Курсовая работа на тему герой нашего времени

Особенности композиции в романе М.Ю. Лермонтова ‘Герой нашего времени’

Содержание

Введение

Глава 1. Проблемы изучения романа «Герой нашего времени»

.1 Принципы композиции в романе

.2 Нарушение хронологии в романе

.3 Система рассказчиков

.4 Романтические мотивы

Глава 2. Своеобразие построения романа «Герой нашего времени»

.1 Повесть «Бэла» — экспозиция в создании образа героя

.2 Повесть «Максим Максимыч» — завязка в создании образа героя

.3 Повесть «Тамань» — развитие действия в раскрытии внутреннего облика героя

.4 Повесть «Княжна Мери» — кульминация и развязка в создании образа героя

.5 Повесть «Фаталист» — эпилог в создании образа Печорина

Заключение

Список литературы

Введение

Данная курсовая работа рассматривает произведение М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Как во всяком произведении русской классики, в «Герое нашего времени» немало загадок. К числу проблем, вызывающих наиболее жаркие споры, помимо образа главного героя, относится и проблема особенности построения произведения, его композиции. Этот вопрос является одним из самых дискуссионных на протяжении вот уже нескольких десятилетий.

Приёмы и способы композиции весьма разнообразны. Художественно значимыми порой оказываются сопоставления событий, предметов, фактов, деталей, удалённых друг от друга в тексте произведения. Важнейшим аспектом композиции является также последовательность, в которой вводятся в текст различные детали. И, наконец, композиция включает в себя взаимную соотнесенность разных уровней литературной формы. Наряду с термином «композиция» многие современные теоретики используют в том же значении слово «структура». «Герой нашего времени» — роман, состоящий из пяти повестей и рассказов, объединенных главным действующим лицом — Григорием Александровичем Печориным. Очень интересным и необычным человеком. Хотя в то же время таким же, как и все, со своими пороками, страстями, чувствами, желаниями, странностями, мыслями.

Актуальность исследования заключается в том, что изучение особенностей композиции в романе, помогает глубже понять авторские мотивы в создании образа героя и произведения в целом.

Объект исследования — роман М.Ю. Лермонтова «Герои нашего времени».

Предмет исследования — композиция романа «Герои нашего времени».

Цель исследования — проанализировать роман М.Ю. Лермонтова «Герои нашего времени» и выявить особенности композиции.

Общая проблема изучения особенностей композиции в произведении «Герой нашего времени» была конкретизирована в следующих задачах исследования:

1.Выяснить какую роль нарушение хронологии романа играет в изучении особенности композиции.

2.Провести исследование системы рассказчиков в романе.

.Выявить романтические мотивы романа.

.Понять какое место в создании образа главного героя занимает каждая глава романа.

.На основе всех вышеприведенных исследований сделать вывод об особенностях композиции в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»

Методы исследования: метод анализа научной литературы, методы сравнений и аналогий, метод обобщений и др.

Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.

печерин роман композиция

Глава 1. Проблемы изучения романа «Герой нашего времени»

.1 Принципы композиции в романе

Особенности композиции романа «Герой нашего времени» М. Лермонтова. Постепенное проникновение во внутренний мир героя… Во всех повестях одна мысль, и эта мысль выражена в одном лице, которое есть герой всех рассказов,[3;с.46] — говорил Белинский о романе Герой нашего времени. Данное произведение — первый русский психологический роман, так как в нем повествование определяется не хронологией событий, а развитием характера главного героя.

Сам М.Ю. Лермонтов сказал о своем романе следующее: «Тут нет ни страницы, ни слова, ни черты, которые были бы наброшены случайно: тут все вытекает из одной главной идеи и все в нее возвращается»[9;с.65]. Также, раскрытию основной идеи романа у Лермонтова служит и содержание, и форма произведения. Главная идея произведения касается проблемы личности необычного человека, с его пороками и достоинствами в современном обществе. В предисловии к роману Лермонтов писал: «Ему (автору) просто было весело рисовать современного человека, каким он его понимает… Будет и того, что болезнь указана, а как ее излечить — это уж бог знает!» [9;с.67].

В 1839 году в третьем номере журнала «Отечественные записки» была опубликована повесть Михаила Лермонтова «Бэла». Затем, в одиннадцатом номере появилась повесть «Фаталист» и во второй книжке журнала за 1840 год — «Тамань». В том же 1840 году уже известные читателю три новеллы, повествующие о различных эпизодах жизни некоего Печорина, вышли в печати как главы романа «Герой нашего времени». Критика встретила новое произведение неоднозначно: завязалась острые споры. Наряду с бурными восторгами «неистового» Виссариона Белинского, назвавшего роман Лермонтова произведением, представляющим «совершенно новый мир искусства», увидевшего в нем «глубокое знание человеческого сердца и современного общества», «богатство содержания и оригинальность», в печати зазвучали голоса критиков, абсолютно не принявших роман. Образ Печорина показался им клеветнической карикатурой, подражанием западным образцам. Понравился противникам Лермонтова лишь «истинно русский» Максим Максимыч.

Из-за такой реакции критики Лермонтов решил добавить в роман авторское предисловие и предисловие к «Журналу Печорина». Оба предисловия играют очень важную роль в произведении: они показывают максимально точно авторскую позицию и объясняют лермонтовский метод познания действительности. Композиционная сложность романа неотъемлемо связана с психологической сложностью образа главного героя.

Неоднозначность характера Печорина, противоречивость этого образа показана не только в исследовании духовного мира, но и в сравнении героя с другими персонажами. Читателю постоянно приходится сравнивать главного героя с людьми, которые его окружают. Таким образом, было найдено композиционное решение романа, согласно которому читатель постепенно приближается к герою. Лермонтов опубликовал сначала отдельно три повести, которые в итоге не являлись даже главами одной части, тем самым «Герой нашего времени» создает в русской литературе особый, абсолютно новый тип романа, легко и органично сочетающий в себе черты очень многих жанров. Как отмечал Б. Эйхенбаум, «»Герой нашего времени» явился выходом за пределы этих малых жанров по пути к объединяющему их жанру романа»[2].

Таким образом, мы видим, что композиция романа подчинена логике раскрытия образа главного героя.

1.2 Нарушение хронологии в романе

Повести, из которых составлен «Герой нашего времени», расположены в определенной последовательности. Сделано это было для постепенного погружения читателя во внутренний мир главного героя, раскрытия его характера. В романе повести расположены в такой последовательности: «Бэла», «Максим Максимыч», «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист». В действительности же события происходили в другом порядке.

По пути из Петербурга на Кавказ Печорин останавливается в Тамани. Здесь герой рискует жизнью, случайно связываясь с контрабандистами. После участия в военной экспедиции, которой нет в романе, он едет в Пятигорск, где он встречает княжну Мэри и убивает на дуэли Грушницкого. За это Печорина отправляют в крепость, где он служит под присмотром Максима Максимыча. В это же время происходит история с Бэлой. Из крепости он едет на две недели в казачью столицу, где происходит схватка с Вуличем. Потом он вновь возвращается в крепость N. Далее Печорин выходит в отставку и в течение пяти лет живет в Петербурге. Затем он отправляется в Персию и во Владикавказе встречается с Максимом Максимычем и издателем. Наконец, возвращаясь из Персии, Печорин умирает.

Следовательно, реальная хронология событий должна быть такой: «Тамань», «Княжна Мери», «Бэла», «Фаталист», «Максим Максимыч», «Предисловие к журналу Печорина». Таким образом, композиция способствует более полному раскрытию характера героя.

Если присмотреться к поступкам Печорина, то очевидно, что самый безнравственный из них описан в «Бэле» (фактически это преступление, жертвами которого стали Бэла, Азамат и их отец, совершенное чужими руками), а самый благородный, даже героический — в «Фаталисте» (Печорин помогает связать пьяного казака, спасая жизни многих офицеров). К концу романа сильнее подчеркнуто благородное начало в герое: он вступается за честь Мери, готов помириться с Грушницким. А если выстроить события по хронологии, т.е. если «Бэла» и «Фаталист» окажутся рядом, видно, что герою наскучила жизнь и он пытается разнообразить ее любым способом. Ему неважно, какой поступок он при этом совершает.

Герой полностью разочарован, он теряет интерес к жизни. Из очерка «Максим Максимыч» становится ясно, что Печорину становится безразлична судьба его журнала: мысли, чувства, представленные там, его больше не волнуют. Богатый духовный потенциал героя остался нереализованным. Но роман заканчивается подвигом, у читателя возникает ощущение, что Печорин мог бы найти достойное применение своим силам. Так формируется читательская симпатия, сочувствие к Печорину. Повести, которые должны стоять в середине романа, оказываются в его начале и конце.

А описание первого приезда Печорина на Кавказ следует сразу после известием о его смерти (о ней сказано в предисловии к «журналу» Печорина), т.е. соединяются хронологические начало и конец романа. Таким образом, прослеживается четкий принцип, раскрывается авторское отношение к главному герою.

.3 Система рассказчиков

В романе используется система рассказчиков. Сначала о Печорине мы узнаем от Максима Максимыча, человека совершенно другого круга, который не понимает молодого офицера. В.Г.Белинский признал в Максиме Максимыче «тип чисто русский». Он писал: «…Вы, любезный читатель, верно, не сухо расстались с этим старым младенцем, столь добрым, столь милым, столь человечным и столь неопытным во всем, что выходило за тесный кругозор его понятий и опытности. И даст Бог вам встретить на пути вашей жизни Максимов Максимычей!» [3;с.72].

Максим Максимыч — это, по мнению Белинского, «добрый простак, который и не подозревает, как глубока и богата его натура, как высок и благороден он» [3;с.71]. Образ Максим Максимыча важен для понимания демократической устремленности творчества Лермонтова.

Максим Максимыч беден, не имеет высокий чин и не слишком образован. Жизнь его складывалась трудно, а воинская служба наложила определенный отпечаток на его характер. Максима Максимыча характеризует жизнелюбие и способность тонко воспринимать красоту окружающего мира. Штабс-капитан наделен чувством прекрасного, он гуманен и самоотвержен, умеет заботиться о людях.

В отношении к Печорину Максим Максимыч добр и радушен. Старый офицер искренне привязывается к Григорию Александровичу и дарит ему нежность и внимание.

Несмотря на доброту и искренность, Максим Максимыч очень одинок. Он не смог создать семьи и все время проводил в затерянной крепости, исправно исполняя свои обязанности. «Для него жить — значит служить, и служить на Кавказе» [3;с.71], — писал Белинский. Максим Максимыч прекрасно знает жизнь горцев и местные нравы: «Ужасные бестии эти азиаты! Уж я их знаю, меня не проведут».

Максим Максимыч выгодно отличается от Печорина своей простотой и безыскусственностью, ему не свойственна рефлексия, он воспринимает жизнь такой, какова она есть, не философствуя и не анализируя. Максим Максимыч близок к окружающей действительности. Ему понятны горцы с их простым и примитивным бытом, с их чувствами, находящими выражения не в длинных речах, а в действиях. В жизни горцев Максим Максимыч не видит ничего непонятного, необъяснимого. Напротив того, характер и поведение Печорина ему совершенно непостижимы. Печорин в глазах Максим Максимыча «странен»: «Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод, целый день на охоте; все иззябнут, устанут — а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет и побледнеет…».

Характеристики, которые дает Максим Максимыч Печорину, говорят не только о простоте и наивности его души, но и о довольно ограниченных способностях его ума, о неспособности понять сложный и ищущий внутренний мир главного героя: «Видно, в детстве был маменькой избалован. Именно поэтому повесть «Бэла» лишена психологического анализа. Максим Максимыч здесь просто передает факты печоринской биографии, не анализируя и практически никак не оценивая их. В определенном смысле штабс-капитан объективен. Максиму Максимычу удается рассказать историю о Бэле языком простым, грубым, но живописным и наполненным душой.

В рассказе и поведении Максима Максимыча мы видим, насколько отличается его восприятие действительности от взглядов и отношения к жизни Печорина. Центральное событие повести — пленение юной черкешенки. Обращает на себя внимание тот факт, что Максим Максимыч сначала отрицательно относится к поступку Печорина, однако постепенно его отношение меняется. В наброске «Кавказец» Лермонтов отмечал, что под воздействием суровой кавказской действительности старые офицеры приобретали трезвый, прозаический взгляд на жизнь: «Казачки его не прельщают, но одно время мечтал о плененной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту». В истории похищения Бэлы, рассказанной Максимом Максимычем, Печорин, оказывается, осуществляет «почти несбыточную мечту» всякого «кавказца», в том числе, быть может, и самого Максима Максимыча.

В «Максиме Максимыче» роль рассказчика отдана странствующему офицеру — человеку, более близкому по мироощущению и социальному положению к герою. Он отмечает в облике Печорина черты сильной, но внутренне одинокой личности. Литератор, находящийся еще под впечатлением от истории про Бэлу, встречает Печорина лицом к лицу. Конечно, он пристально к нему присматривается, отмечает каждую его черту, каждое движение.

Офицер изображает подробный портрет с некоторыми психологическими замечаниями. Портрет занимает полторы страницы текста. Описывается фигура, походка, одежда, руки, волосы, кожа, черты лица. Особое внимание уделяется глазам героя: …они не смеялись, когда он смеялся!.. Это признак или злого нрава, или глубокой постоянной грусти. Из-за полуопущенных, ресниц они сияли каким-то фосфорическим блеском… То не было отражение жара душевного или играющего воображения: то был блеск, подобный блеску гладкой стали, ослепительный, но холодный… Портрет настолько красноречив, что перед нами встает зримый образ человека, много пережившего и опустошенного.

В этой повести практически ничего не происходит — здесь нет того сюжетного динамизма, который присутствует в «Бэле» и «Тамани». Однако именно здесь начинает раскрываться психология героя. Наверное, эту повесть можно считать завязкой в раскрытии образа Печорина. В последующих трех повестях — «Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист» — в роли рассказчика уже сам Печорин, который повествует о своих приключениях в приморском городишке, о пребывании в Пятигорске, о происшествии в казачьей станице. Читатель узнает о чувствах, переживаниях героя от самого героя. В повести «Княжна Мери» Печорин беспристрастно анализирует свои поступки, свое поведение и свои побуждения: …такова была моя участь с самого детства! Все читали на моем лице признаки дурных свойств, которых не было; но их предполагали — и они родились… я стал скрытен… я стал злопамятен… я сделался завистлив… я выучился ненавидеть… я начал обманывать… я сделался нравственным калекой… Ночью перед дуэлью Печорин задает себе вопрос: зачем я жил? для какой цели я родился?… А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Это понимание своего предназначения в жизни за несколько часов до возможной смерти является кульминацией не только повести Княжна Мери, но и всего романа Герой нашего времени.

Впервые в русской литературе было уделено большое внимание не событиям, а именно «диалектике души», и показать все «движения души» Печорина позволяет форма дневниковой исповеди. Сам герой признает, что его душе знакомы такие чувства, как зависть, жалость, любовь, ненависть. Но рассудок все же преобладает над чувствами: это мы видим в сцене погони за Верой.

Благодаря такой системе рассказчиков М.Ю. Лермонтову удалось создать целостный образ Печорина.

.4 Романтические мотивы

«Герой нашего времени» — цикл повестей, объединенных одним главным героем. Это реалистическое произведение с очень значительным влиянием романтизма. Творческий принцип этого романа сложен и до сих пор вызывает споры, так как в нем сочетаются романтические и реалистические принципы.

События романа происходят на Кавказе, на берегу моря: излюбленное место действия для романтических поэм Лермонтова. Кавказ — край свободной жизни, который Лермонтов воспевал в своей лирике, опираясь на детские воспоминания, на творчество Пушкина. Здесь все находится в гармоническом единстве с окружающей обстановкой. Создавая «Героя нашего времени», Лермонтов уже не был романтически настроенным юношей. Но это не означает, что романтизм перестал проявляться в произведениях Лермонтова.

В «Герое нашего времени» и природа, и быт Кавказа показаны через восприятие Максима Максимыча, человека трезвого, рассудительного, которому чужды романтические настроения.

Пейзаж в «Тамани» воспринимается двояко. Он зрим, точен, реалистичен, по и нем есть и романтические мотивы — мотивы морской стихии и паруса. Печорин уподобляет себя людям, принадлежащим беспощадной и бурной стихии: «И, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига…»

Душа Печорина отказывается от спокойствия, вечно «просит бури», требует от мира чувств, событий, отношений, которые удовлетворяли бы романтическому максимализму. Лермонтов сближает Печорина с могущественной, величественной, экзотической природой юга, как сближал с ней своего Мцыри. Особенности лермонтовского романтизма в «Герое нашего времени» отражают противоречие между идеальными ценностями и доступной человеку действительностью. Этот конфликт характерен для русского общества в эпоху, когда восстание декабристов потерпело поражение и свободолюбивые идеи преследовались властью.

В повести «Бэла» романтична ситуация, в которой находится Печорин. Романтичны образы героев, окружающих героя: Бэлы, Азамата, Казбича. Все они — цельные м и уры, люди одной страсти, которые в проявлениях своих чувств не знают «золотой середины». Для Бэлы любовь — искреннее чувство, которое не поддастся никакому влиянию, в отличие от Печорина, который потерял интерес к Бэле, добившись ее любви. Для Азамата нет препятствий в достижении ш ли, он может отдать все, что угодно, за коня, которого он считает самым лучшим Лаама г исключительная личность, его чувства обострены, он не может терпеть, когда его дразнят, ничто не может остановить его стремления к исполнению хотя бы незначительного желания. Характер Казбича героичен, хоти Максим Максимыч пытается представить его просто разбойником («…рожа у пего была самая разбойничья»). Казбич, как и Азамат, проявляет упорство в достижении поставленной цели. Равнодушный к деньгам, он больше всего ценит свободу.

В «Тамани» также романтична ситуация, в которую попадает Печорин. В начале повести события окружены тайной. Романтичен образ девушки-контрабандистки, настроение которой причудливо изменяется. Она окружена ореолом загадочности, в ней много жизненных сил, смелости, решительности. «Она пристально всматривалась вдаль, то смеялась и рассуждала сама с собой, то снова запевала песню» — такой видит ее Печорин. Романтичен и образ Янко, который «не боится бури». Деятельность контрабандиста всегда связана с риском для жизни. Но в конце повести Лермонтов показывает, насколько скуден внутренний мир контрабандистов: и Янко, и девушка становятся жестокими, когда дело доходит до дележа денег. Слепой мальчик получил от них только медную монетку, а старухе Янко говорит, что ей «пора умирать». В «Тамани» романтизм сочетается и сливается с реализмом: с одной стороны, ситуация таинственна и загадочна, а с другой — все таинственные и загадочные события получают вполне правдоподобное, естественное объяснение.

Контрабандистов многое роднит с горцами: и те и другие живут легко, свободно, в отличие от Печорина. Лермонтов помещает главного героя в среду людей, образ жизни которых прямо противоположен его образу жизни, чтобы выявить пустоту и бесцельность жизни Печорина.

Ни один герой в произведении не получает столь многосторонней и индивидуализированной характеристики, как Печорин. В нем проявляются черты романтического героя. Он выражает отношение Лермонтова к современному ему поколению, которое автор считал существующим без цели, бездействующим в то время, когда надо было преобразовывать общество. В значительной -степени Печорин является носителем авторского мнения, хотя, конечно, нельзя считать автора и героя тождественными друг другу. Лермонтов показал в Печорине недостатки, которые он считал характерными для общества того времени. По авторскому признанию, Печорин — портрет многих людей, составленный из их пороков.

Глава 2. Своеобразие построения романа «Герой нашего времени»

.1 Повесть «Бэла» — экспозиция в создании образа героя

Основой сюжета повести «Бэла» является история любви дикарки и человека высшего общества, которая давно уже была банальной, и если она описана у Лермонтова, то, как знать, может быть, с целью подчеркнуть связь его героя с целой галереей портретов романтических предшественников. Их всех увлекала иллюзия незаурядности неискушенной натуры, и всех разочаровывала неразвитость ее и ограниченность. Бэла становится жертвой своеволия Печорина; она насильственно вырвана из своей среды, из естественного течения ее жизни. Современный исследователь Б.Т. Удодов замечает по этому поводу: «Погублена прекрасная в своей естественности, но хрупкая и недолговечная гармония неискушенности и неведения, обреченная на неизбежную гибель в соприкосновении с реальной, хотя бы и «естественной» жизнью, а тем более со все более властно вторгающейся в нее цивилизацией» [10;с.84].

Требовательного, развитого сознания Печорина не могло удовлетворить «простосердечие» Бэлы. Современный человек, с усложненной психикой, не в состоянии отрешиться от самого себя и удовлетвориться жизнью, текущей безотчетно. Для истинной полноты жизни недостаточно, чтобы настоящее имело основание только в себе самом, в своей непосредственной данности: любить лишь потому, что любится, охотиться потому, что хочется преследовать зверя. Печорину мало, чтобы его поступки имели свои «достаточные основания» в страстях или прихотях: ему нужно, чтобы у них были также и цели. Этого требует как его активная натура, так и его критическое, ищущее сознание. Любовь тоже должна иметь содержание, смысл.

«Осмысленное содержание была бессильна дать любовь, в которой не было сознания, но лишь «простодушие» и «невежество», сколько бы ни заключалось в ней преданности и страсти, грации и нежности». [10;с.244]. Максим Максимыч замечает: «… Он слушал ее молча, опустив голову на руки; но только я во все время не заметил ни одной слезы на ресницах его: в самом ли деле он не мог плакать или владел собою — не знаю; что до меня, то я ничего жальче этого не видывал… Я вывел Печорина вон из комнаты, и мы пошли на крепостной вал; долго мы ходили взад и вперед рядом, не говоря ни слова, загнув руки на спину; его лицо ничего не выражало особенного, и мне стало досадно: я бы на его месте умер с горя. Наконец он сел на землю, в тени, и начал что-то чертить палочкой на песке. Я, знаете, больше для приличия, хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся… У меня мороз пробежал по коже от этого смеха…».

Смех Печорина над мертвой Бэлой застывает в ушах подтверждением его отмеченности судьбой, к чему он уже привык. Вот почему автор заметок сопровождает молчанием свои мысли о Печорине и Бэле, расспрашивая Максима Максимыча о незначительных подробностях его рассказа.

Набрасывая в «Бэле» общий очерк фигуры героя времени и основные узлы проблем, с ним связанных, Лермонтов уже здесь приступает к суду над Печориным. Но приговор его сложен. На вопрос о виновности героя он дает двойной ответ: Печорин и виноват в том, что разрушил бестревожное существование Бэлы, и не виноват в том, что не может ее больше любить. Кто же виноват? Виноват тот, кто создал необходимую грань между невыразимо-прекрасным, беззаветно чувствующим, но наивным, неразвитым существом и человеком безысходно мятущимся, обладателем остро-аналитического, требовательного интеллекта.

Виноват тот, кто человеческую жизнь обрек на бесплодность и бессмыслицу и тем самым вызвал все новые поиски преодоления пустоты жизни, кончающиеся каждый раз крахом. Виноват тот, кто бросил человека в окружение, не выдерживающее ни критики мысли, ни проверки действием и тем самым предоставил личность самой себе — и своим желаниям и своему суду. Другими словами, истинный виновник того, что «несчастен» Печорин, а вследствие этого и Бэла, в конечном счете современное общество.

Но это не значит, что прав герой. Какие бы причины не сформировали личность человека, за свои действия, обращенные к другим людям, он должен отвечать. Так, уже в «Бэле» проступает та новая широко гуманистическая точка зрения Лермонтова, когда он не только судит общество от имени «избранной» передовой личности, героя, но судит и самого героя от имени «многих», то есть рядовых, не «избранных» и даже не передовых, но имеющих право на уважение к их личности людей.

В грустной истории Бэлы, которая начинает сознавать себя нелюбимой, Лермонтов вскрывает и вину Печорина, его эгоистический индивидуализм. Как бы сильно ни был Печорин увлечен Бэлой, и как ни мало он был виноват в том, что ему стало с ней скучно, ясно одно: живого, чувствующего, самоценного человека он превратил в орудие для своих эгоистических целей и страстей, в лекарство от скуки, которое он не задумываясь отбросит, как только оно перестанет действовать. В этом вина Печорина. Он вырвал Бэлу из родной среды, лишил дома, отца, брата, он мучает ее своей холодностью и вот-вот бросит ее, как только она перестанет отвлекать его от скуки. Он ничего не меняет в своих поступках ради того, чтобы перестать доставлять страдания другим. Он — губительная, разрушающая сила по отношению к личности и судьбам других людей.

.2. Повесть «Максим Максимыч» — завязка в создании образа героя

Столкновение индивидуалиста Печорина с простодушной добротой Максима Максимыча помогает критически осмыслить характер героя, действующего в реальной человеческой среде: «Я обернулся к площади и увидел Максима Максимыча, бегущего что было мочи… Через несколько минут он был уже возле нас; он едва мог дышать; пот градом катился с лица его; мокрые клочки седых волос, вырвавшись из-под шапки, приклеились ко лбу его; колена его дрожали… он хотел кинуться на шею Печорину, но тот довольно холодно, хотя с приветливой улыбкой, протянул ему руку. Штабс-капитан на минуту остолбенел, но потом жадно схватил его руку обеими руками: он еще не мог говорить. — Как я рад, дорогой Максим Максимыч! Ну как вы поживаете? — сказал Печорин. — А… ты?.. а вы?.. — пробормотал со слезами на глазах старик… … Печорин в рассеянности или от другой причины протянул ему руку, когда тот хотел кинуться ему на шею».

В эпизоде дорожной встречи Лермонтов на стороне Максима Максимыча и против Печорина. В чем же виноват Печорин? Если Максим Максимыч весь обращен к другому человеку, весь раскрыт ему навстречу, то Печорин — весь замкнут в себе и не жертвует для другого ничем, даже самым малым. Наоборот, у него не дрогнет рука принести в жертву своему спокойствию душу другого. Лермонтов разоблачает в Печорине эгоцентризм, который все соотносит с «я», все подчиняет этому «я», оставаясь безучастным к тому, как его поведение отразится на другом человеке.

Дело в том, что он не почувствовал всей высоты и чистоты человеческого обаяния старого штабс-капитана, не ощутил человечески большого содержания его чувств настолько, чтобы свободно, без «жертв» и насилия над собою ответить на эти чувства. Печорин настолько замкнут в себе, что теряет способность, забыв о себе, проникнуться хотя бы ненадолго волнением, тревогами, запросами души другого человека.

В маленьком эпизоде дорожной встречи прав не умный и волевой Печорин, а простодушный, ограниченный капитан, умеющий так бескорыстно и беззаветно привязываться к другому человеку. Критика эгоизма Печорина, ощутимая еще в «Бэле», здесь выступает отчетливо и глубоко: там от Печорина требовалось жертвовать правдой и свободой чувства, — здесь «жертва» не обязывала ни к какой утрате духовной самостоятельности и все-таки принесена не была.

2.3 Повесть «Тамань» — это развитие действия в раскрытии внутреннего мира героя

Первая новелла «Журнала Печорина» «Тамань» — единый рассказ о происшествии, приключившемся с героем. В ней намечены основные мотивы всего «журнала»: стремление Печорина к активным действиям; «любопытство», толкающее его ставить «эксперименты» над собой и окружающими, вмешиваться в дела, до него не касающиеся; его безрассудная храбрость и романтическое мироощущение, а главное, стремление понять, что движет людьми, выявить мотивы их поступков, постичь их психологию.

В начале повести Печорин как бы кратко описывает нам содержание главы: «Тамань — самый скверный городишко из всех приморских городов России. Я там чуть-чуть не умер с голода, да еще вдобавок меня хотели утопить».

В этой главе начинает вырисовываться внутренний облик Печорина. Здесь появляются наметки тех качеств, которые более подробно будут раскрываться в других частях дневника. Из «Тамани» мы еще не можем составить себе представление о жизненной философии Печорина, но уже начинаем понимать его характер.

Как и в «Бэле», Лермонтов вновь помещает героя в чуждую для него среду — мир простых, грубых людей, контрабандистов. Тамань — остросюжетная и вместе с тем самая лирическая повесть во всей книге — по-новому и в реалистической манере продолжает традиции романтических разбойничьих повестей. Таким образом, мир природы и цивилизации вновь оказываются несовместимыми у Лермонтова. Писатель нарисовал в образе контрабандистки глубоко симпатичный ему тип характера, в котором нет безразличия к жизни, равнодушия, зато много сил, энергии, страстности, воли. Такой характер помогал Лермонтову выявить качества своего главного героя и передать мечту о сильных и цельных людях, способных к борьбе.

Но красавица из дикого, свободного, романтического мира оказывается помощницей контрабандистов. Она по-мужски решительна и коварна. Правда, контрабандисты в Тамани не вступают в борьбу с обществом во имя каких-то высоких идеалов, но они вольны, далеки от всякой условности и фальши, естественны в противоположность фальшивым и высокомерным представителям водяного общества, с которой сталкивается Печорин в следующей главе.

Однако в определенном смысле повесть восстанавливает смысловое равновесие в романе. Если в «Бэле» Печорин грубо вторгается и разрушает мерный ход жизни горцев, «оскорбляя» в их лице саму природу, то в «Тамани» «природный мир» не желает больше терпеть вмешательств извне и едва не забирает жизнь Печорина.

Печорин абсолютно не думает о других. Он заботится лишь о своих интересах и развлечениях. Поэтому часто герой коверкает или даже ломает судьбы других людей, вмешиваясь в них из любопытства. Об этом он сам рассуждает в конце повести: «Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!»

«Тамань» по хронологии должна быть первой, именно здесь герой еще молод, у него есть мечты и стремления. Поэтому тут мы наблюдаем переплетение романтического повествования с реалистическим. В описании контрабандистов романтизм связан с их вольным образом жизни, их силой, ловкостью, отвагой. Вероятно, это и есть то, к чему в глубине души стремиться Печорин. Романтичен и пейзаж, например, бушующее море: «Медленно поднимаясь на хребты волн, быстро спускаясь с них, приближалась к берегу лодка. Отважен был пловец, решившийся в такую ночь пуститься через пролив…» Здесь описание стихии помогает раскрыть романтический образ Янко, для которого «везде дорога, где только ветер дует и море шумит». Можно предположить, что Янко является олицетворение молодой души главного героя, которая жаждет свободы.

Реалистично показывается скудный духовный мир контрабандистов их быт и характер. Получается, что деньги определяют отношения этих людей. Янко и ундина становятся жестокими, когда начинают делить краденое добро. Слепой мальчик получает от них только медную монету. А старухе Янко приказывает передать, «что, дескать, пора умирать, зажилась, надо знать и честь». Образу жизни контрабандистов соответствует и обстановка, в которой они живут: «Я зашел в хату, — две лавки и стол, да огромный сундук возле печи составляли всю мебель. На стене ни одного образа — дурной знак! В разбитое стекло врывался морской ветер».

.4 Повесть «Княжна Мери» — кульминация и развязка в создании образа героя

Следующая часть повествования, «Княжна Мери», напоминает нам светскую повесть и психологический роман одновременно. Печорин здесь изображен в окружении людей своего круга — светской аристократии, собравшейся на водах. Повесть является кульминационной в раскрытии образа Печорина. Именно здесь он раскрывает свою психологию, свои жизненные установки. Перед дуэлью с Грушницким он размышляет о смысле собственной жизни и не находит его: «Зачем я жил? для какой цели я родился?.. А верно, она существовала, и, верно, было мне назначенье высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные, но я не угадал этого назначенья, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл благородных стремлений, лучший цвет жизни…».

«Княжна Мери» построена из дневниковых записей — это почти ежедневная летопись жизни Печорина. Он описывает события дня. Но не только и не столько их. Обратите внимание: Печорин ничуть не интересуется «общими вопросами». Мы мало что узнаем о Пятигорске, о публике, о событиях в стране, в самом городке, о ходе военных действий (а ведь ежедневно, наверное, прибывают новички — и рассказывают!). Печорин пишет о своих мыслях, чувствах, о своем поведении и поступках. Не будь Грушницкий его прежним знакомым, Печорин не обратил бы на него внимания, но, принужденный возобновить знакомство, разражается в журнале едкой эпиграммой на самого Грушницкого и ему подобных. А вот доктор Вернер Печорину интересен: это особый человеческий тип, в чем-то близкий ему, во многом чуждый. При виде прелестной княжны Мери Печорин начинает рассуждать о ножках и зубках, а появление Веры, с ее глубокой, трагической любовью, заставляет его страдать. Видите закономерность? Печорину неинтересен играющий роль «разочарованного», насквозь подражательный Грушницкий, неинтересна поначалу и обычная московская барышня Мери Лиговская. Он ищет самобытные, естественные и глубокие натуры, исследуя, анализируя их, так же, как исследует собственную душу. Ибо Печорин, как и офицер-повествователь, как и сам автор романа, считает, что «история души человеческой… едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа…».

Но Печорину мало просто наблюдать характеры: жизнь в ее будничном, неторопливом течении дает недостаточно пищи для размышлений. Прав ли был наивный Максим Максимыч, считавший Печорина «эдаким» человеком, у которого «на роду написано, что с ним должны случаться разные необыкновенные вещи»? Разумеется, нет. Дело не в том, что Печорину суждены разные приключения — он сам их себе создает, постоянно активно вмешиваясь в свою судьбу и в жизнь окружающих, меняя ход вещей таким образом, чтобы он привел к взрыву, к столкновению. Так было в «Бэле», когда он круто изменил судьбу девушки, Аромата, их отца, Казбича, сплетая их пути в немыслимый клубок. Так было в «Тамани», где он вмешался в жизнь «честных контрабандистов».

«Княжна Мери» в определенном смысле является и развязкой для судьбы Печорина: здесь он доводит до логического завершения особенно важные для него человеческие связи: убивает Грушницкого, открыто объясняется с Мери, порывает с Вернером, расстается с Верой. Он остается совсем один.

.5 Повесть «Фаталист» — эпилог в создании образа Печорина

Последняя повесть, завершающая роман, носит название «Фаталист». В раскрытии образа Печорина она играет роль эпилога. Лермонтов поднимает здесь философскую проблему судьбы, рока, фатума. Вулич погибает в повести, как и предсказал Печорин, и это наводит на мысль о том, что предопределение существует. Но вот Печорин сам решил испытать судьбу и остался жив, мысли героя уже более оптимистичны: «…как часто мы принимаем за убеждение обман чувств или промах рассудка!

Я люблю сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера — напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю, что меня ожидает». Таким образом, завершение «Героя нашего времени» философской повестью многозначительно. Печорин часто творит зло, прекрасно сознавая истинный смысл своих поступков. Однако «идеология» героя разрешает ему подобное поведение. Сам же Печорин склонен объяснять свои пороки злым роком или судьбой, жизненными обстоятельствами и т. д. «С тех пор, как я живу и действую, — замечает герой, — судьба как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не мог ни умереть, ни прийти в отчаяние. Я был как необходимое лицо пятого акта: невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя». Лермонтов же не снимает с Печорина ответственности за его поступки, признавая автономность свободной воли героя, его возможность выбора между добром и злом.

Писатель завершает роман не смертью Печорина, а тем эпизодом, где он, подвергаясь смертельной опасности, все же избежал смерти. Более того, в повести «Фаталист» герой ставит под сомнение существование предопределения, судьбы, отдавая приоритет собственным силам и интеллекту. Таким образом, автор не снимает с него ответственности за все совершенные им поступки, включая и те, которые он совершил после пребывания в казачьей станице. Кроме того, как мы уже отмечали выше, характер Печорина статичен, в романе не представлена эволюция героя, его духовный рост, мы не видим происходящих с ним внутренних изменений. Лермонтов лишь варьирует жизненные ситуации и проводит по ним этого персонажа, исследуя все новые и новые грани его внутреннего мира, предпринимает это для того, чтобы еще сильнее заинтриговать читателя, чтобы середина и финал повести были резко контрастны.

Кроме того, такое решение дало автору возможность закончить роман, как писал Эйхенбаум Б.М: «мажорной интонацией: Печорин не только спасся от гибели, но и совершил общеполезный и смелый поступок… Благодаря своеобразной «двойной» композиции… и фрагментарной структуре романа герой в художественном (сюжетном) смысле не погибает: роман заканчивается перспективой в будущее — выходом героя из трагического состояния бездейственной обреченности… Вместо траурного марша звучат поздравления офицеров с победой над смертью…»[2]. Так, содержание романа вновь выходит из временных рамок: повествование переносится в отдаленное прошлое, которое становится для читателя «настоящим». Здесь мы опять наблюдаем принципы романтической поэтики.

Заключение

Подводя общие итоги исследования, следует отметить, что проанализировав роман М.Ю. Лермонтова «Герои нашего времени», я выполнила следующие задачи исследования:

1.Выяснила, что нарушение хронологии романа создает кольцевую композицию, благодаря которой прослеживается четкий принцип, раскрытия авторского отношения к главному герою.

2.Провела исследование системы рассказчиков в романе и обнаружила, что именно благодаря такой системе рассказчиков М.Ю. Лермонтову удалось создать целостный образ Печорина.

.Выявила романтические мотивы романа.

.Поняла, что каждая глава романа занимает важное место в создании образа главного героя.

На основе всех вышеприведенных исследований можно сделать вывод об особенностях композиции в романе М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: роман проникнут единством мысли. Композиционный принцип постепенного приближения внутреннего мира главного героя у Лермонтова символичен: он обнажает бесплодность исканий героя, его неспособность вырваться из рамок собственных представлений о жизни.

Также я выявила основную идею романа — вопрос о внутреннем мире человека, о его поступках и наклонностях, мыслях и чувствах, и причинах, породивших их. Именно этой идее подчинена вся сюжетно-композиционная структура произведения.

Список использованной литературы

1. Лион П.Э., Лохова Н.М., Указ. соч., с. 184.

. Эйхенбаум Б.М. «Герой нашего времени» — Эйхенбаум Б.М. О прозе: Сборник статей. Л., 1969.

. Белинский В.Г. Герой нашего времени. Сочинение М. Лермонтова. — В кн.: М.Ю. Лермонтов в русской критике. М., 1951.

. Эйхенбаум Б.М. Указ. соч.

. Белинский В.Г. Статьи о Пушкине, Лермонтова, Гоголь — М. 1983г.

. Герштейн Э. Судьба Лермонтова М.1986

. Коровин В.И. Творческий путь Лермонтова М 1973г.

. Мануйлов В.А. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»: Комментарий. 2 — е изд. доп.- Л., 1975.

. Михайлова Е. Проза Лермонтова. — М., 1975

. Удодов Б.Т. Роман М.Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». — М., 1989.

---

С этим файлом связано 4 файл(ов). Среди них: алхазуров.docx, акиева.rtf, бековхамзат.docx, kompensacionnye-vyplaty-v-sisteme-social-nogo-obespecheniya.docx.
Показать все связанные файлы

---

Подборка по базе: Практическая работа № 4.docx, Вариант 3 Контрольная работа Математика Демин Д.С. ОРВБ 21-04.pd, Практическая работа № 1.docx, Практическая работа.docx, Практическая работа № 1 Дружиниа В.В..docx, Контрольная работа (Количественные методы в экономических исслед, Реферат на тему Анализ и представление результатов исследования,, Курсовая работа Матевосян А 4а-ИСиТ.docx, Домашняя работа БФО.docx, Срезовая работа ТВ.pdf

---

ГЛАВА 2 История создания романа «Герой нашего времени»

В 1836 году М.Ю. Лермонтов, по примеру А.С. Пушкина, который показал своего современника — Евгения Онегина — на фоне петербургской жизни 1820-х годов, задумал написать роман, в котором он бы изобразил своего современника — гвардейского офицера Печорина на широком фоне столичной жизни.

Но в 1837 году за стихотворение «Смерть поэта» Лермонтов был  арестован и выслан на Кавказ, а  после ссылки он уже не захотел  возвращаться к прежнему замыслу [13].

Лермонтов побывал в Пятигорске и в Кисловодске, в казачьих станицах на Тереке, проехал вдоль линии  боевых действий; в городке Тамани, на побережье Черного моря, его  хотели утопить контрабандисты, которые  заподозрили в нем сыскного. С  побережья Черного моря Лермонтов  отправился в Грузию, и на обратном пути, в Ставрополе, он встретился с  сосланными декабристами. Встречи с  новыми людьми, новые впечатления  вдохновили его на создание живых  образов своих современников [13].

Роман писался Лермонтовым  с 1837 по 1840 г. Последовательность написания  повестей точно не установлена, но предполагается, что ранее других (осенью 1837 г.) написана «Тамань», затем «Фаталист», «Бэла», «Максим Максимыч»; но не исключено, что «Тамань» была написана последней, а «Фаталист» — после «Максима  Максимыча».

Первые произведения были задуманы как отдельные фрагменты  из записок офицера, но потом они  стали «длинной цепи повестей», не объединенных в роман, но связанных  общими героями — Печориным и Максимом Максимычем [4].

Первой была опубликована «Бэла» в «Отечественных записках» (1839, № 3) с подзаголовком «Из записок  офицера о Кавказе» — так подчеркивалась связь новеллы с романтической «кавказской литературой», популярной в 1830-х годах. Тем не менее, произведение было, вопреки традиции живописно-риторических описаний, стилистически ориентировано на «Путешествие в Арзрум» А. С. Пушкина. Эту особенность «Бэлы» отмечал В. Г. Белинский: «Простота и безыскусственность этого рассказа — невыразимы, и каждое слово в нем так на своем месте, так богато значением. Вот такие рассказы о Кавказе, о диких горцах и отношениях к ним наших войск мы готовы читать, потому что такие рассказы знакомят с предметом, а не клевещут на него. Чтение прекрасной повести г. Лермонтова многим может быть полезно еще и как противоядие чтению Марлинского» [21].

Повесть «Фаталист» была напечатана в «Отечественных записках» (1839, № 11) [13]. По утверждению биографа Лермонтова П.А. Висковатова (1842-1905) [13], «Фаталист» «списан с происшествия, бывшего в станице Червленой с А.А. Хастатовым», дядей Лермонтова: «По крайней мере, эпизод, где Печорин бросается в хату пьяного рассвирепевшего казака, произошел с Хастатовым» [5]. Историк и собиратель лермонтовских рукописей В. X. Хохряков указывал на рассказ друга Лермонтова С. А. Раевского о том, что в «Фаталисте» запечатлено подлинное происшествие, участниками которого были сам Лермонтов и его приятель А. А. Столыпин (Монго). Было высказано и предположение о том, что тему новеллы Лермонтов отыскал в мемуарах Байрона, содержащих рассказ об удивительном случае, происшедшем со школьным приятелем автора: «…взяв пистолет и не справляясь, был ли он заряжен, он приставил его себе ко лбу и спустил курок, предоставив случаю решить, последует выстрел или нет».

В ноябре 1839 г. в редакционном примечании к публикации «Фаталиста» сказано: «С особенным удовольствием  пользуемся случаем известить, что  М.Ю. Лермонтов в непродолжительном  времени издаст собрание своих повестей, — и напечатанных и ненапечатанных. Это будет новый, прекрасный подарок  русской литературе» [11].

К моменту издания «Тамани» («Отечественные записки», 1840, № 2) [13] работа над романом была завершена. По свидетельству мемуаристов, сюжет повести основан на действительных событиях, участником которых оказался сам Лермонтов во время своего пребывания в Тамани осенью 1837 году. Товарищ Лермонтова по Школе юнкеров и позднее по лейб-гвардии Гродненскому полку М.И. Цейдлер, который посетил Тамань через год после него, в своих записках о Кавказе 1830-х гг. подробно описал дни, проведенные в этом «небольшом, невзрачном городишке», и не мог не отметить сходства своего описания с «поэтическим рассказом о Тамани в «Герое нашего времени»: «Мне отвели с трудом квартиру, или, лучше сказать, мазанку, на высоком утесистом берегу, выходящем к морю мысом. Мазанка эта состояла из двух половин, в одной из коих я и поместился… по всей вероятности, мне суждено было жить в том же домике, где жил и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится, что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик, о котором я вел речь» [5]. Рисунок сохранился [24].

В апреле 1840 г. было опубликовано «Сочинение М.Ю. Лермонтова (так стояло на обложке книги) Герой нашего времени», состоящее из ряда отдельных новелл, открывавшегося «Бэлой» и завершающегося «Фаталистом» [13]. В следующем, 1841 г. состоялось второе издание романа, в которое было включено предисловие, помещенное по техническим причинам не в начале, а перед второй частью. Предисловие содержит ответ на критику романа С.П. Шевыревым, увидевшим в Печорине порочное явление, не свойственное русской жизни, а привнесенное с Запада, и С.А. Бурачком, который в журнале «Маяк» (1840, ч. IV, гл. IV) [13] определил Печорина как «эстетическую и психологическую нелепость», клевету «на целое поколение людей».

Первоначальное заглавие романа, известное по рукописи, — «Один из героев начала века» — связано  с появившимся в 1836 г. романом  А. Мюссе (точный перевод — «исповедь одного из детей века») [6].

Многие персонажи повести «Княжна Мери», по свидетельству  мемуаристов, имели своих прототипов. Общепризнанным прототипом Грушницкого  был Николай Петрович Колюбакин (1811-1868). Вспыльчивый, фатоватый, любитель вычурной фразы и завзятый дуэлист. Ранение в ногу во время экспедиции послужило поводом для поездки  на воды, где и состоялась его  встреча с Лермонтовым. Не исключено, что в Грушницком отразились и  какие-то черты Н.С. Мартынова (1815-1875), противника Лермонтова на роковой дуэли, состоявшейся в июле 1841 г., в прошлом  его товарища по Школе гвардейских  подпрапорщиков и кавалерийских  юнкеров. Прообразом Веры, очевидно, послужила  В.А. Лопухина-Бахметева; мнения современников  относительно прототипа княжны Мери расходятся: одни называли имя Н.С. Мартыновой, сестры Н.С. Мартынова, другие — Э.А. Клинберг, пятигорской знакомой Лермонтова, впоследствии жены А.П. Шан-Гирея, друга и родственника поэта. Доктор Вернер списан с медика штаба кавказских войск в Ставрополе Н.В. Майера, Вулич — с конногвардейца И.В. Вуича [13].

Прообразом Печорина, как  убедительно доказала Э.Г. Герштейн, в значительной мере явился товарищ  поэта по «кружку 16-ти» граф Андрей Павлович Шувалов. Он «храбро сражался на Кавказе, где получил… легкую рану в грудь. Он был высокого роста  и тонок; у него было красивое лицо… плохо скрывавшее нервные движения, присущие его страстной натуре… Он очень нравился женщинам благодаря  контрасту между его внешностью, казавшейся нежной и хрупкой, его  низким приятным голосом, с одной  стороны, и необычайной силой, которую  скрывала эта хрупкая оболочка, — с другой» [6].

2.1. Философская проблематика  романа «Герой нашего времени»
Реалистически показывая  в романе определяющее значение среды  и обстоятельств для формирования характера, Лермонтов в образе своего героя сосредоточивает внимание не на этом процессе, а на конечном итого  развития человеческой личности, на потенциальных  возможностях внутренне суверенного  развития, во многом определяющего  ее поведение. Отсюда глубокий психологизм  романа – одна из главных его  новаторских черт, определившаяся своеобразием творческой индивидуальности поэта  и историческими условиями, когда, по словам Герцена, «бедность сил, неясность  целей указывали необходимость… работы предварительной, внутренней».

Одна из заслуг Лермонтова – в углублении представлений  о сложности и многомерности  человеческой личности. Рассмотрение диалектики внутреннего и внешнего в человеке обретает в романе как  социальный, так и философский  смысл. Еще в «Княгине Литовской», отметив в облике героя черты  «в моде и духе века», автор заключал: «Но сквозь эту холодную кору прорывалась  часто настоящая природа человека…» [3].

В каждой половине по три  «главы». Однако сам Лермонтов счел нужным нарушить стройность подобной двучленной композиции. В отдельном  издании романа «Тамань» из «Журнала Печорина» вместе с «Предисловием» к нему были отнесены к I части [13]. Возможно, это было сделано, чтобы соблюсти между частями соразмерность (принимая во внимание размеры «Княжны Мери»). Но нельзя не заметить, что при таком «асимметричном» делении внутреннее взаимопроникновение в романе двух композиционно-повествовательных форм стало еще более тесным. К тому же в I части (включая «Тамань») Печорин предстает в кругу «естественных» и «простых» людей, во II части – в близкой ему «цивилизованной», привилегированной среде.

Образ Печорина – одно из главных открытий Лермонтова. Он поистине эпохален. В нем получили свое выражение  коренные особенности после-декабристской  эпохи, в которой, по словам Герцена, на поверхности «видны были только потери» [24], внутри же «совершалась великая работа… глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная». Изображению и раскрытию образа Печорина как героя особой исторической эпохи и подчинена своеобразная композиционно-сюжетная структура романа. В читательском восприятии роман четко разграничивается на две части. Одна представляет собою объективное повествование о Печорине «извне» – в записках странствующего офицера («Бэла», «Максим Максимыч», «Предисловие» к «Журналу Печорина»); другая – субъективно-исповедальное самораскрытие героя изнутри в его «Журнале» («Тамань», «Княжна Мери», «Фаталист»).

Вопрос предназначения, фатума (рока), единоборства человека с судьбой — основной философский аспект романа. Полностью этой проблеме посвящена  завершающая глава «Фаталист», в которой Печорин пытается создать  некую «модель судьбы».

 Роман  Лермонтова «Герой нашего времени»  создан как бы «на стыке»  двух художественных методов:  романтизма и реализма. Согласно  романтическим канонам, образ  главного героя разработан максимально  глубоко и полно и противостоит  всем прочим персонажам.

Один из важнейших героев романа – штабс-капитан Максим Максимыч. Он и Печорин образуют как бы структурно-художественные полюса романа. При их взаимной искренней приязни они не понимают и никогда не поймут друг друга. Их духовная разобщенность не случайна. Критика справедливо расценивает сложность взаимоотношений этих героев как своеобразное отражение драматической разобщенности передовой русской интеллигенции и народа. Взаимоотношения этих героев в романе Лермонтова подтверждают глубокую мысль В.Г. Белинского: «Личность вне народа есть призрак, но и народ вне личности тоже призрак… Как печоринская правда свободно, критически мыслящей личности, так и правда непосредственного патриархально-народного сознания Максима Максимыча далеки от завершенности и гармонической целостности. Для Лермонтова полнота истины не в преобладании одной из них, а в их сближении…» [6].

«Портрет поколения» раскрывается перед читателем не только в образе Печорина, составленного, как сказано в предисловии, из пороков его времени. Каждый персонаж романа в своем взаимодействии с главным героем проявляет себя представителем времени.

Здесь мы вплотную подходим к аспекту романа, без которого невозможно понять ни смысла эпохи, ни сути образа главного героя: к проблеме фатума, рока, то есть к философской проблематике романа.

Размышления Печорина в «Фаталисте» о вере и безверии относятся не только к трагедии одиночества современного человека в мире. Человек, утратив Бога, утратил главное — моральные ориентиры, твердую и определенную систему нравственных ценностей. Система нравственных запретов, предложенная религией, ничего общего не имеет с цепью, на которую кто-то посадил человека. Запретили красть и убивать, пригрозили адом — и человек не крадет и не убивает, сидит тихо. Но вот сняли цепь и сказали: ада нет, никто тебя не накажет. И индивид с гиканьем и свистом помчался грабить, убивать и насиловать. Есть ценность в таком понимании религии? Ни малейшей.

Идея Бога — не цепь и не плетка для усмирения инстинктов, это идея духовной потребности самого человека возвыситься над ними, победив их в себе. Это высшая идея духовного равенства — ибо каждый человек есть образ и подобие Божие, вне зависимости от того, Наполеон он или титулярный советник. Есть один важнейший нравственный закон, истинный во все времена: уважение к миру, к людям начинается с самоуважения. Не с самовозвеличивания, а именно с самоуважения. Это может быть выражено как почтение к божественной сути человека, а может быть выражено иначе. Но вне зависимости от способа выражения и осознания этого нравственного закона, он — центральный, нравственность начинается с него. Человек, унижающий других, не уважает себя. Его потребность унизить кого-то объясняется именно тем, что только торжествуя над слабым, он ощущает себя сильным: он вымещает на другом собственные обиды на мир. Ощущение внутренней ущербности, духовной неполноценности — вот что приносит отсутствие самоуважения. Это психология раба, психология духовного рабства. От этого рабства и бежит человек ко вседозволенности, стремится к разрушению, ибо созидание невозможно без внутренней свободы.

Удивительно, что Печорин понимает этот закон, в то же время не осознавая его важности, не видя в нем истоков своей трагедии. Вспомните его размышления: «Зло порождает зло; первое страдание дает понятие об удовольствии мучить другого…» [7]. Вдумаемся: весь мир, окружающий Печорина, построен на законе духовного рабства — мучают, чтобы получить удовольствие от страданий другого. И несчастный, страдая, мечтает об одном — отомстить, унизить не только обидчика, но и весь мир. Зло порождает зло не само по себе, но в мире без Бога, в обществе, где попраны нравственные законы, где только угроза юридического наказания как-то ограничивает разгул вседозволенности. «Я иногда себя презираю… Не оттого ли я презираю и других?..» Так Печорин вплотную подходит к разгадке тайны своих мучений — но не принимает истину. Человек, которому смешны «наивные верования» предков, отказывается от истины нравственного самоограничения, от идеи Высшего Суда.

Лермонтов приводит своего героя, отказавшегося судить себя, к полному поражению. Печорин постоянно ощущает свою нравственную ущербность: он говорит о двух половинах души, о том, что лучшая часть души «высохла, испарилась, умерла» [13]. Кокетничая с княжной Мери, он увлекается и произносит искреннее, страшное признание: «Я сделался нравственным калекой…» Вот истинная трагедия Печорина: ощущая свою духовную неполноценность, он не видит ее причин, обвиняет мир, людей и время в своем духовном рабстве. И попадает в замкнутый круг.

Задумаемся, почему Печорин так безумно дорожит своей свободой: «Я готов на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю на карту… но свободы моей не продам. Отчего я так дорожу ею?» В самом деле — отчего? И почему свободу Печорин понимает так упрощенно: как свободу от брачных уз, свободу от дружеских привязанностей? Да потому что истинной свободы — свободы духовной — он не знает.

Печорин так стремится к свободе, потому что он не свободен, духовно закрепощен. Он ищет свободу, но ищет «не там»: в одиночестве, в бесконечных скитаниях, то есть находит лишь внешние атрибуты свободы. А поиск внешней свободы заведомо безрезультатен, пока не обретена внутренняя, духовная свобода.

Бездомность, неприкаянность Печорина и бессмысленная смерть на пути из Персии – вот тот духовный крах, полное фиаско, к которому приводит автор своего героя. Ибо не дано человеку судить себя по иным нормам, кроме общечеловеческих, ибо путь двойной нравственной нормы, путь вседозволенности бесплоден, это путь к духовному опустошению, к духовной смерти. Неслучайно ведь, осмысливая трагедию эпохи, Гоголь пишет поэму «Мертвые души» [22].

Понять себя человек не может, пока он не определит назначение своей жизни и человеческого существования вообще. «Журнал Печорина» наполнен размышлениями о смысле жизни, о взаимоотношениях личности и общества, о месте человека в череде поколений, о роли в истории человечества. Композиционно эту тему завершает глава «Фаталист», насыщенная философской проблематикой: и социальные, и психологические вопросы в ней осмысливаются с философских позиций.

Основная черта характера Печорина – рефлексия, то есть самопознание. Он постоянно анализирует свои мысли, поступки, желания, симпатии и антипатии, пытаясь раскрыть корни добра и зла в одном человеке: «Я иногда себя презираю …не оттого ли я презираю других…», «зло порождает зло», «А что такой счастье?.. если б все меня любили, я в себе нашел бесконечный источник любви» [9]. Нет истинной личности без глубины самоанализа. Но рефлексия Печорина гипертрофирована. Не имея возможности реализовать себя в настоящем, реальном деле, не «угадав» своего «назначения», все «силы необъятные» души он направил на самопознание. И рефлексия уродует душу Печорина, искажает развитие личности. Настойчиво возвращается он к мысли о деформированности собственной психики. Он говорил, немного кокетничая, княжне Мери о двух половинах своей души. Эта же мысль в беседе с Вернером перед дуэлью выражена гораздо более четко и жестко, без тени романтических затей: «Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его».

Для понимания образа Печорина важно сопоставить две его самохарактеристики. Одна предельно романтична: «Я как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится, как ни мани его тенистая роща, как ни свети ему мирное солнце…» [13]. Так объясняет он свой отказ от «тихих радостей» брака с княжной Мери, свою неспособность обрести семейное счастье под «мирным солнцем». Но все гораздо сложнее: подводя итоги жизни в ночь перед дуэлью, Печорин сказал о себе жестко и определенно: «Я — как человек, зевающий на бале, который не идет спать лишь потому, что еще нет его кареты» [4]. И обе эти самохарактеристики верны! Ибо «человек, зевающий на бале», не мог появиться ниоткуда, не мог возникнуть на пустом месте. Душа, родственная бурям и битвам, не может не тосковать от однообразных светских гостиных, вырваться откуда можно лишь в смерть.

«После этого стоит ли труда жить? а все живешь – из любопытства…». Это «любопытство» и есть главный стержень его жизни; неслучайно по дороге на дуэль Печорин в разговоре с доктором Вернером вернется к этой мысли: «Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки со строгим любопытством, но без участия».

Это любопытство не имеет ничего общего с любопытством праздного зеваки: оно активно, оно толкает Печорина вмешиваться в жизнь «честных контрабандистов», бесконечно испытывать любовь Веры и дружбу Вернера, добиваться любви Мери, вести смертельную игру на краю пропасти с Грушницким… Он все время испытывает судьбу. Зачем? Зачем принял пари Вулича, зачем врывался в хижину, где заперся пьяный казак-убийца?

«Фаталист» отвечает на все эти вопросы. Спор о предопределении, с которого начинается эта глава, есть важнейший, центральный вопрос жизни для Печорина. Он ясно и недвусмысленно сформулирован: «И если точно есть предопределение, то зачем же нам дана воля, рассудок?» Вот что мучит Печорина, вот что заставляет его превращать жизнь в цепь экспериментов над собой и окружающими! Навязчиво, неотвязно стоит перед ним призрак: он играет недостойную «роль топора в руках судьбы»! Определена ему эта роль свыше или сам он берется за нее? Поэтому Печорин и принимает пари Вулича: ему важно удостовериться, решит ли его участие судьбу Вулича, погубит ли его вмешательство?

Но в том-то и беда, что никакие эксперименты не дадут окончательного ответа на вопрос о смысле бытия. Уверенность может дать только вера. А глубокая вера предков утрачена в век Печорина. Наивная и твердая вера «людей премудрых» смешна в просвещенный скептический век. Но каким чувством собственного достоинства, какой значительностью наполняла эта вера предков! Как масштабен был человек! Утратив веру, люди утратили и этот масштаб, ибо вера в Бога дает человеку и веру в себя: « … какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!..»

Вера отцов давала человеку уверенность в себе, давала твердые моральные ориентиры, духовные идеалы, но лишала внутренней свободы, отнимала право на самостоятельность решений. Человек, отказавшийся от этой веры, обретает свободу, а для Печорина личная свобода – высшее благо. Но эта свобода оказывается единственным, чем вообще можно дорожить в мире человеку, ощущающему себя песчинкой, от чьей воли ничего не зависит, чья жизнь и смерть ничего не изменит.

Так космичность лермонтовского мироощущения переплавляется в космичность Печорина, а лермонтовское бездомье — в печоринскую тягу к разрушению Дома. Ибо для созидания необходима вера, а в раздвоенном сознании «героя нашего времени» для веры нет места.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава 1. Особенности поэтики романа «Герой нашего времени»

.1 Образ Печорина

.2 Концепция личности в романе

.3 Система образов в романе

.4 Язык и стиль романа

Глава 2. «Герой нашего времени» как религиозно-философский роман

.1 Структура композиции романа

.2 Религиозно-философское начало в романе

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ВВЕДЕНИЕ

„Герой нашего времени» — итоговое произведение Лермонтова, первый русский социально-психологический и философский роман в прозе. Он впитал в себя творчески трансформированные на новой исторической и национальной основе традиции русской и мировой литературы в изображении „героя века» от „Исповеди» Руссо до „Исповеди сына века» Мюссе, от „Рыцаря нашего времени» Карамзина до „Евгения Онегина» Пушкина. В то же время „Герой нашего времени» — новое слово в литературе. Вместе с „Евгением Онегиным» Пушкина и „Мертвыми душами» Гоголя он стоит у истоков русского романа второй половины XIX в.

Разрабатывая художественную концепцию человека, Лермонтов приходит к новаторскому воссоединению двух тенденций в развитии романа, осуществляя органический синтез особенностей „объективного» и „субъективного» романа, подготовленный движением мирового историко-литературного процесса. В этом смысле знаменательно суждение Е.А. Баратынского в одном из его писем 1831 г.: „Все прежние романисты неудовлетворительны для нашего времени. Одни выражают только физические явления человеческой природы, другие видят только ее духовность. Надо соединить оба рода в одном».

„Герой нашего времени» — гениальное воплощение „веления времени», этап в исторической эволюции романного жанра. При необычной сжатости он отличается насыщенностью содержания, многообразием проблематики — социально-исторической, психологической, нравственно-философской. Проблема личности — центральная в нем Личность в ее отношении к обществу и миру, в ее обусловленности социально-историческими обстоятельствами и одновременно в противостоянии им — таков особый, двусторонний подход Лермонтова к проблеме.

Целью данной работы является исследование религиозно-философских поисков М.Ю. Лермонтова, отразившихся в его романе «Герой нашего времени». Данная цель позволила сформулировать следующие задачи данного исследования:

. Показать особенности поэтики романа «Герой нашего времени», систему персонажей.

. Рассмотреть композиционные особенности построения романа.

. Проанализировать религиозно-философский пласт романа.

Актуальность данной работы определяется тем, что значение Лермонтова, как Пушкина и Гоголя, в развитии последующей русской литературы трудно переоценить. А. Блок написал об этом точно и кратко: „Наследие Лермонтова вошло в плоть и кровь русской литературы». Л. Толстой о нем говорил: „Вот в ком было это вечное, сильное искание истины!» Завету „искать в себе и в мире совершенства» Лермонтов был верен всю жизнь. Он не снимал ответственности с человека — ни за его собственную судьбу, ни за судьбы мира, не перелагал ее целиком на „обстоятельства». Поэт бесстрашной мысли, Лермонтов трезво оценивал несовершенство мира. Глубоко переживая его диссонансы, он умел показать его красоту. Своим творчеством, жизнью-подвигом он утверждал высшую из возможных для человека в неустроенном мире форму гармонии — борьбу за его переустройство, утверждая, что только „в бурях есть покой».

Интеллектуально-философская насыщенность поэзии и прозы Лермонтова перекликается с все возрастающей устремленностью современной советской литературы к социально-психологическим и нравственно-философским проблемам. Лермонтов одним из первых запечатлел процесс многотрудного и противоречивого формирования целостной личности с ее вечной двуединой проблемой: исторически неизбежного обособления в обществе и такого же необходимого единения — с людьми, народом, человечеством, миром. И это обусловило не только историческое, но и непреходящее нравственно-философское и художественно-эстетическое значение его творчества.

Роман «Герой нашего времени» достаточно полно разобран в отечественном литературоведении. Достаточно назвать труды таких авторов как Б.М. Эйхенбаум, Б.Т. Удодов, И.Л. Андронников, В.А. Мануйлов, Д.Е. Максимов, В.И. Коровин, Л.Я. Гинзбург, П.А. Висковатов и многие другие.

Но при всем при этом существует достаточно малое количество работ, в которых бы рассматривался религиозный пласт творчества М.Ю. Лермонтова. Хотя начало такому рассмотрению было положено еще до революции, в вышедшем в 1914 году сборнику статей к столетию со дня рождения поэта «Венок М.Ю. Лермонтову». Начало новому взгляду на его творчество было положено статьями Вл. Соловьева и Д. Мережковского, между которыми возникла полемика. Эти идеи были подхвачены символистской критикой, но после революции не получили своего дальнейшего развития по идеологическим причинам.

Современное отечественное литературоведение вновь вернулось к религиозным аспектам творчества русских писателей XIX века, что было вызвано отказом от прежних догм и возвращением к православию. За последние десять лет вышло довольно большое количество трудов, рассматривающих связь между христианской традицией и творчеством таких писателей как А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский. Не остался в стороне от этого процесса и М.Ю. Лермонтов, что ознаменовалось выходом в серии «Pro et contra» книги о М.Ю. Лермонтове.

Глава 1. Особенности поэтики романа «Герой нашего времени»

.1 Образ Печорина

роман лермонтов герой философский

Образ Печорина — одно из главных открытий Лермонтова. Он поистине эпохален. В нем получили свое выражение коренные особенности последекабристской эпохи, в которой, по словам Герцена, на поверхности „видны были только потери», внутри же „совершалась великая работа глухая и безмолвная, но деятельная и беспрерывная».

Изображению и раскрытию образа Печорина как героя особой исторической эпохи и подчинена своеобразная композиционно-сюжетная структура романа. В читательском восприятии роман четко разграничивается на две части. Одна представляет собою объективное повествование о Печорине „извне» — в записках странствующего офицера („Бэла», „Максим Максимыч», „Предисловие» к „Журналу Печорина»), другая — субъективно-исповедальное самораскрытие героя изнутри в его „Журнале» („Тамань», „Княжна Мери», „Фаталист»). В каждой половине по три „главы». Однако сам Лермонтов счел нужным нарушить стройность подобной двучленной композиции. В отдельном издании романа „Тамань» из „Журнала Печорина» вместе с „Предисловием» к нему были отнесены к I части. Возможно, это было сделано, чтобы соблюсти между частями соразмерность (принимая во внимание размеры „Княжны Мери»). Но нельзя не заметить, что при таком „асимметричном» делении внутреннее взаимопроникновение в романе двух композиционно-повествовательных форм стало еще более тесным. К тому же в I части (включая „Тамань») Печорин предстает в кругу „естественных» и „простых» людей, во II — в близкой ему „цивилизованной», дворянско-привилегированной среде.

В „Герое нашего времени» Лермонтов, стремясь к наибольшей объективации близкого ему героя, подчеркнуто отделяет его от себя прежде всего особой структурой повествования: автор как бы уходит за „кулисы» романа, ставя между собой и героем „посредников», которым и передоверяет повествование. В качестве непосредственных субъектов повествования выступают странствующий офицер, ведущий свои путевые записи („Бэла», „Максим Максимыч», „Предисловие» к „Журналу»), один из персонажей романа — штабс-капитан Максим Максимыч („Бэла») и, наконец, сам герой романа — Печорин („Журнал Печорина»). Благодаря такой полисубъектной организации повествовательной структуры герой стереоскопически просматривается с разных точек зрения. Вначале мы о нем слышим из уст Максима Максимыча. Затем о случайной встрече с героем рассказывает офицер-повествователь. И, наконец, повествование переходит „в руки» самого героя.

Реалистически показывая в романе определяющее значение среды и обстоятельств для формирования характера, Лермонтов в образе своего героя сосредоточивает внимание не на этом процессе, а на конечном итоге развития человеческой личности, на потенциальных возможностях внутренне суверенного развития, во многом определяющего ее поведение. Отсюда глубокий психологизм романа — одна из главных его новаторских черт, определившаяся своеобразием творческой индивидуальности поэта и историческими условиями, когда, по словам Герцена, „бедность сил, неясность целей указывали необходимость… работы предварительной, внутренней». В „Герое нашего времени» писатель отразил повышенный интерес своих современников к „внутреннему человеку», что было отмечено Белинским в первой же рецензии на него: „В основной идее романа г. Лермонтова лежит важный современный вопрос о внутреннем человеке». Внутреннее и внешнее в человеке у Лермонтова — две неразрывно связанные сферы. Этим обусловлено наличие в романе двух основных форм психологизма: „непрямого» раскрытия психологических процессов в их внешнем проявлении и непосредственного внутреннего анализа и самоанализа героя. Первая из этих форм основывается на рассмотрении внешнего как особого знака внутреннего. Но преимущественной в романе является вторая, непосредственная форма психологизма. Ведущим здесь выступает самоанализ героя, впервые так широко представленный в русской литературе. Самоанализ Печорина имеет в романе разные формы выражения: исповеди перед собеседником; „сиюминутной» внутренней речи героя, синхронной действию; ретроспективного осмысления своих психических состояний и мотивов поведения; „психологического эксперимента» над другими и собой.

Одна из заслуг Лермонтова — в углублении представлений о сложности и многомерности человеческой личности. Рассмотрение диалектики внутреннего и внешнего в человеке обретает в романе как социальный, так и философский смысл. Еще в „Княгине Лиговской», отметив в облике героя черты „в моде и духе века», автор заключал: „Но сквозь эту холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека…». „Настоящая природа человека» ощутима и в Печорине „Героя нашего времени». Она прорывается сквозь „кору» его дворянско-аристократической ограниченности, ставя его в неразрешимое противоречие с окружающим обществом. Но трагизм положения Печорина усугубляется перерастанием внешнего конфликта в конфликт внутренний, что обрекает героя на изнурительную борьбу не только со средой, но и с самим собою.

Печорин неоднократно говорит о своей двойственности. Обычно она рассматривается в русле руссоистского противопоставления в Печорине „естественного человека» человеку „цивилизованному». Однако подлинная сложность романа и образа Печорина требует более пристального внимания к рассмотрению лермонтовской философско-эстетической концепции человека. Интересный материал в этом плане дает отрывок из чернового варианта портрета Печорина. В нем автор-повествователь, сравнивая Печорина с тигром („Если верить тому, что каждый человек имеет сходство с каким-нибудь животным…»), делал важное заключение: „…таков, казалось мне, должен был быть его характер физический, т. е. тот, который зависит от наших нерв и от более или менее скорого обращения крови; душа — другое дело: душа или покоряется природным склонностям, или борется с ними, или побеждает их: от этого злодея, толпа и люди высокой добродетели; в этом отношении Печорин принадлежал к толпе». Воздействие природных задатков и склонностей на формирование человека здесь мыслится явно не таким однозначно положительным, как в различных теориях „естественного человека». Нет здесь и утверждения о предопределенности и неискоренимости в человеке злого начала. Формируясь под воздействием „физического характера», душа способна не только к противоборству с этой природной основой, но и к самопостроению. Природные склонности, страсти — лишь первичные предпосылки душевной жизни, они „принадлежность юности сердца», как говорил Печорин. Печатью „юности сердца» отмечены чувства и поступки „детей природы» — горцев; это яркие, сильные характеры, подчиненные, однако, бушующим в них страстям. Во многом сходный с ними по природным задаткам, Печорин далек от их „естественной» непосредственности. В этом преимущество развитого сознания.

Если в раннем творчестве Лермонтов отдал дань увлечению идеей „естественного человека», то в период работы над „Героем нашего времени» она была для него пройденным этапом. В романе нет и следа надежды на возможность исцеления героя, испорченного „цивилизацией», путем приобщения его к „естественному состоянию» через любовь к „дикарке»: ее любовь оказывается „немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой». Перед лицом развитого сознания оказываются одинаково несостоятельными реальные представители как „естественного», так и „цивилизованного» состояния, с той существенной разницей, что само это сознание является все же принадлежностью последнего.

1.2 Концепция личности в романе

Для лермонтовской концепции личности и понимания общечеловеческой ценности романа существенна выраженная в нем ориентация на выявление в человеке не только природного и конкретно-социального, но и его общесоциального, т. е. родового начала.

В европейской и русской философской мысли I половины XIX в. идея „родового человека», наследующего в большей или меньшей мере опыт исторического развития всего человечества, все больше противостояла идее „естественного человека», по которой человек родится готовым и совершенным от природы, а общество лишь его портит. Выступая против этой теории, Белинский писал, что только „животное родится готовым» и потому оно „не может сделаться ни лучше, ни хуже того, каким создала его природа. Человек бывает животным только до появления в нем… сознания; с этой поры он отделяется от природы и… борется с нею всю жизнь свою». Это суждение прямо перекликается с цитировавшимся черновым наброском портрета Печорина. По мнению критика, человек творится не природой, а „в историческом развитии общества или даже целого человечества».

Исследуя личность Печорина прежде всего как „внутреннего человека», Лермонтов, как никто другой в предшествующей русской литературе, много внимания уделял отображению не только сознания, но и высшей, личностно-родовой его формы — самосознания. Поэтому Печорин в большей степени, чем Онегин, мыслитель, идеолог. Он органично философичен. И в этом смысле он характернейшее явление своего времени, о котором Белинский писал: „…Наш век есть век сознания, философствующего духа…». Напряженные раздумья Печорина, его постоянный анализ и самоанализ по своему значению выходят, однако, за пределы его эпохи, имеют общечеловеческое значение как этап в жизни человека, вырастающего в личность. Вопреки распространенному мнению, сама по себе рефлексия не недуг, а необходимая форма самопознания и самопостроения общественно развитой личности. Болезненные формы она принимает в переходные эпохи, тут выступая как условие развития личности, критически относящейся к себе и миру. Размышляя о душе зрелой, Печорин отмечает: такая „душа, страдая и наслаждаясь, дает во всем себе строгий отчет». Печорин говорит о самопознании как о „высшем состоянии человека». Однако оно для него не самоцель, а предпосылка к действию.

В неукротимой действенности Печорина получила отражение другая сторона лермонтовской концепции человека, существа не только разумного, но и деятельного. „В разумном, нравственно свободном и страстно энергичном деянии, — писал Герцен в 1843 г. — человек… представитель рода и самого себя». Для Печорина страсти не единственный и не главный источник человеческих поступков, они „не что иное, как идея при первом своем развитии», и поэтому „глупец тот, кто думает целую жизнь ими волноваться». На волю Печорина воздействуют как страсти, так и разум. Аффектно-волевым, импульсивным по своему характеру поступкам „детей природы» (Казбич, Азамат) противостоит интеллектуально-волевое действие Печорина. Без постоянного самоанализа и самоотчета нет подлинной свободы выбора, подлинной свободы действия.

Печорин воплощает в себе такие личностно-родовые человеческие качества, как развитое сознание и самосознание, глубина и полнота чувств, восприятие себя как представителя не только наличного общества, но и всей истории человечества, духовно-нравственная свобода, деятельное самоутверждение. Но как сын времени и общества он несет на себе и их неизгладимую печать, сказывающуюся в ограниченно-видовом, подчас искаженном проявлении в нем родового. В личности Печорина наблюдается характерное для антагонистического общества противоречие между его человеческой сущностью и существованием, „между глубокостию натуры и жалкостию одного и того же человека». Как личность с ее внесословной ценностью, Печорин шире ограниченных пределов его времени, среды, обстоятельств, предлагаемых ему обществом социальных ролей. Он отвергает самые „престижные» из них, ибо они „оплачиваются» превращением целостной личности в „частичного» человека, в обездушенный „социальный вид». Герой если и принимает свой дворянско-аристократический статус, то „не всерьез», как вынужденную роль в трагикомедии жизни (вспомним его „Finita la comedia» после трагического исхода дуэли с Грушницким). Поступки Печорина мелки, кипучая деятельность пуста и бесплодна. Время поставило его перед альтернативой: „или решительное бездействие, или пустая деятельность». Однако в жизненной позиции Печорина больше смысла, чем на первый взгляд. Печатью мужественности, даже героизма, отмечено его ни перед чем не останавливающееся отрицание неприемлемой действительности. Он умирает, не поступившись своими принципами и убеждениями, хотя и не совершив того, что мог сделать в иных условиях. Лишенный возможности общественного действия, Печорин тем не менее стремится противостоять обстоятельствам, утвердить „собственную надобность» вопреки господствующей „казенной надобности».

Лермонтов впервые в русской литературе вывел на страницы своего романа героя, который прямо ставил перед собой самые главные вопросы сознательного человеческого бытия — о цели и смысле жизни человека, о его назначении. В ночь перед дуэлью с Грушницким он размышляет: „Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился? А верно она существовала, и верно было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные». Несмотря на то что Печорин так и не нашел генерализующей цели в жизни — и в этом один из источников его трагизма,- неверно утверждать, что у него вообще не было значительных целей. Одна из них — в постижении природы и возможностей человека. Отсюда — нескончаемая цепь его психологических и нравственно-философских экспериментов над собой и другими. С этим связана и вторая его цель — самопостроение себя как личности, соизмеряющей свое поведение с неведомым герою „назначением высоким».

Предвидя и создавая нужные ему ситуации, Печорин испытывает, насколько свободен в своих поступках человек. Он сам предельно активен и хочет вызвать активность и других, подтолкнуть их к внутренне свободному действию — не по канонам традиционной узкосословной морали. За ролью, за привычной маской Печорин хочет рассмотреть лицо человека, его суть. И здесь им руководит не только жажда истины, желание сорвать внешние покровы, узнать, „кто есть кто», но и не менее страстная надежда вызвать к жизни „в человеке человека». Он последовательно лишает Грушницкого его павлиньего наряда, снимает с него взятую напрокат трагическую мантию, ставя в истинно трагическую ситуацию, чтобы докопаться до его душевного ядра, разбудить в нем человеческое начало. При этом Печорин не дает себе ни малейших преимуществ в организуемых им жизненных „сюжетах», требующих от него, как и от его партнеров, максимального напряжения душевных и физических сил. В дуэли с Грушницким он ставит себя в более сложные и опасные условия, стремясь к „объективности» результатов своего смертельного эксперимента, в котором рискует жизнью не меньше, а больше противника. „Я решился,- говорит он,- предоставить все выгоды Грушницкому; я решил испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему…»

Вместе с тем гуманные в своей основе стремления Печорина — открыть, разбудить в человеке человеческое — осуществляются им отнюдь не гуманными средствами. Он часто переступает грань, отделяющую добро от зла, по его убеждению, в современном обществе они давно утратили свою определенность. Он меняет их местами, исходя не из бытующей морали, а из своих представлений. Такое смешение добра и зла придает Печорину черты демонизма. Вторгаясь в чужие судьбы со своей сугубо личностной мечтой, требуя и от других такого же подхода, он провоцирует дремлющие в них глубинные конфликты между социально-видовым и человеческим, становящиеся для них источником страданий и жизненных катастроф. Это наглядно проявляется в его „романе» с Мери, в жестоком эксперименте по „преобразованию» за короткий срок юной княжны в человека, прикоснувшегося к противоречиям жизни. Общение с Печориным, буря вызванных им противоположных и неведомых ей дотоле чувств и мыслей поставили Мери на порог совершенно нового этапа жизни. После мучительных „уроков Печорина» ее не будут восхищать самые блестящие грушницкие, она усомнится в самых незыблемых канонах светской жизни. Перенесенные ею страдания остаются страданиями, не извиняющими Печорина. Но они же ставят Мери выше ее преуспевающих, безмятежных сверстниц.

Беда и вина Печорина в том, что его независимое сознание, свободная доля переходят в ничем не ограниченный индивидуализм. В стоическом противостоянии действительности он исходит из своего „я» как единственной его опоры. Но истоки и сущность печоринского индивидуализма сложны и неоднозначны. Углублявшийся в России кризис феодально-крепостнической системы, зарождение в ее недрах новых, буржуазных отношений, вызывавших „возрожденческий» подъем чувства личности, совпал в первой трети XIX в. с кризисом дворянской революционности. Все это создавало питательную почву для развития индивидуалистической идеологии и в русском обществе. В 1842 г. Белинский констатировал: „Наш век… это век… разъединения, индивидуальности…». Печорин с его тотальным индивидуализмом и в этом фигура эпохальная. Но при всей чреватости антигуманными тенденциями подобный индивидуализм был одной из ступеней в развитии общества и человека как суверенного существа, стремящегося к сознательной, свободной жизнедеятельности по преобразованию мира и самого себя. А главное — и индивидуализм для Печорина не безусловная истина. Подвергая все сомнению и проверке, он ощущает противоречивость и своих индивидуалистических убеждений, отвергая многие гуманистические ценности как несостоятельные, в глубине души тоскует по ним. Иронически отзываясь о вере „людей премудрых» прошлого, Печорин мучительно переживает утрату веры в достижимость высоких человеческих целей и идеалов: „А мы, их жалкие потомки… неспособны более к великим жертвам ни для блага человечества, ни даже для собственного нашего счастья…» В этих словах слышится затаенное, но не умершее стремление не только к „собственному счастью», но и к „великим жертвам для блага человечества».

Важно и другое: индивидуализм Печорина далек от „прагматического», приспособляющегося к жизни эгоизма. Он исполнен бунтарского неприятия устоев существующего общества. Герой глубоко переживает нравственные „издержки» выбранной им позиции, и если он является „причиною несчастью других, то и сам не менее несчастлив». Ему тесно не только в одеждах существующих социальных ролей, но и в добровольно надетых на себя веригах индивидуалистической философии, противоречащей общественной природе человека, заставляющей его играть незавидную „роль топора в руках судьбы», „палача и предателя». „В нем есть тайное сознание, что он не то, чем самому себе кажется…». Одной из главных внутренних потребностей Печорина является его неистребимое влечение к общению, его неистощимый интерес к людям, что уже само по себе противоречит его индивидуалистическим установкам.

1.3 Система образов в романе

Система образов романа, как и вся его художественная структура, подчинена раскрытию главного персонажа, в чем есть определенный отзвук романтической поэтики. Однако второстепенные лица имеют и самостоятельное значение как художественные типы, что соответствует реалистическим принципам изображения. Три группы героев действуют в „Тамани». В одной — „ундина», Янко, слепой мальчик как представители загадочно-таинственного для Печорина мира беззаконно-вольной жизни, борьбы и отваги, несущие в себе отблеск его романтической мечты; в другой — урядник, десятник, денщик Печорина, воплощающие строго регламентированный, несвободный мир реальной „казенной надобности». Между этими взаимоисключающими мирами рисуется беспокойно мятущаяся фигура главного героя, нигде не находящего себе пристанища. Необыкновенно соразмерна и уравновешена система образов в „Княжне Мери», где Печорин показан в среде, родственной ему социально, но глубоко чуждой духовно.

Максим Максимыч — единственный персонаж, сопутствующий Печорину на протяжении всего романа (исключая новеллу „Тамань»); это два структурно-художественных полюса романа. Образ Максима Максимыча — этап в постижении русской литературой характеров, близких к народному. По Белинскому, это „тип чисто русский», у него „чудесная душа, золотое сердце». Но критик обращал внимание и на другую сторону его характера — ограниченность его кругозора, инертность, патриархальность воззрений. В отличие от Печорина, Максим Максимыч почти полностью лишен личностного самосознания, критического отношения к действительности, он приемлет ее такой, как она есть, не рассуждая, выполняет свой „долг». Характер Максима Максимыча не так гармоничен и целен, как кажется на первый взгляд. С одной стороны, он воплощение лучших национальных качеств народа, а с другой — его исторической ограниченности на известном этапе развития, силы косных традиций, служивших опорой для деспотической власти. Символичны превращения Максима Максимыча, который инстинктом человека, близкого к народу, „понимает все человеческое» (Белинский), в представителя иерархического уклада: „Извините! я не Максим Максимыч: я штабс-капитан». Многое связывает в романе Печорина и Максима Максимыча, каждый по-своему ценит другого, в то же время они антиподы. Сознание „неслиянности и нераздельности» (А. Блок) Лермонтовым правд Печорина и Максима Максимыча — своеобразное отражение отношений передовой дворянской интеллигенции и народа в самодержавно-крепостнической России, их единства и разобщенности.

Сплав романтизма и реализма в романе Лермонтова, обусловленный переходным характером эпохи и своеобразием творческой индивидуальности поэта, наблюдается не только в образе главного героя, но и в образах таких персонажей, как горцы, контрабандисты, Вулич, Вера. Ощутимый в сюжетно-композиционной структуре романа, этот синтез получает свое отражение и в языковой ткани, в стилистике романа.

1.4 Язык и стиль романа

Язык и стиль романа Лермонтова органически впитали в себя достижения зрелого романтизма и набиравшего силу реализма 30-х годов. На этом пути Лермонтов сумел обогатить даже пушкинский непревзойденный язык. Точность, простоту его прозы он соединил с живописностью, эмоциональной насыщенностью лучших образцов романтизма. „В языке Лермонтова реалистически уравновешиваются элементы стиховой романтики и бытового протоколизма». Переплетение стилей в „Герое нашего времени» в значительной мере обусловлено и его сложной повествовательной структурой. В ней диалогически взаимодополняют друг друга голоса и стили офицера-повествователя, Максима Максимыча, Печорина как основных „рассказчиков» в романе. Формально собственно авторская речь представлена только в предисловии к роману. Фактически же она вырастает из стилевого „контрапункта» всех голосов романа.

Многоцветный стиль „Героя нашего времени» отличается интеллектуальностью общего тона, изобилует философскими раздумьями и умозаключениями, парадоксами и афоризмами. Глубокое и тонкое чувство природы героем и автором проявляется в живописно-эмоциональных пейзажных зарисовках. В передаче действия стиль лермонтовского романа стремителен и лаконичен, необходимость же углубленного раскрытия сложных душевных состояний влечет за собой появление разветвленных фраз-периодов. Необычайная уравновешенность и гармоничность стиля „Героя нашего времени», сочетание в нем простоты и сложности, прозы и поэзии, разговорной живописи и литературной правильности дали в совокупности тот неповторимый, не тускнеющий от времени стиль, о котором проникновенно сказал Гоголь: „Никто не писал у нас такой правильной, такой прекрасной, такой благоуханной прозой».

Глава 2. «Герой нашего времени» как религиозно-философский роман

.1 Структура композиции романа

«Героя нашего времени» причисляют к шедеврам мировой классики. Но если это и вправду так — значит, «история человеческой души», созданная Лермонтовым, — отнюдь не только некий исторический источник, по которому мы можем представить себе живую жизнь тридцатых годов прошлого столетия. Она не может не жить и в нашей сегодняшней духовной культуре. Шедевры, как известно, не умирают: если герои далекого прошлого остаются живыми и близкими нам, если роман или повесть, написанные сто, двести, триста лет назад, читаются и сейчас с живейшим интересом и сердечным волнением, — значит, есть в них нечто такое, что не ушло в прошлое с историей, значит, какой-то стороной своей отшумевшей жизни они живут и сегодня, участвуют в сегодняшних наших спорах и поисках.

С какой же точки зрения интересен и значителен для нас сегодня опыт жизни, прожитой главным героем лермонтовского романа?

Чтобы ответить на этот вопрос, нет нужды ходить далеко и строить умозрительные конструкции, придавая роману какое-то особое, специальное освещение. Нужно просто прочесть роман — но прочесть действительно с полным вниманием.

Начнем хотя бы с композиции — знаменитой «перевернутой» композиции лермонтовского романа. Чем оправдано это особое построение, в чем его смысл? Обычный ответ на этот вопрос такой: Лермонтов строит свой роман с тем расчетом, чтобы обеспечить постоянный интерес читателя к характеру Печорина определенную последовательность раскрытия психологии героя. Он как бы ведет читателя по своеобразным ступеням все большей и большей полноты этого психологического выявления его натуры: сначала, в «Бэле», мы знакомимся с Печориным лишь через рассказ Максима Максимыча, человека «простого» и не способного, конечно, понять и объяснить нам его да конца; затем, в «Максиме Максимыче», — несколько дополняющих психологических штрихов, увиденных уже глазами рассказчика, но еще более «заинтриговывающих»; затем «Tамань», где Печорин уже и сам чуть-чуть приоткрывает свой внутренний мир; и наконец «Княжна Мери», где характер героя, его психология раскрываются уже во всей своей полноте.

Правда, при таком объяснении получается некоторая неувязка с «Фаталистом», где психологически Печорин не показывает нам себя как будто бы ни с какой новой стороны и характеру его, как это отметил в свое время еще Белинский, не прибавляется ни одной новой черты. Но и из этого затруднения находят обычно выход, указывая, что хотя повесть и не добавляет ничего нового к характеру Печорина, но все же усиливает общее впечатление своим мрачным колоритом, служа как бы завершающим эмоциональным штрихом рассказа о Герое Нашего Времени.

Все это так. Но только ли так? Разве «ступенчатая» последовательность раскрытия психологии Печорина, составляя внутреннюю «интригу» композиции романа, и сама не содержит в себе, в свою очередь, некую новую «интригу» — настойчиво не ведет читателя к вопросу, который встает перед ним тем неотвязнее и острее, чем лучше узнает он Печорина, чем полнее вырисовывается перед ним характер лермонтовского героя? И разве как раз в «Княжне Мери» — то есть там, где характер Печорина перестает уже быть для нас загадкой и мы видим его во всей полноте его психологических проявлений, — разве в «Княжне Мери» этот новый, интригующий, вызов читателю не достигает своего кульминационного напряжения?

Давно признано, что главный психологический «нерв» характера Печорина, главная внутренняя пружина, направляющая его жизнь, его побуждения и поступки, — индивидуализм. Общим местом лермонтоведения давно уже стало и то, что именно эта психологическая доминанта печоринского характера выступает в романе как главный объект художнического внимания Лермонтова и что интерес Лермонтова к индивидуализму Печорина прямо связан с задачей раскрыть характер Печорина именно как типический характер «лишнего человека» тридцатых годов.

Но вполне ли обнимается этим внутренняя «программа» обращения Лермонтова к индивидуалистическому варианту «лишнего человека»?

Роман начинается двумя повестями, которые показывают нам едва ли не самые яркие образцы печоринского равнодушия ко всему на свете, «кроме себя». Несчастная судьба Бэлы, вырванной из родного гнезда, поплатившейся жизнью лишь за то, что она приглянулась Печорину; безграничный, поистине сатанинский эгоизм этого человека, способного ради удовлетворения своей прихоти изуродовать чужую жизнь, играть судьбой другого; потом «Максим Максимыч» — эта возмущающая нравственное чувство сцена прощания Печорина с бывшим товарищем, где Печорин выказывает такое бессердечие и душевную черствость и где так обидно за бедного Максима Максимыча, получившего в награду за свою преданность лишь холодную вежливость и безразличие!.. Перед нами действительно крайняя степень индивидуалистического равнодушия ко всему на свете, кроме себя.

«Тамань» вновь подтверждает это впечатление, но и здесь тоже — хотя на этот раз Печорин сам рассказывает о себе — мы видим его еще как бы со стороны, только в его поступках, позволяющих нам всего лишь догадываться о том душевном потоке, что течет в них и питает их. И лишь в последней, венчающей повесть, фразе звучит какая-то новая, глухая еще, но многое предвещающая нота: «Что сталось с старухой и бедным слепым — не знаю. Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих!..»

И вот наконец «Княжна Мери», «журнал» Печорина, «исповедь души человеческой» — этот откровенный, беспощадно правдивый рассказ о самом себе, этот трезвый, нелицемерный отчет перед собственной совестью, безбоязненное, проникающее до самых глубин души обнажение ее сокровенных движений, ее верований и мечтаний. Что же нового открывает нам «Княжна Мери» в индивидуализме Печорина?

Да, здесь снова индивидуалистическая природа печоринского характера выказывает себя на каждом шагу: изощренная изобретательность, с которой Печорин преследует молоденькую княжну, не имея намерений ни жениться, ни соблазнить ее, — просто для того лишь, чтобы испытать то «необъятное наслаждение», что таится «в обладании молодой, едва распустившейся души», этого «цветка», лучший аромат которого достается лишь тому, кто сумеет сорвать его первым — сорвать и, «подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!»; расчетливое и столь же изобретательное глумление, несчастной жертвой которого оказывается пустой и ничтожный, но, в сущности, ни в чем не повинный мальчишка Грушницкий. Все это еще более усиливает первоначальное впечатление, окончательно убеждает нас в правильности поставленного диагноза. Да, перед нами индивидуализм.

Но всмотримся: здесь это впечатление — уже не просто объективный вывод из поступков Печорина. Здесь индивидуализм Героя Нашего Времени предстает перед нами уже и в некоем новом качестве — смутное предчувствие, возбужденном «Таманью» и заключающей ее жутковатой фразой, оправдывается. С каждой новой страницей дневника Печорина мы все отчетливее сознаем, что Печорина никак не отнесешь к тем людям, характер жизненного поведения которых складывается непроизвольно, «стихийно», являя собой всего лишь порожденную этими условиями устойчивую, но малоосознанную норму морали. Печорин сходит к нам со страниц своего дневника подлинным сыном своего времени — времени поисков и сомнений, напряженной, лихорадочной работы мысли, все и вся подвергающей разъятию, анализу, пытающейся проникнуть в самые истоки «добра и зла». Плоть от плоти и кровь от крови своего поколения, Печорин находится в постоянном раздвоении духа; тяжкая печать рефлексии, постоянного самоанализа лежит на каждом его шаге, каждом движении. «Я взвешиваю, разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством, но без участия. Во мне два человека: один живет в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его…» — говорит он о себе сам. И мы видим, с какой трезвой ясностью отдает он себе отчет в характере своих поступков и побуждений, как верно понимает смысл малейшего движения собственной души. Мы видим, что индивидуалистическая природа его поступков — отнюдь не секрет для него самого. Она вполне им осознана.

Более того, на каждом шагу мы убеждаемся, что здесь перед нами не просто некое пассивное самосознание, умение признаваться себе в тайных пружинах своих поступков, но и гораздо более устойчивая, последовательная жизненная позиция. Мы видим, что перед нами — принципиальная программа жизненного поведения.

«Идея зла, — замечает Печорин на одной из страниц своего «журнала», — не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то; их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие». И он не только не устает действовать, но не страшится и откровенно формулировать свое кредо, — и вот уже мы читаем в его дневнике признание, где формула эта отточена до предельной отчетливости и остроты: «Я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душевные силы…».

Да, в любой ситуации Печорин обнаруживает себя перед нами человеком, не просто привыкшим смотреть на страдания и радости других только «в отношении к себе», но и вполне сознательно идущим по этому пути ради того, чтобы хоть как-то, хоть на время забыть о преследующей его «скуке», о гнетущей пустоте существования. Он действительно — и вполне сознательно — «ничем не жертвует» для других, даже для тех, кого любит, — он любит тоже «для себя», «для собственного удовольствия».

Правда, у него нет и полной внутренней убежденности, что именно индивидуалистический символ веры есть истина, — он подозревает о существовании иного, «высокого назначения» человека, допуская, что он просто «не угадал» этого назначения.

Но реальностью, единственной реальностью, пока не «угадано» нечто другое, остается для него именно этот принцип — «смотреть на страдания и радости других только в отношении к себе». И он повторяет вновь и вновь это «правило», он развивает на его основе целую теорию счастья как «насыщенной гордости» («Быть для кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища нашей гордости? А что такое счастье? Насыщенная гордость»), — по всему видно, что «правило» это кажется ему единственно надежным и реалистическим.

Таким предстает перед нами Печорин в «Княжне Мери». Но ведь тем самым мы действительно оказываемся перед новой, не менее «интригующей» загадкой.

Чем яснее мы видим, что Печорина никак нельзя назвать «стихийным» индивидуалистом, чем больше мы убеждаемся в том, что каждый шаг его, каждое движение «взвешены» и пpoверены мыслью, тем настойчивее встает перед нами вопрос: какая же логика убеждений, какой путь мысли привели Печорина — человека, привыкшего во всем отдавать себе отчет, все подвергать холодному и трезвому анализу, все выводить из исходных оснований, — к признанию в качестве основного правила жизни — правила «смотреть на страдания и радости других только в отношении к себе»?

Разочарование в возможности проявить себя на общественном поприще? Вывод, что раз уж любые действия во имя высоких общественных целей обречены, остается жить только «для себя»?

Логика подобных объяснений достаточно хорошо знакома. Но необходимо задуматься о том, что обыденность мерки, которая прилагается к Печорину при такого рода «оправдании» его индивидуализма, свидетельствует лишь о сомнительной привычке считать вполне естественным, «житейским» делом отступничество от любых идеалов, раз их сегодняшнее осуществление «тактически» невозможно? Если несчастная Бэла, простодушный и преданный Максим Максимыч, наивная и чистая, не испорченная еще светом Мери расплачиваются лишь за то, что Печорин презирает общество, отвергнувшее его, — значит перед нами просто мелкая месть попранного самолюбия, оскорбленного тщеславия — раз обстоятельства не дают мне достойной удовлетворить мое честолюбие, раз светская чернь не заслуживает того, чтобы обращаться с ней по-людски, так пусть же страдают за это все, кто только ни попадется на пути?!

Если бы и вправду к Печорину можно было применить эту постыдную мерку, перед нами был бы, конечно, уже не Печорин, а духовный пигмей, циник, знающий о существовании истинных идеалов человеческого поведения, но — просто потому, что жить согласно их требованиям трудно, — плюющий на них во всем, даже в частной своей жизни.

Здесь явно не хватает какого-то звена, какой-то последней решительной черты, способной объяснить нам действительные истоки печоринского демонизма. «Княжна Мери» не дает нам еще ответа на вопрос, который как раз в этой повести и встает перед нами особенно неотвязно и настойчиво.

Такова внутренняя «интрига» печоринского сознания, развернутая перед нами композицией романа. Остается только сказать, что последнее, недостающее ее звено и есть тот самый как раз «Фаталист», которому отводится, как правило, роль всего лишь некоего завершающего эмоционального штриха, призванного концентрированно выразить общее «настроение» романа своим мрачным колоритом.

2.2 Религиозно-философское начало в романе

«Фаталист» — отнюдь не «довесок» к основной, самостоятельно значимой части романа. В известном отношении он занимает в системе повестей «Героя нашего времени» ключевое положение, и без него роман не только потерял бы в своей выразительности, но во многом утратил бы и свой внутренний смысл.

«Фаталист» и в самом деле раскрывает нам Печорина с существенно новой и важной стороны. Оказывается, «рефлексия» Печорина куда более серьезна и глубока, чем это представляется поначалу. Оказывается, и в этом тоже Печорин до конца верен своему времени — времени, подвергнувшему пересмотру коренные вопросы человеческого существования, во всем пытавшемуся идти «с самого начала», времени небывалого доселе, напряженнейшего интереса к важнейшим философским проблемам, — времени, когда, по выражению Герцена, «вопросы становились все сложнее, а решения менее простыми». Печорин тоже, как видим, пытается идти «с самого начала», пытается решить вопрос, которым действительно все «начинается».

Это вопрос о тех первоначальных основаниях, на которых строятся и от которых зависят уже все остальные человеческие убеждения, любая нравственная программа жизненного поведения. Это вопрос о том, предопределено ли высшей божественной волей назначение человека и нравственные законы его жизни или человек сам, своим свободным разумом, свободной своей волей определяет их и следует им.

Вспомнив о «людях премудрых», посмеявшись над их верой в то, что «светила небесные принимают участие» в человеческих делах, Печорин продолжает: «Но зато какую силу воли придавала им уверенность, что целое небо с своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием, хотя немым, но неизменным!.. А мы, их жалкие потомки, скитающиеся по земле без убеждений и гордости, без наслаждения и страха, кроме той невольной боязни, сжимающей сердце при мысли о неизбежном конце, мы не способны более к великим жертвам для блага человечества… и равнодушно переходим от сомнения к сомнению, как наши предки бросались от одного заблуждения к другому, не имея, как они, ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя и сильного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми или с судьбою…».

Вот она, самая трудная проблема атеистического мировоззрения, вполне отчетливо сознаваемая Печориным, встающая перед ним действительно во весь рост.

Печорин не случайно сопоставляет веру и неверие, «людей премудрых» и их «потомков». Способность к добру, к «великим жертвам для блага человечества», к служению этому благу есть только там, где есть убежденность в истинности, конечной оправданности этого служения. Раньше людям премудрым эту убежденность давала именно вера в то, «что целое небо со своими бесчисленными жителями на них смотрит с участием», что «жертвы для блага человечества» освящены именно конечной целью жизни — бессмертием и блаженством человеческой души в загробном мире добра и справедливости. Но что может сказать о цели человеческой жизни тот, кто утратил эту веру.

Да, он может мужественно сказать себе, что, стало быть, смысл жизни следует искать только в самой жизни, что раз уж человеку отпущен какой-то срок земного существования, ни за что не может оспорить его права прожить этот срок всей полнотой заложенных в нем сил, способностей, стремлений и запросов. Он может сказать себе, что, раз судьба его свободна от предопределения, стало быть, он сам творец своей жизни, стало быть, он — по самой природе своей — суверенное и свободное существо.

Но весь вопрос в том как раз и состоит — в чем же эта мера полноты человеческой жизни? В каких свободных проявлениях своей человеческой природы обретает ее человек? Как может убедиться человеческий разум, что служение общему благу есть непременное ее условие?

С этой проблемой и сталкивается лицом к лицу Печорин, отвергая наивную веру «предков», не принимая религиозного принципа оправдания добра.

Находит ли он пути ее позитивного разрешения?

Увы, как свидетельствуют его раздумья — положение его безотрадно и бесперспективно. Горькое признание Печорина в том, что его поколение в отличие от «людей премудрых» не способно «к великим жертвам для блага человечества», доказывает, что ему нечего поставить на место той спасительной веры в провидение, что была для «предков» стимулом «благородных побуждений». Отбрасывая религиозный миф, Печорин не в состоянии вместе с тем и противопоставить ему какой-либо иной позитивный нравственный принцип, указать на какие-то иные, реальные и разумные, основания, в силу которых можно было бы признать, что гуманизм есть действительная истина человеческой жизни… Что же остается?

Остается единственный вывод: раз так, раз уж необходимость добра представляется в высшей степени проблематичной, если не просто призрачной, то почему бы и не встать на ту точку зрения, что и в самом деле — «все позволено»? Остается действительно ведь только одно — единственно «бесспорная», очевидная реальность: собственное «я». Остается именно индивидуализм — в тех или иных его формах, вплоть даже и до той, что обозначена знаменитой формулой героев Достоевского. Остается принять именно собственное «я» в качестве единственного мерила всех ценностей, единственного бога, которому стоит служить и который становится тем самым по ту сторону добра и зла.

<…> Глубинный, безысходный скепсис, всеобщее и полное отрицание, разъедающее сомнение в истинности добра вообще, и самой правомерности существования гуманистических идеалов, — вот действительный крест печоринской души, ее гнетущая ноша. Смысл «Фаталиста», принципиально важное значение его для понимания образа Печорина и всего романа в целом в том как раз и состоит, что, обращая нас к этим мировоззренческим истокам печоринского индивидуализма, заставляя нас понять его как определенную концепцию жизни, он заставляет нас тем самым и отнестись к печоринскому индивидуализму именно с этой точки зрения прежде всего — не просто как к психологии, не просто как к исторически-показательной черте поколения тридцатых годов, но и как к мировоззрению, как к философии жизни, как к принципиальной попытке ответить на вопрос о смысле жизни, о назначении человека, об основных ценностях человеческого бытия. Он требует, чтобы именно под этим углом зрения прежде всего мы и рассмотрели жизненный путь лермонтовского героя, оценили итоги того детальнейшего, пристальнейшего анализа печоринской души, того неутомимого вглядывания в каждое движение сердца, в каждый шаг героя, которым до сих пор поражает читателя знаменитый роман Лермонтова.

Иными словами, он требует, чтобы мы поняли роман Лермонтова как философский роман, ибо постановка вопроса, которую он диктует нам, и есть та самая постановка вопроса, которая характерна как раз для философского романа и в принципе отличает его от романа социально-бытового.

Печорин смеется над всем на свете; для него не существуем святынь, во всем он умеет найти тайное присутствие зла, добродетель бледнеет под его тяжелым, проницательным взглядом, и род людской выступает перед нами из этого беспощадного судилища не заслуживающим особого доверия и уважения. Это несправедливо и жестоко? Конечно, — именно как жестокое преувеличение, мрачная односторонность. Но не лучше ли, не мужественнее ли даже и такое преувеличение сладкой кашицы моралистических проповедей и призывов, добреньких иллюзий религии, прекраснодушных упований розового гуманизма, все свои надежды возлагающего на пресловутую «непорочность» исконной человеческой природы, наивной легенды о всепобедительной власти добра над злом, об обязательности и несомненности его всегдашнего и конечного торжества?

У Печорина нет веры, нет идеала. Но, во-первых, не забудем, что он и сам страдает от этого, тоскует о «высоком» назначении человека, которого он «не угадал». В его скепсисе нет того самодовольства, что отличает всякого рода несостоявшихся гениев, с наслаждением оплевывающих все на свете и видящих в слюнявом брюзжании свое превосходство над «толпой». Скептицизм Печорина не циничен — он истинное его страдание, в нем жажда выхода, жажда идеала.

Во-вторых же, согласимся с тем, что и самый пленительный идеал похож на мыльный пузырь, если он — всего лишь «нас возвышающий обман», убаюкивающая сказка, если в нем нет крепкой связи с действительностью, трезвого знания ее реальной природы. Печорин не ниже, а неизмеримо выше «людей премудрых» не потому только, что отбросил их наивную веру в божественное предопределение. Он выше их потому, что его отрицание, его взгляд на жизнь составляет неизмеримо более высокую и зрелую ступень овладения действительной истиной жизни, действительным знанием человеческой природы, чем любая нравственная программа любой религии. И настоящее, и самое важное, значение этой ступени заключается именно в том, что она расчищает дорогу новому — свободному и мужественному, трезвому и глубокому гуманистическому мировоззрению.

Ни одно серьезное мировоззрение, претендующее быть философией жизни и нравственным требованием, не может не быть основано — если только оно действительно хочет быть серьезным — на глубоком и трезвом знании действительной меры человеческой природы, ее действительных возможностей, сил и запросов. Здесь разрушительно опасны и грозят самыми катастрофическими последствиями всякое принижение, всякая дань мизантропии или презрительному скепсису. Но столь же отвратительны и катастрофичны всякая натянутость, идеальничание, экзальтированная наивность и прекраснодушие. Той трезвостью, тем умением видеть вещи в их настоящем свете, что свойственны Печорину при всей гипертрофии его отрицания, он близок нам, сегодняшним людям, он наш предшественник и союзник. И здесь мы с полным основанием можем видеть одно из самых ценных обретений, которые дало ему освобождение от наивной веры «людей премудрых», осознание в себе суверенного и свободного существа, своим собственным разумом постигающего смысл бытия и предписывающего себе критерии и нормы жизни.

Но и свобода человека становится высочайшей человеческой ценностью только на путях гуманизма. Нет этого сочетания — и она может оказаться свободой самых античеловечных, противоречащих природе человека проявлений, свободой умирания в человеке человека. И это тоже подтверждает опыт жизни Печорина, ибо, как ни ценны и ни близки нам те истинные обретения, что есть в этом опыте, он не может быть истинным в своей цельности.

Каждый шаг Печорина — словно издевательская насмешке судьбы, словно камень, положенный в протянутую руку. Каждый шаг его с неумолимой последовательностью доказываете что полнота жизни, свобода самовыявления невозможны беи полноты жизни чувства, а полнота чувств невозможна там, где прервана межчеловеческая связь, где общение человека с окружающим миром идет лишь в одном направлении: к тебе, но не от тебя.

Нет, видимо, счастье — это все же не насыщенная гордость, и быть причиною страданий или радости другого — иллюзорное удовольствие, если ты не имеешь на это никакого «положим тельного права». Ибо право свое на это ты можешь ощутить только тогда, когда заплатил за него равной монетой, когда обращенные к тебе ненависть, любовь, нежность, восхищение и страх, озлобление, преданность, признание достаются тебе не как случайный и незаконный, полученный не по адресу дары судьбы, а завоеванный твоей собственной любовью, нежностью, ненавистью, мужеством и преданностью. Иначе, когда в дарах этих нет твоей собственной крови, отзвука твоих собственных чувств, возвращения тебе затрат твоего собственного сердца, — нет и удовлетворения. Человек — это по самой своей природе «общественное существо» — не приспособлен для самоизоляции, для замкнутого существования в себе самом. Радости и страдания других действительно нужны ему как пища, но они становятся действительной пищей его жизни лишь тогда, когда они рождены как ответный и равный отклик, когда они получены в процессе того межчеловеческого общения, критериями которого являются именно добро, благородство стремлений, справедливость, равенство, невозможность быть счастливым, не давая счастья другому.

И как решительно подтверждает это, вопреки выкладкам печоринского рассудка, уже и самый опыт немногочисленных радостей его души. Нет, душа его не вовсе «испорчена светом» — это напрасное обвинение, обвинение не по адресу. Она-то как раз, поскольку она живет, и не может заглушить в себе действительных своих потребностей. Она помнит, что именно былой «пыл благородных стремлений — лучший цвет жизни». Вопреки всем уверениям Печорина, что он лишь для собственного удовольствия добивается любви молоденькой княжны Мери, душа его страстно жаждет истинной, зависимой влюбленности, и Печорин с удивлением ловит себя на том, что ждет встречи с Мери. «Наконец, они приехали. Я сидел у окна, когда услышал стук их кареты: у меня сердце вздрогнуло… Что же это такое? Неужели я влюблен?.. Я так глупо создан, что этого можно от меня ожидать».

Он уверяет себя, что постоянная привязанность — всего лишь «жалкая привычка сердца». Но он вынужден признаться, что его, пожалуй бы, удовлетворила эта «жалкая привычка». Он смеется над своей «глупой» природой, но с трепетом вслушивается в невольные, манящие какой-то неясной надеждой движения своего сердца. И не без радостного удивления он чувствует, что при возможности потерять Веру она становится для него вдруг всем, становится дороже всего на свете!.. «Уж не молодость ли со своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять?..»

Белинский был прав, сказав о нем: «Пусть он клевещет на вечные законы разума, поставляя высшее счастье в насыщенной гордости; пусть он клевещет на человеческую природу, видя в ней один эгоизм… Душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля: пусть взрыхлит ее страдание и оросит благодатный дождь, — и она произрастит из себя пышные, роскошные цветы…»

Благодатный дождь не оросил засохшую землю — Печорину не суждено было понять этот внутренний голос человеческой природы и пойти за ним. Верный сын своего времени, вечный мученик разума, послушный только его приговорам, Печорин остался пленником своего рокового убеждения: только победа мысли, увидевшей, обосновавшей и признавшей правомерность и необходимость иного пути, чем индивидуализм, могла бы освободить его от тяжких вериг нравственного кодекса индивидуализма, а именно этого-то как раз и не произошло. И потому, хотя избранный им путь и не принес ему счастья, и он сам это сознает и страдает от внутренней пустоты, от скуки, от невозможности ощутить себя живущим действительной полнотой жизни, он остается верен все-таки именно этому пути: ничего другого, что могло бы казаться более бесспорным, разумным, способным выдержать холодный и трезвый суд разума, он не видит. Голос сердца, его естественных потребностей не успел еще озарить его догадкой, что именно он и есть голов истины. Истина — действительная истина, вобравшая в себя все обретения, всю трезвость его нынешнего взгляда Вся жизнь, — осталась для него закрытой. Он сумел отбросить иллюзорный гуманизм религиозного сознания, но истинного — высшего, действительного — гуманизма не обрел.

Что ж, истина — вещь дорогая. За нее платят иной раз жизнью. И чтобы добыть ее, иной раз нужны усилия многие поколений. Одной жизни на это может и не хватить.

Но зато всякая жизнь, бывшая действительным поиском этой истины, навсегда входит в духовный опыт человечества. И если историей своей жизни Печорин указал на путь к этой истине тем, кто с сочувствием, состраданием, с напряженнейшим интересом, захваченный беспощадной откровенностью и предельной искренностью, выслушал его исповедь, то не достав точное ли это оправдание его горькой судьбы?

Вполне может быть, что истина эта не вполне осознана даже и самим Лермонтовым, — недаром еще Белинский отметил в свое время, что «хотя автор и выдает себя за человека, совершенно чуждого Печорину, но он сильно симпатизирует с ним, и в их взгляде на вещи — удивительное сходство». Эта близость автора к герою, сказавшаяся в том, что «он не в силах был отделиться от него и объективировать ero» справедливо была оценена Белинским как художественный недостаток романа и как причина некоторой неопределенности», «недоговоренности» его общей идеи. Это так. И все же объективная логика реалистического изображения достаточно определенна. Она говорит сама за себя.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историей жизни Печорина Лермонтов рассказал нам, читателям, о том, что путь индивидуализма противоречит природе человека, ее действительным запросам. Он еще раз убедил нас, что подлинные и высшие радости, подлинную полноту жизни живая человеческая душа начинает обретать лишь там, где связь между людьми строится по законам добра, благородства, справедливости, гуманизма. Он поведал нам о том, что только на этом пути свобода воли, самостоятельность решений, обретенная человеком, осознавшим свою суверенность, раскрывает свою истинную цену. Так же — как и трезвость мысли, реалистичность взгляда на мир, глубокое и трезвое знание человеческого сердца.

Таковы итоги рассказанной нам Лермонтовым «истории души человеческой». Итоги, которыми дарит нас объективная логика романа, его реализм. Итоги, в которых выразились трагически противоречивые, но несомненные завоевания передовой гуманистической мысли тридцатых годов прошлого века.

Живая связь этой мысли с нашей сегодняшней гуманистической концепцией человека, с проблемами жизни современных людей несомненна. Так же, как несомненна значимость для нас духовных поисков героя лермонтовского романа, поисков, в которых выразились всеобщие моменты жизни человеческого духа, ибо те проблемы, что стояли перед героем романа и толкали его на путь исканий, — это проблемы, имеющие действительно непреходящее значение, и перешагнуть через них не может ни один человек, сознательно выбирающий свой жизненный путь.

Потому-то и живут живой, полнокровной жизнью в сегодняшней нашей духовной культуре далекие герои прошлых эпох, воплотившие собой извечный поиск человеком человека в самом себе. Потому-то и сохраняют для нас все непосредственное, живое значение и духовные искания лермонтовского героя.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1.Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: В 5-ти томах / Под ред. Б.М. Эйхенбаума. — М.-Л.: Academia, 1935 — 1938.

2.Андроников И.Л. Лермонтов: Исследования и находки. — М.; Л.: Советский писатель, 1964. — 274 с.

.Андроников И.Л. Лермонтов. Новые разыскания. — Л.: Советский писатель, 1948. — 166 с.

.Архипов В.А. М.Ю. Лермонтов. — М., 1965. — 319 с.

.Асмус В. Круг идей Лермонтова // Литературное наследство. — 1941. — Т. 43 — 44. — С. 83 — 128.

.Афанасьев В.В. М.Ю. Лермонтов. — М.: Молодая гвардия, 1991. — 558 с. — (ЖЗЛ).

.Белинский В.Г. Статьи о Лермонтове. — Саратов: Приволж. изд-во, 1981. — 159 с.

.Венок М.Ю. Лермонтову: Cб. ст. — М.-Пг., 1914.

.Висковатов П.А. М.Ю. Лермонтов. Жизнь и творчество. — М.: Книга, 1989. — 454 с.

.Вырыпаев П.А. Лермонтов. Новые материалы к биографии. — Воронеж, 1972. — 160 с.

.Герштейн Э.Г. Судьба Лермонтова. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Худ. литература, 1986. — 350 с.

.Гинзбург Л.Я. Творческий путь Лермонтова. — Л.: Гослитиздат, 1940. — 224 с.

.Григорьян К.Н. Лермонтов и романтизм. — М.; Л.: Советский писатель, 1964. — 274 с.

.Ефимов И. Жемчужина страданья: Лермонтов глазами русских философов // Звезда. — 1991. — № 7. — С. 189 — 196.

.Коровин В.И. Творческий путь М.Ю. Лермонтова. — М.: Художественная литература, 1973. — 361 с.

.Котельников В.А. Православная аскетика и русская литература. — СПб.: Изд. «Призма — 15», 1994. — 208 с.

.Лермонтов М.Ю. Исследования и материалы. — Л.: Наука. Лен. отделение, 1979. — 431 с.

.Лермонтовская энциклопедия / Гл. ред. В.А. Мануйлов. — М., 1981. — 692 с.

.М.Ю. Лермонтов: pro et contra / Сост. В.М. Маркович, Г.Е. Потапова. — СПб.: РХГИ, 2002. — 1080 с.

.Макогоненко Г.П. Лермонтов и Пушкин. — Л: Сов. писатель, 1987. — 398 с.

.Максимов Д.Е. Об изучении мировоззрения и творческой системы Лермонтова // Русская литература. — 1964. — № 3. — С. 1 — 12.

.Мануйлов В. А. Роман М.Ю. Лермонтова „Герой нашего времени». Комментарий. — 2-е изд., доп. — Л.: Советский писатель, 1975. — 210 с.

.Михайлова Е. Проза Лермонтова. — М., 1957. — 340 с.

.Певец бунтующего свободомыслия: [М.Ю. Лермонтов] // Наука и религия. — 1983. — № 10. — С. 46 — 48.

.Семченко А.Д., Фролов П.А. Мгновение и вечность: К истокам творчества М.Ю. Лермонтова. — Саратов; Пенза: Приволж. кн. изд-во, 1982. — 183 с.

.Степанов М. Религия М.Ю. Лермонтова // Филологические записки. — 1915. — Вып. 2. — С. 153 — 186.

.Удодов Б.Т. М.Ю. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы. — Воронеж, 1973. — 702 с.

.Эйхенбаум Б.М. Статьи о Лермонтове. — М.-Л.: Изд-во Академии наук СССР [Лен. отд-ние], 1961. — 372 с.

Курсовая работа: Герой нашего времени М.Ю.Лермонтова как психологический роман

«Герой нашего времени» М.Ю.Лермонтова как психологический роман

Автор: Лермонтов М.Ю.

Роман М.Ю.Лермонтова «Герой нашего времени» – первый в русской литературе «аналитический» роман, в центре которого стоит не биография человека, а его личность, то есть душевная и умственная жизнь как процесс. Этот художественный психологизм можно считать следствием эпохи, так как время, когда жил Лермонтов, — это время глубоких общественных потрясений и разочарований вызванных неудавшимся восстанием декабристов и наступившей за ним эпохой реакций. Лермонтов подчёркивает, что время героических деятелей прошло, человек стремится замкнуться в собственном мире и погружается в самоанализ. А раз самоанализ становится приметой времени, то и литература должна обратиться к рассмотрению внутреннего мира людей.

В предисловии к роману главный герой — Печорин – характеризуется как «портрет, составленный из пороков всего нашего поколения в полном их развитии». Таким образом, автору удалось проследить, как окружающая среда влияет на формирование личности, дать портрет всего поколения молодых людей того времени. Но автор не снимает с героя ответственности за его поступки. Лермонтов указал на «болезнь» века, лечение которой – в преодолении индивидуализма, пораженного безверием, приносящего глубокие страдания Печорину и губительного для окружающих. Всё в романе подчинено главной задаче – как можно глубже и подробнее показать состояние души героя. Хронология его жизни нарушена, но строго выстроена хронология повествования. Мы постигаем мир героя от первоначальной характеристики, которую даёт Максим Максимович через авторскую характеристику к исповеди в «Журнале Печорина».

Печорин – романтик по характеру и поведению, человек исключительных способностей, выдающегося ума, сильной воли, высоких стремлений к общественной деятельности и неистребимого желания свободы. Его оценки людей и их поступков очень точны; у него критическое отношение не только к другим, но и к себе. Дневник его это саморазоблачение «во мне два человека: один живёт в полном смысле этого слова, другой мыслит и судит его», — говорит Печорин. Каковы причины этой раздвоенности он сам отвечает: «я говорил правду – мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни…». Так он научился быть скрытным, злопамятным, желчным, честолюбивым, сделался, по его словам, нравственным калекой.

Но Печорин не лишён добрых порывов, наделен горячим сердцем способным глубоко чувствовать (например: смерть Белы, свидание с Верой и последнее свидание с Мэри) Рискуя жизнью он первый бросается в хату убийцы Вулича. Печорин не скрывает своего сочувствия угнетённым, именно о декабристах сосланных на Кавказ он говорит, что «под нумерованной пуговицей скрывается пылкое сердце и под белой фуражкой образованный ум» но беда Печорина в том, что душевные порывы он скрывает под маской равнодушия. Это самозащита. Он сильный человек, но все его силы несут не положительный, а отрицательный заряд. Вся деятельность направлена не на созидание, а на разрушение. Духовная пустота высшего общества, социально политическая реакция исказили и заглушили возможности Печорина. Вот почему Белинский назвал роман «воплем страдания» и «грустной думой».

Практически все второстепенные персонажи произведения становятся жертвами героя. Из-за него лишается крова и умирает Бела, разочаровывается в дружбе Максим Максимович, страдают Мэри и Вера, погибает от его руки Грушницкий, вынуждены покинуть родной дом контрабандисты. Косвенно он виновен в гибели Вулича. Грушницкий помогает автору спасти Печорина от насмешек читателей и пародий, потому что является его отражением в кривом зеркале.

Печорин понял, что в условиях самодержавия осмысленная деятельность во имя общего блага невозможна. Это и обусловило свойственный ему скептицизм и пессимизм, убеждение что «жить скучно и гадко». Сомнения опустошили его до того, что у него осталось всего два убеждения: рожденье – несчастье, а смерть неизбежна. Недовольный своей бесцельной жизнью, жаждущий идеала, но не видящий его Печорин спрашивает: «зачем я жил? Для какой цели я родился?».

«Наполеоновская проблема» — центральная нравственно-психологичечкая проблема романа, это проблема крайнего индивидуализма и эгоизма. Человек, отказывающийся судить себя по тем же законам, по которым судит окружающих теряет нравственные ориентиры, утрачивает критерии добра и зла.

Насыщенная гордость – так определено Печориным человеческое счастье. Страдания и радости других он воспринимает как пищу, поддерживающую его душевные силы. В главе «Фаталист» Печорин размышляет о вере и безверии. Человек, утратив Бога, утратил главное – систему нравственных ценностей, мораль, идею духовного равенства. Уважение к миру и людям начинается с самоуважения, унижая других, он возвышает сам себя; торжествуя над другими, он чувствует себя сильнее. Зло порождает зло. Первое страдание даёт понятие об удовольствии мучить другого, рассуждает сам Печорин. Трагедия Печорина в том, что он обвиняет мир, людей и время в своём духовном рабстве и не видит причин неполноценности своей души. Истиной свободы он не знает, ищет её в одиночестве, в скитаниях. То есть во внешних признаках, поэтому он везде оказывается лишним.

Лермонтов, покоряя психологической правдой, ярко показал исторически конкретного героя с чёткой мотивировкой его поведения. Мне кажется что он первым в русской литературе сумел возможно точно раскрыть все противоречия, сложности и всю глубину человеческой души.

Содержание

Введение

Глава
1. Общая характеристика мировоззрений
Печорина

Глава
2. Отношение Печорина к прозе

Глава
3. Отношение Печорина к поэзии

Глава
4. Другие источники начитанности Печорина

Заключение

Список
источников литературы

Введение

Михаил
Юрьевич Лермонтов за свою непродолжительную
жизнь сумел оставить большое творческое
наследие, в виде многих поэтических
произведений и бессмертного романа
«Герой нашего времени».

«Герой
нашего времени» — герой на все времена.
И этот герой воплощен в образе Григория
Александовича Печорина, русского офицера
середины 19 века.

Печорин
– это человек сильной воли, отважный,
который не отворачивается от опасности,
а наоборот, направляется навстречу
бурям и тревогам, чтобы найти себе дело
и заполнить необъятную пустоту своего
духа, хотя бы и деятельностью без
определенной цели. Его равнодушие и
ирония — большей мерой светская привычка,
чем черта характера.

Григорий
Александрович не прислушивается к
голосу своего сердца и не считает нужным
идти за ним. Он сын своего времни и живет
преимущественно умом. Если бы в его
сознания победила мысль, которая смогла
бы признать правомерность и необходимость
служения общественному добру,
гуманистическим идеалам, то она бы
освободила его от тяжелых моральных
проблем индивидуализма, в плену которых
он находился. И хотя путь, который он
избрал, не принес нему счастье, он все
же остается верным нему. Голос сердца,
голос человеческой потребности в любви,
доброжелательность, справедливость,
счастье отдавать себя другим не успели
еще прийти в сознание Печорина и сказать
ему, что этот путь и есть настоящим для
человека. Истина осталась для него
нераскрытой.

Но
в своем рационализме и стремлении к
истине «герой нашего времени» проявляет
немалые знания из разных сфер жизни,
философичность и глубокий психологизм.

Целью
данной работы является изучение
начитанности Печорина по роману
Лермонтова «Герой нашего времени».
Необходимо определить источники знаний
Печорина и его отношение к разным родам
литературы в целом.

Глава
1. Общая характеристика мировоззрения
Печорина

Григорий
Александрович Печорин – прапорщик
Российского войска, служащий на Кавказе.
Предстает перед нами, даже не взирая на
свой низкий офицерский чин, как человек
высшего света, аристократ и натура
многогранная. Окружающим часто сложно
понять и оценить его. Печорин создал
собственную легенду и ореол таинственности
вокруг себя.

«Его
звали… Григорием Александровичем
Печориным. Славный был малый, смею вас
уверить; только немножко странен. Ведь,
например, в дождик, в холод целый день
на охоте; все иззябнут, устанут — а ему
ничего. А другой раз сидит у себя в
комнате, ветер пахнет, уверяет, что
простудился; ставнем стукнет, он вздрогнет
и побледнеет; а при мне ходил на кабана
один на один; бывало, по целым часам
слова не добьешься, зато уж иногда как
начнет рассказывать, так животики
надорвешь со смеха… Да-с, с большими
был странностями…»¹

Очевидно,
что лишь его богатый внутренний мир
порождал те противоречие и поведенческие
особенности, которые удивляли, знавших
его людей.

Молчаливый
Печорин иногда мог завораживать
собеседников, как в случае с Максимом
Максимовичем или княжной Мэри: «Я был
в духе, импровизировал разные необыкновенные
истории; княжна сидела против меня и
слушала мой вздор с таким глубоким,
напряженным, даже нежным вниманием, что
мне стало совестно».

Помимо
безупречного владения
родным, русским языком,
Григорий Александрович знал французский,
немного итальянский и латынь, учил
татарский.

Можно
ли считать его способности
рассказчика
и владение языками, признаком начитанности,
можно ли отнести словесные импровизации,
как и сам дневник главного героя к
атрибутам личности начитанной?

Толковый
словарь Ожегова дает следующие толкование
слову «начитанный»:

«Много
читавший, хорошо знакомый с литературой».
²

С
большой долей вероятности можно заявить,
что все вышеперечисленные качества
практически свидетельствуют о начитанности
Печорина. Именно хорошее знакомство с
литературой могло выработать в нем
четкость мышления, богатство воображения
и словарного запаса.

Психологи
выводят такое понятие, как вербальный
интеллект
– способность к языку, оперированию
словесным материалом и различными
лингвистическими навыками.³

Важной
составляющей вербального интеллекта
является начитанность личности.
Невозможно представить, что Печорин
смог бы ясно изложить свои приключения
и раздумья в записках, не обладая
начитанностью, большим словарным запасом
и даже долей литературных способностей.
Ведь дневник этого персонажа – законченное
художественное произведение.

Вот
что говорит Григорий Александрович о
себе:

«Я
стал читать, учиться — науки также
надоели; я видел, что ни слава, ни счастье
от них не зависят нисколько, потому что
самые счастливые люди — невежды, а слава
— удача, и чтоб добиться ее, надо только
быть ловким. Тогда мне стало скучно…»

Это
высказывание Печорина – доказательство
того, что в свое время он глубоко
ознакомился с художественной и научной
литературой. Чувство усталости и
разочарования героя – не результат его
невежества или негативного отношения
к знаниям, это лишь способ подчеркнуть
огромную его тягу к постижению истины,
неудовлетворяемую традиционным подходом
к обучению.

По
своему мировоззрению
Григорий Александрович – начитанный
интеллигент,
склонный к анализу и критической оценке
действительности.

Глава
2. Отношение Печорина к прозе

Анализирую
текст «Героя нашего времени» Михаила
Юрьевича Лермонтова, можно прийти к
выводу, что Печорин был знаком с лучшими
образцами мировой прозы того времени.
Среди перечисляемых авторов: Руссо,
Скотт, Байрон.

Наиболее
полно показано впечатление Печорина
от книги в описании его чтения романа
Вальтера
Скотта
перед дуэлью с Грушницким:

«С
час я ходил по комнате; потом сел и открыл
роман Вальтера Скотта, лежавший у меня
на столе: то были «Шотландские
пуритане»;
я читал сначала с усилием, потом забылся,
увлеченный волшебным вымыслом… Неужели
шотландскому барду на том свете не
платят за каждую отрадную минуту, которую
дарит его книга?..»

Для
героя мир литературы – это мир «волшебного
вымыслы», способный отвлечь от любых
переживаний, поглотить и подарить
наслаждение от соприкосновения со
словом.

Печорин
не случайно читал эту книгу. Лермонтов
подчеркнул, что главный герой похож на
героя Скотта – Генри Мортона. Этот
молодой шотландец, как и русский прапорщик
храбр, умен, привержен своим убеждениям,
но всегда оставляет место сомнению и
критике. Он видит фанатичность и
несправедливость общества, как и Григорий
Александрович ухаживает за Эдит, внучкой
знатной Леди, очень напоминающей Мэри.
А в его противнике лорде Эфенделе
угадывается соперничество с Грушницким.⁴

И
очевидно сам Печорин осознает параллели
между сюжетом «Шотландских пуритан» и
своей жизнью.

К
тому же выбор Вальтера Скотта, характеризует
высокий литературный вкус, выработанный
«героем нашего времени». Скотт – один
из наиболее известных английских
писателей, поэтов и историков, стоявший
у истоков исторического романа. Шотландец
по происхождению, обладаю феноменальной
памятью и знаниями, он с жаром описывал
исторические перипетии своей родины,
в частности гражданскую войну.

«…Неужели
шотландскому барду на том свете не
платят за каждую отрадную минуту, которую
дарит его книга?..» — спрашивает Печорин.
И один этот вопрос охватывает всю глубину
понимания творческого вклада писателя,
являя собой символическую дань силе
ума и духа Вальтера Скотта. Человек, не
обладающий завидной начитанностью и
острым умом не мог стать автором этого
вопроса-афоризма.

Знаком
Печорин и с творчеством Жан-Жака
Руссо,
выдающегося мыслителя 18 века, подарившего
современному миру демократию, ряд
романов, трудов по биологии, философских
и музыкальных произведений.

В
своей новой философии Руссо подчеркивал
роль нравственности и равноправия в
обществе, выдвигал новаторские идеи
воспитания, обосновывал двойственное
отношении к религии, как к совокупности
веры и рационализма. Взгляды этого
человека, испробовавшего и повидавшего
много в жизни, оказали немалое влияние
на Французскую революцию 1789 года.

Очевидно,
творчество Руссо оказало влияние и на
Печорина. Не зря он упоминает о нем в
самом начале журнала в предисловии:

«История
души человеческой, хотя бы самой мелкой
души, едва ли не любопытнее и не полезнее
истории целого народа, особенно когда
она — следствие наблюдений ума зрелого
над самим собою и когда она писана без
тщеславного желания возбудить участие
или удивление. Исповедь Руссо имеет уже
недостаток, что он читал ее своим
друзьям.»

«Исповедь»
— наиболее значимое произведение Руссо.
Этого его автобиография, откровенный
рассказ о всех жизненных вехах и
превратностях судьбы, изложенный в
форме романа. Мысли и чувства Жан-Жака,
его отношения с окружающими – все
открыто для читателя.⁵

Масштаб
главного героя близок к размышлениям
Руссо.

Печорин
сравнивает свои записи с мемуарами
писателя. Его наблюдения, это наблюдения
«ума зрелого», но они в отличие от книги
французского мыслителя не предназначены
для широкого круга читателей. Хотя, с
абсолютною легкостью расстался с ними
Печорин, догадываюсь, о том, что они
могут стать достоянием публики.

Возможно,
в этом и есть парадокса мировоззрения
главного героя. Он стремится к высшим
идеалам, как и Руссо, но не находя их или
хотя бы сочувствия бессмысленно прожигает
дни. И его начитанность не может ему
помочь в разрешении этой драмы, но он
может облегчить ее, находя хотя бы в
литературе ответы на некоторые свои
вопросы.

Байрон
не зря упоминается в этой главе. Ибо
кроме поэтических произведений этот
замечательный английский писатель и
поэт оставил и примеры прозы. Печорин
упоминает о Байроне в своих записках
дважды. Но, кроме этого есть и третье
косвенное указание на творчество Джорджа
Гордона Байрона:

«Эта
мысль мне доставляет необъятное
наслаждение: есть минуты, когда я понимаю
Вампира… А еще слыву добрым малым и
добиваюсь этого названия!».

Если
бы слово «вампир» было написано с
маленькой буквы, то его можно было бы
отнести к разряду мифологических существ
или имен нарицательных, которые часто
упоминаются Печориным, например, ундина.
Но, написание с заглавной буквы
свидетельствует о ссылке на персонаж.

Как
гласит легенда, Джордж Байрон в кругу
своих друзей-писателей держал пари о
том, кто сможет написать наиболее
увлекательный мистический роман. То
была эпоха зарождения готической
литературы и идея нашла отклик у остальных
участников, в числе которых были Мери
Шелли и Джон Полидори. И Байрон и Полидори
написали одноименные повести
«Вампир».
Даже их сюжет оказался схожим, положив
начало культивации образа антигероя,
аристократа-вампира, апогеем которого
стало написание романа «Дракула» в 1897
году ирландским писателем Брэмом
Стокером.

Но,
не взирая на аналогичность повестей,
скорее всего Печорин подразумевал
повесть именно принадлежащею перу
Байрона. Велика вероятность того, что
Григорий Александрович читал и другие
популярные произведения английского
классика в прозе: «Мазепа»,
«Абидосская невеста», «Морской разбойник».
⁶

На
формирование мировоззрения Печорина,
его начитанность безусловно повлияли
и образцы древнегреческой
литературы.
В целом герой хорошо ориентируется в
истории, особенно в истории
античной.

«Тогда,
посмотрев значительно друг другу в
глаза, как делали римские авгуры, по
словам Цицерона, мы начинали хохотать
и, нахохотавшись, расходились довольные
своим вечером.»

«О
самолюбие! ты рычаг, которым Архимед
хотел приподнять земной шар!..»

«-
Берегитесь! — закричал я ему, — не падайте
заранее; это дурная примета. Вспомните
Юлия Цезаря!».

Приведенные
цитаты нашего персонажа — аргумент в
пользу того, что начитанность Печорина
не ограничивалась образцами новой
художественной литературы.

Академическое
образование, которое несомненно получил
и Печорин, всегда тяготело к источниками
древнегреческим и древнеримским, почитая
их за незаменимый образец мудрости.

Действительно,
античный авторы оставили после себя
немалый научный и литературный труд.

Так,
Марк
Туллий Цицерон,
— автор пятидесяти восьми речей, серии
трактатов по риторике и философии, около
восьми сот писем.⁷
Этот блестящий писатель и классик
ораторского мастерства рассказывает
в своей книге «О гадании», как при встрече
римские жрецы-гадатели, называемы
авгурами, едва сдерживались от смеха.

В
своей философии и трудах о государстве
Цицерон рассматривает этику.

Имя
древнегреческого ученого, математика,
механика и инженера — Архимеда,
и вовсе стало нарицательным, как символ
абсолютного таланта и прозрения ученого.
Таким оно было и во времена жизни
Печорина, описанные Лермонтовым.

Из
оригинальных произведений ученого,
дошедших сквозь века, с которыми мог
ознакомиться Григорий Александрович,
можно перечислить: «О шаре и цилиндре»,
«Эфод и Метод», «О равновесии плоских
фигур», «О спиралях».

Сведения
о жизни Архимеда также оставили Полибий,
Тит
Ливий, Цицерон,
Плутарх,
Витрувий
и другие, чьи работы и читал Печорин.
Ведь рассказ о рычаге, есть ничто иное,
как повторение знаменитой легенды.

Сохранились
и некоторые произведения Гая
Юлия Цезаря,
древнеримского государственного и
политического деятеля, полководца. В
их числе: «Записки и галльской войне»
(Commentarii de bello gallico) и «Записки о гражданской
войне» (Commentarii de bello civili).

Печорин,
вероятно, упоминает в своем саркастическом
обращении к Грушницкому, о распространенной
легенде, рассказывающей о смерти Цезаря.

В
меру начитанности не чужды герою и
философские воззрения Древнего мира.

«…идеи
— создания органические, сказал кто-то:
их рождение дает уже им форму, и эта
форма есть действие; тот, в чьей голове
родилось больше идей, тот больше других
действует…» — рассуждает Печорин.

Эта
мысль может подтвердить прочтение
Григорием Александровичем трудов
древних философов, например Платона.

В
диалоге “Государство”
общефилософская теория “идей” Платона
приобрела законченный вид и была
использована им для анализа политической
практики. Главным во взглядах Платона
на бытие было признание им нетождественности
сущности (“идеи”) и явления (“вещи”),
что предопределило его взгляд на Космос
как нечто двойственное, разделенное на
мир идей и мир вещей.

С
точки зрения познания они соответствуют
миру умопостигаемого и чувственного.
Для Платона идея, или “эйдос”, есть
сущность некоторого рода вещей, его
общее, которое несет в себе истину, в
отличие от самих вещей – единичных
проявлений своей идеи. В силу единичности
и материальности вещи принципиально
не могут быть истинными, но являются
лишь призраками той или иной идеи. ⁸

«Я
люблю сомневаться во всем: это расположение
ума не мешает решительности характера
– напротив, что до меня касается, то я
всегда смелее иду вперед, когда не знаю,
что меня ждет. Ведь, хуже смерти ничего
не случится – а смерти не минуешь!».

Так
оканчивается повествование Печорина.
Оно указывает на связь взглядов главного
героя с эвристическо-методологическим
критицизм Аристотеля, его скептицизмом.

Григорий
Александрович просто не мог не прочесть
труды этого философа.

Хорошо
ориентируется Печорин и в истории не
столь отдаленной.

«Я
возвратился в Кисловодск в пять часов
утра, бросился на постель и заснул сном
Наполеона после Ватерлоо».

Очевидно,
Печорин изучал труды по истории всемирной
и отечественной. Так он знаком подробно
с историей битвы французских войск под
Ватерлоо.

«Я
стоял сзади одной толстой дамы, осененной
розовыми перьями; пышность ее платья
напоминала времена фижм, а пестрота ее
негладкой кожи – счастливую эпоху мушек
из черной тафты.»

Ориентируется
простой прапорщик и в истории моды. В
его голове с легкостью возникает
ассоциация современных нарядов со
старыми юбками из китового уса – фижмами
и модой ношения мушек, положенной
фаворитками французских монархов.

Что
как не начитанность, углубленное
знакомство с литературой, могло дать
эти и другие знания Печорину?

Глава
3. Отношение Печорина к поэзии

Поэзию
Печорин любил не меньше, чем прозу, а
возможно даже и более. В пользу такой
гипотезу действуют упоминания о Гете,
Пушкине, неоднократные ссылки на Байрона.

«Хотя
в ее косвенных взглядах я читал что-то
дикое и подозрительное, хотя в ее улыбке
было что-то неопределенное, но такова
сила предубеждений: правильный нос свел
меня с ума; я вообразил, что нашел Гетеву
Миньону, это причудливое создание его
немецкого воображения, — и точно, между
ими было много сходства: те же быстрые
переходы от величайшего беспокойства
к полной неподвижности, те же загадочные
речи, те же прыжки, странные песни.»

Так
Печорин описывает молодую контрабандистку
из Тамани. Ему вспоминается стихотворение
великого немецкого поэта мыслителя и
естествоиспытателя Иоганна
Вольфганга Гете.
Условием такой мгновенной ассоциации
может быть отличное знание поэзии,
возможно наизусть. Тут нужно добавить,
что и сам Лермонтов любил творчество
Гете и переводил некоторые его
произведения. Перенося частично свои
качества на Печорина, он вложил в его
уста воспоминание о Гете.

Миньона
– героиня романа Гете «Годы учения
Вильгельма Мейстера», прекрасная
амазонка, образец женской чистой и
сильной души. ⁹

Также
«Миньона» представляет собой второе
одноименное произведение Гете — набор
небольших стихотворных композиций,
исполненных якобы от лица некой загадочной
девушки, Миньоны. К образу Миньоны
обращались и другие поэты.

Упоминается
в записках Печорина и другой бессмертный
персонаж Гете – Мефистофель.
Григорий Александрович просто не мог
не прочесть «Фауста»
Гете – философское произведение всей
жизни писателя, рассказывающее о сделке
пожилого ученого Фауста с
Дьяволом-Мефистофелем, вернувшим ему
молодость.

Образ
Фауста всегда оставался популярным и
притягательным для русской интеллигенции.
Возможно, тому причиной вечные этические
и философские метания, которых не миновал
и Печорин. Тут следует добавить, что
дополняя предыдущую главу можно выдвинуть
предположение и о чтение прозы Гете
Печориным, например «Страданий юного
Вертера».

Но,
не стоит думать, что Печорин был воспитан
лишь на зарубежной литературе.

«Где
нам, дуракам, чай пить! — отвечал я ему,
повторяя любимую поговорку одного из
самых ловких повес прошлого времени,
воспетого некогда Пушкиным.»

Нельзя
не узнать знаменитую поговорку друга
Александра
Сергеевича Пушкина
Вениамина Александровича Каверина
— «Где
нам дуракам чай пить, да еще со сливками».
В своих ранних произведениях и поэме
«Евгений
Онегин»
Пушкин часто его воспевал. Но особенно
знаменитой стала эта крылатая фраза,
будучи вложенной в уста Печорина.

Следовательно,
Григорий Александрович был досконально
знаком не только с творчество величайшего
русского поэта, но и с его биографией,
подробностями его жизни.

Приводит
Печорин и непосредственные цитаты из
Евгения Онегина:

«Но
смешивать два эти ремесла

Есть
тьма охотников — я не из их числа. …»

«Ума
холодных наблюдений и сердца горестных
замет»¹⁰

Аналогия
Онегина и Печорина здесь даже не
скрывается. Лермонтов не просто вложил
строки в уста Печорина, чтобы лишний
раз подчеркнуть его начитанность, но и
показать, что образ Печорина вдохновлен
образом Онегина. Возникает лишь вопрос,
дает ли он понять в словах Печорина, что
он и сам осознает свою схожесть с этим
героем.

Глава
4. Другие источники начитанности Печорина

В
данной работе мы бегло рассмотрели
основные произведения литературы в
жанре прозы и поэзии, которые точно или
гипотетически прочел Печорин, следуя
тексту «Героя нашего времени» Михаила
Юрьевича Лермонтова. Но, кое-что осталось
нераскрытым. Так как начитанность
Печорина формировалась из многих
источников.

Можно
с уверенностью заявить, что Печорин
хорошо знаком с Библией и драматургией.

О
первом говорят следующие цитаты:

«В
тот день немые возопиют и слепые прозрят»,
— подумал, я, следуя за ним в таком
расстоянии, чтоб не терять его из вида».

Это
измененная фраза из Библии:
«…в тот день глухие услышат слова книги,
и прозрят из тьмы и мрака глаза
слепых»
(Исайи, 29:18).¹¹

Также
о знаниях основ христианства и знакомстве
с христианской литературой говорит
такое высказывание Печорина:

«…
я люблю врагов, хотя не по-христиански».

Разбирался
Григорий Александрович и в построении
драматического
произведения.

«Я
был необходимое лицо пятого акта;
невольно я разыгрывал жалкую роль палача
или предателя. Какую цель имела на это
судьба?.. Уж не назначен ли я ею в сочинители
мещанских трагедий и семейных романов
— или в сотрудники поставщику повестей,
например, для «Библиотеки для чтения»?..
Почему знать?..»

Одним
этим предположением можно подтвердить,
что Печорин не только видел спектакли,
но и читал пьесы, хорошо различал
качественный литературный продукт и
суррогат.

«Мне
стало скучно и гадко, как тому, кто читает
дурное подражание давно ему известной
книге».

Заключение

Прочитав
роман Михаила Юрьевича Лермонтова
«Герой нашего времени, а также ознакомившись
с рядом других источников, указанных
ниже, в данной работе мною была изучена
начитанность главного героя – Григория
Александровича Печорина.

Анализирую,
записи, речь и поведение Печорина можно
прийти к выводу, что он обладает большим
лексическим запасом, легко обучается
языкам и импровизирует в разговоре.

Все
это свидетельствует о начитанности
персонажа, его углубленном и давнем
знакомстве с различной литературой.

Опираясь
на текс, удалось выяснить, что Печорин
знаком с произведениями таких авторов,
как Вальтер Скотт, Жан-Жак Руссо, Джордж
Гордон Байрон, Иоганн Вольфганг Гете,
Марк Туллий Цицерон, Гай Юлий Цезарь,
Александр Сергеевич Пушкин.

А
также гипотетически читал труды многих
античных философов и мыслителей, а также
историков, ведь Печорин упоминает о
Наполеоне и Александре Великом.

Стиль
повествования Печорина весьма изыскан,
ощущается, что он в равной мере
заинтересован прозой, поэзией,
беллетристикой и драматургией.

Не
чужд Григорий Александрович и религиозной
литературы, в частности Священного
Писания. Хотя его мировоззрение, в
большей степени сформировано свободомыслием
древних греков и просветителей.

Начитанность
Печорина не вызывает сомнений
и остается образцом для воспитания.

Невозможно
постигнуть суть многих суждений героя,
не знаю тех источников, на которые он
ссылается.

Литература
для Печорина – это тот мир, в котором
он пытался вначале найти истину и ответы,
на тяготящие его вопросы, а затем просто
отдохнуть от реальности, получив
эстетическое наслаждение.

Список
источников литературы

1. Лермонтов
   М. Ю. Герой нашего времени. – М.:
   Художественная литература, 1985.

2. Ожегов
   С.И. Шведова Н.Ю. Толковый словарь
   русского языка. Российская академия
   наук, институт Русского языка им. В.В.
   Виноградова, 2005

3. Конюхов
   Н. И. Словарь-справочник по психологии.
   М., 1996.

4. Вальтер
   Скотт. Пуритане. Серия Мир приключений
   — М.: Правда, 1986.

5. Руссо.
   Исповедь. М.:- Захаров, 2004.

6. Мур
   Т., Жизнь лорда Байрона. редак. Н. Тиблена
   и Думшина, изд. Вольфа, СПб., 1865.

7. Тронский
   И.М. История античной литературы.

8. Введение
   в философию.
   Учебник
   для ВУЗов.- М.: Политиздат, 1989г.

9. Гете
   И.В. Собрание переводов в пяти томах.
   Пастернак Б. М.: — Терра, 2004.

10. Пушкин
    А.С. Евгений Онегин. -М.: Игра слов, 2007.

11. Библия.
    Ветхий Завет.

1
Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени. –
М.: Художественная литература, 1985.

2
Ожегов С.И. Шведова Н.Ю. Толковый словарь
русского языка. Российская академия
наук, институт Русского языка им. В.В.
Виноградова, 2005.

3
Конюхов Н. И. Словарь-справочник по
психологии. М., 1996.

4
Вальтер
Скотт.
Пуритане.
Серия Мир приключений — М.: Правда, 1986.

6
Мур Т., Жизнь лорда Байрона. редак. Н.
Тиблена и Думшина, изд. Вольфа, СПб.,
1865.

7
Тронский И.М. История античной литературы.

8
Введение
в философию.
Учебник
для ВУЗов.- М.: Политиздат, 1989г.

9
Гете И.В. Собрание переводов в пяти
томах. Пастернак Б. М.: — Терра, 2004.

10
Пушкин А.С. Евгений Онегин. -М.: Игра
слов, 2007.

11
Библия. Ветхий Завет.