254 ч. 1
т. X св. зак.: <право на открывшееся наследство принадлежит наследникам
с самой кончины владельца>.
[407] Кавелин
(стр. 21 — 22), впрочем, настаивает на необходимости признания лежачего
наследства за юридическое лицо <ввиду практических потребностей именно
по отношению к срокам исполнения обязательств и давности, особливо погашающей
право иска>. Но для этой цели совершенно достаточно постановлений закона,
охраняющего интересы наследника и признающего за наследником право на
наследство с момента смерти наследодателя, так что для другого субъекта
тут нет места.
[408] Die ruhende Erbschaft,
стр. 86.
[409] См. выше, стр. 35.
[410] Marquardt, II, 293.
[411] Фиск, собственно, означает плетеную корзину, и так как римляне
пользовались такими корзинами для хранения и транспортирования больших
денежных сумм, то название это переносилось на всякую кассу, — поэтому
и касса императорская была названа fiscus Caesaris. А так как затем об
этом фиске чаще была речь, чем о всяком другом, то императорскую кассу
стали просто называть фиском. Savignу, Syst. II, 273.
[412] Кniep, 143 и сл., 202.
[413] Heyrovskу, 71.
[414] Marquardt, II, 296.
[415] Marquardt, II, 294 — 295. Если Юлий Павел титул 12-й книги V
своих озаглавил , то, как
замечает Савиньи (Syst. II, 274), отсюда не следует, чтобы в III столетии
поддерживалась еще старинная противоположность между эраром и фиском:
выражение Павла является просто переживанием или историческим воспоминанием
о существовавшей некогда противоположности.
[416] Впрочем, и позднее словоупотребление бывало смешанное: фиск иногда
назывался эраром (l. 2, 3 С. VII, 37; § 14 J. II, 6). Явственное
отожествление эрара с фиском, по исследованию Книпа, наблюдается не ранее
IV в. (стр. 192).
[417] См. стр. 41.
[418] Kniep, 194, 203.
[419] L. 2 С. VIII, 14.
[420] Fr. 17 § 5, 6 D. XXII, 1; fr. 13 eod. С наступлением срока
требования фиску должны были уплачиваться 6% даже и тогда, когда должник
до перехода требования к фиску платил меньшие проценты или даже никаких
процентов не платил.
[421] L. 4 С. II, 53.
[422] L. 2 С. VII, 37; § 14 J. II, 6.
[423] Fr. 10 D. XLIX, 14.
[424] Пo словам Помпония, к существовавшим раньше преторам divus Nerva
прибавил еще одного, qui inter fiscum et privatos jus diceret (fr. 2 §
32 D. 1, 2).
[425] Поэтому фиск в источниках называется sacratissimus: l. 2 С.
VII, 37; § 14 J. II, 6.
[426] Так, если кто имеет право требования в отношении к одному фискальному
учреждению и состоит в долгу перед другим, зачета не допускается: l. 1
С. IV, 31.
[427] L. 2 С. VIII, 42. Беккер (System, I, 148) с некоторым торжеством
указывает на l. 1 § 1 С. X, 5, откуда видно, что две stationes fisci
могут вступать в процесс одна с другой: добросовестным приверженцам господствующего
учения об юридических лицах, говорит Беккер иронически, место это не по
вкусу, оттого-то оно редко и цитируется. В самом деле, обособленность
касс доводится здесь до крайних пределов, но единство фиска как хозяина
обеих касс не опровергается, а скорее подтверждается этим местом: тут
говорится, что если раз кто-либо купил вещь у казенного учреждения и заплатил
за эту вещь надлежащую цену, то в случае возникновения спора по поводу
этой вещи не только учреждение продавшее не может беспокоить покупщика,
но и другое казенное учреждение; обоим предоставляется ведаться между
собою, не беспокоя покупщика (in his venditionibus emptore non inquietato
officia inter se possint experiri).
[428] Suetonii Tranquilli, XII Caesares: Calig., 38; Nero, 32; Domitian,
12.
[429] De beneficiis lib. VII, c. 6 (Bibl. Teubner, II): .
[430] См. у Книпа, стр. 177 и сл.
[431] Ко времени Септимия Севера именно и нужно отнести явственное
обособление управления разными родами имущества, потому что самая мысль
о различии императорского коронного от императорского частного имущества
являлась и раньше. Еще Антонин Пий, тотчас по восшествии на престол, отдал
свое имущество, которое он раньше имел, своей дочери, чтобы не допустить
смешения его с остальным императорским имуществом.
« Предыдущая |
Оглавление
| Следующая »
Отсутствие необходимых реквизитов в конструкции сделки лишает ее силы. При этом перемена в правах и обязанностях сторон, связанная с совершением такого акта, к делу не относится, — важно, что тот эффект, который должно производить волеизъявление, не наступает. В зависимости от того, насколько ненаступление эффекта сделки зависит от воли сторон и других обстоятельств, выявляющихся после ее совершения, различают:
-
- ничтожность сделки — сделка признается несуществующей;
- недействительность — сделка не производит ожидаемого эффекта, и требование кредитора лишено исковой защиты, однако исполнение по такой сделке не считается исполнением недолжного; при восполнении отсутствующих реквизитов в дальнейшем такая сделка может получить силу;
- обратимость — сделка действительна, но по требованию одной из сторон ее эффект может быть отменен;
- оспоримость — эффект, производимый сделкой, может быть блокирован решением суда по заявлению одной из сторон.
Реквизиты сделки — существенные элементы, определяющие ее действенность:
-
- субъект (правоспособность, дееспособность, правомочие или легитимация);
- его формализованная воля.
От субъекта требуются правоспособность, дееспособность, а также правомочие, или легитимация — признанная власть распоряжаться объектом сделки. В отношении волеизъявления существенно, чтобы оно выражало правомерный общепризнанный интерес, чтобы была использована надлежащая форма манифестации воли и соблюдалось соответствие между интересом и волеизъявлением.
Неправоспособность стороны в отношении предопределяет ничтожность сделки. Любая сделка с рабом ни при каких обстоятельствах не порождает ее эффекта.
Недееспособность стороны в отношении определяет ничтожность сделки: сумасшедший (furiosus) не может эффективно отчуждать вещи, собственником которых он остается несмотря на потерю рассудка. Исключение составляет категория лиц, моложе 25 лет (minores XXV annis), которые в случае заключения нежелательной сделки (по неопытности) могли просить у претора восстановления в первоначальное состояние (restitutio in integrum). В данном случае можно говорить об обратимости (или оспоримости), зависимой от недееспособности субъекта. Важно подчеркнуть, что указанное ограничение — преторского происхождения. В плане ius civile такая категория недееспособности не существует, и сделки, заключенные лицами моложе 25 лет, действительны. Другие случаи недееспособности определялись законом (женщины, малолетние, безумные и расточители), что влекло недействительность сделок, заключенных такими лицами, в плане ius civile, то есть их ничтожность.
Категория признанной распорядительной власти над объектом сделки (управомочение на сделку) не связана с понятием дееспособности: недееспособное лицо может действовать через представителя, тогда как неправомочное лицо в любом случае совершает ничтожную сделку.
Правомочие предполагает правоспособность как основу и относится к независимости распоряжения от воли других лиц и объективных обстоятельств. Только та вещь, которая открыта для вторжения в нее воли распорядителя, та, судьба которой в данном отношении определяется только стороной, указанной в сделке, может стать объектом новых прав и обязанностей в соответствии с волеопределением такого лица. Распоряжение чужой вещью или чужим правом в пределах, превышающих компетенцию распорядителя, лишает сделку силы. Так, только собственник может перенести право собственности на другое лицо. С другой стороны, собственник не правомочен приобретать собственную вещь, и сделка по переносу собственности в его пользу невозможна.
Форма манифестации воли входит в само понятие сделки. Но если бесформенная сделка невозможна, то сделка с нарушением формы рассматривается римскими юристами как возможный случай. Для наступления желаемого сторонами эффекта требуется, чтобы форма выражения воли была признана адекватной для сделки данного типа. Так, ряд контрактов может быть заключен, только если вещь, объект соглашения, переходит от одной стороны к другой (реальные контракты). Иногда сама форма волеизъявления определяет качества возникающего соглашения. Скажем, лицо, заключившее обязательство в форме торжественного обещания — стипуляции (stipulatio), может освободиться от обязательства (даже после его исполнения) только в форме обратной стипуляции — акцептиляции (acceptilatio).
К некоторым односторонним сделкам предъявляется требование рецептивности (воспринятости). Односторонняя по содержанию сделка может иметь двустороннюю форму, несоблюдение которой сделает акт ничтожным. Например, цивильное завещание посредством меди и весов, которое, таким образом, по форме должно отвечать и требованию рецептивности. Преторское завещание — пример нерецептивной сделки: его эффект не зависит от того, ознакомлен наследник с волей наследодателя или нет. Возможна и двусторонняя нерецептивная сделка — ведение чужих дел без поручения (negotiorum gestio), сущность которой в том и состоит, что одно лицо управляет делами другого без его ведома, объективно обязывая его самим фактом такой заботы.